Бестиарий - Иван Наумов

За долю мгновения до того, как в мире погасили свет, оно обвило Огюста, словно пытаясь защитить Свинью в его слабеющей руке. Неощутимая субстанция проникла в его мышцы, делая хватку сильнее — помимо воли самого Огюста. Но фигурка всё-таки выскользнула из сжатого кулака, и наступила тьма.

А когда Огюст снова осознал себя, его тело, неподвижно запрокинутое в пластмассовом кресле, вдруг трансформировалось в варежку-прихватку, какой обычно вытаскивают из духовки горячие противни. Существо ли надело эту варежку, или же это Огюст втянул его в себя насильно, но теперь две сущности плотно срослись в одной физической оболочке. Прозрачная субстанция полностью провалилась в Огюста, и это странным образом придало ему сил. Сначала он пошевелил онемевшими пальцами, потом дотронулся до горла, и сразу отдёрнул руку, потому что там всё было как-то очень неправильно. Нащупал край стола. Медленно поднялся на ноги.

Вокруг было абсолютно темно. Огюст помнил, что окружающее его пространство ограничено шестью параллельными плоскостями — стенками, полом и потолком контейнера. Очень похоже на просторный гроб. Основательный железный саркофаг двенадцати метров длиной, мавзолей игроку-неудачнику. Накатила волна тревоги, и ещё одна. Неожиданно Огюст понял, что вот эта вот вторая волна — была не его. То, что пробралось в его тело, обладало собственными эмоциями, и ему активно не нравилось происходящее.

Внезапно Огюста дёрнуло влево и вправо, тряхнуло, снова дёрнуло. При каждом рывке он ощущал, как то в руке, то в ноге пропадает чувствительность. Ему даже показалось, что в полной темноте закрытого контейнера он может различить белёсые протуберанцы, вырывающиеся из его конечностей.

Как заводная кукла, на плохо гнущихся ногах он обежал контейнер по периметру, ощупывая стены, пытаясь найти запоры — и понимая, что в чемоданах никто не ставит замки изнутри. Существо не противилось его действиям — видимо, его желания совпадали с намерениями Огюста. Они едва не свернули на бок тяжёлую тумбу, споткнулись о тело мёртвого шофёра, перешагнули распластанного Везунчика.

Но стоило Огюсту остановиться, как прозрачный человек рванулся прочь, оставляя его тело. Он бросился прямо на стену, и каким-то вторым зрением Огюст увидел, что снаружи давно уже утро — и понял, что, в принципе, стенка — это не слишком прочная преграда. Главное — удержаться за прозрачного проводника.

Что-то происходило со всем телом — по мере того, как прозрачная субстанция, струясь, покидало его, оно и само стало истончаться, превращаясь в такую же эфирную сущность. Не сознанием, а инстинктом — хотя кто бы сказал, откуда взяться подобному инстинкту? — Огюст хватался за прозрачного человека, тянулся за ним, не давал ему оторваться.

Прохождение сквозь железный лист оказалось крайне неприятным опытом. Наверное, так чувствует себя морковь на тёрке. Всё, что соприкасалось с прозрачной субстанцией — сам Огюст, его одежда, содержимое карманов, грязь на каблуках — словно распалось на частицы и устремилось прочь сквозь стенку контейнера, таким же образом на время потерявшую целостность.

Огюст кое-как сросся по другую сторону стены — и неудержимо втянул в себя прозрачного двойника, тот снова втянулся внутрь без остатка.

Так или иначе, Огюст был цел. Если не считать развороченной дыры в горле, не имевшей никакого отношения к проникновению сквозь материальные преграды.

Огюст огляделся. Задворки хранилища при свете дня выглядели не менее мрачно, чем ночью. Неподалёку возился экскаватор. За перелеском шумело шоссе.

Хотелось что-то обдумать, во всём разобраться, но любая попытка мыслить наталкивалась на ватную преграду. Обрывки идей носились вокруг как мусор на ветру. Жив? Мёртв? Обошлось? Кто я? Кто здесь? Прозрачный внутри Огюста молчал и не подавал признаков самостоятельности. Надо было выбираться отсюда, остальное — потом!

Постепенно приспосабливаясь к новым ощущениям собственного тела, Огюст дошёл до не слишком высокого сетчатого забора. По верху змеилась колючая проволока. За такую зацепишься — провисишь ещё три миллиарда лет.

Огюст снял пальто, шарф, пиджак. Рубашка вся пропиталась кровью, но другой у него не было. Пиджаком стерев с себя кровь там, где она не успела засохнуть, Огюст внимательно осмотрел шарф и намотал его на шею так, чтобы большое бурое пятно оказалось не на виду. Снова надел пальто.

Остроносые лакированные ботинки словно специально были созданы для преодоления препятствий из крупной сетки. Огюст вскарабкался почти до верха, одной рукой набросил пиджак на торчащие в разные стороны металлические колючки и перевалился через него на другую сторону.

Через час по грязному зимнему пролеску он вышел к шоссе. Машины не рисковали останавливаться при виде замызганного растрёпанного пьяницы. Огюст шёл по шоссе до ночи. Осколки мыслей мало-помалу начали собираться во что-то цельное.

Думай, не стесняйся, говорили они. Шок уже прошёл, давай, собирай нас воедино. Когда ты вышел на шоссе, то пошёл направо — почему? Куда ты идёшь? Куда хочешь попасть? Если всё делать машинально, то и результат будет непредсказуемый.

Куда я иду, подумал Огюст. Quo vadis. Надо бы вернуться домой. Не то чтобы он считал свою квартиру в захолустье у станции Сен-Фаржо настоящим домом, но. Париж — это в любом случае дом, и надо скорее оказаться там. Или поехать в Германию? Скоро он выйдет к какому-нибудь городку, а там есть автобусная станция. Можно доехать до Метца или до Люксембурга. А там уже пересесть на поезд.

Стоп-стоп-стоп! Какая Германия? Ни с того ни с сего — зачем? Почему? Идея показалась ненастоящей, подложной, и Огюст отбросил её без труда.

Ещё через час он вспомнил, что бумажник остался во внутреннем кармане пиджака. С кредитной картой, наличными, всякими страховками, ключами от квартиры — жизнь человека концентрируется в маленькой кожаной папочке, и потерять её — море хлопот! Огюст проверил карманы. Нашлась завалявшаяся двадцатка. Дебюсси не хотел смотреть Огюсту в глаза. Жаль, там оказался не мэтр Сезанн. [27]Двадцать франков — больше чем ничего, но это совсем не билет до Парижа. Дома в секретере чековая книжка, и денег на счету теперь предостаточно — но туда ещё надо добраться. Ехать без билета — не лучшее решение, к разговору с полицией Огюст явно был не готов. А Германия куда ближе. Может, попробовать туда?

Огюст остановился у первых домов населённого пункта, название которого ему ничего не сказало. В этот раз он уже точно был уверен, что не собирался размышлять насчёт Германии. Тогда кто это подумал? Здесь кто-то есть? Он прислушался к себе. Прозрачное существо сидело внутри тихо — то ли присмирело, то ли отдыхало после неудачной попытки побега из Огюста. А что будет, если оно возьмёт верх? И не вырвется силой, а возьмёт под контроль желания и намерения?

Надо домой. Добраться туда, запереться, отдохнуть и подумать. Сейчас, здесь это просто невозможно.

В журнальном киоске на рыночной площади он купил нелинованный блокнот и самую дешёвую ручку с острым стержнем — такой можно проводить тонкие линии.

На допотопной карусели у входа в маленький парк одиноко кружился мальчик лет семи. Его мама или бабушка, нахохлившись, устроилась на скамейке неподалёку. Не самый перспективный объект, но всё же.

Стараясь не слишком приближаться к мальчику, Огюст встал в стороне и приготовил блокнот. Когда карусель сделала пару оборотов, он поймал нужный ракурс и начал рисовать. Стоило поторопиться — неизвестно, крепкий ли у мальчишки вестибулярный аппарат.

Первые линии легли неровно — сказывалось отсутствие практики. Потом дело понемножку пошло на лад. Пластмассовая морда коня, рука на холке, светлый праздничный взгляд из-под сосредоточенных детских бровей. Классический овал лица. Симпатичный малый. Хорошая натура.

Огюст был уверен, что скоро доберётся до Парижа.

Причудливо изогнутые ветки платанов за окном — когда-то они стали последним доводом в пользу покупки этой квартирки. Отвратительный грязный район, и так далеко от родного шестнадцатого округа.

Отец Огюста, респектабельный биржевой маклер, разорился в середине восьмидесятых — и это было покруче неудачного вечера за игрой в покер. Непутёвый сын, к тому времени уже плотно увязший в болоте казино, с удивлением наблюдал, как с родителя ото дня ко дню слетает благочинная позолота, как исчезают привычные детали быта: сначала «яхта» — большая парусная лодка с мотором, затем новенький «Мерседес 560SEL». Они перестали по выходным выезжать в Сержи, стало просто некуда — летний домик уплыл вслед за «яхтой» по издевательски низкой цене. На запястье отца появилась полоска незагорелой кожи — на месте крокодилового ремешка, удерживавшего элегантные «Жирар-Перго». Образ преуспевающего добропорядочного бизнесмена рассыпался как карточный домик. «И этот человек запрещал мне играть по-крупному!»