Россия и ислам. Том 2 - Марк Батунский

Но борьба Востока с Западом продолжается и поныне, причем научно-технический прогресс придает ей особо драматический накал: «Запад, дав научное устройство нестройным массам Дальнего и Ближнего Востока, поведет все народы океанической полосы на континентальное царство (православный мир. – М.Б.)… Константинополь и Памир будут фокусами столкновения континентальной и океанической сил»155. В свете этого история России предстает как в первую очередь история борьбы за разрешение «восточного вопроса». Надо:

– захватить Константинополь;

– «отрезать Иран от Турана, т. е. занять Памир, чтобы обеспечить Константинополь с восточной стороны. Иран, обеспеченный со стороны Турана, мог бы не допустить семитского движения из Аравии и Африки», движения, олицетворяемого в первую очередь исламом156.

Федоров сурово критикует византийское православие157, ибо именно оно расчистило путь для торжества ислама, явившегося «во всей… суровой простоте монизма».

Все нижеследующие рассуждения Федорова об исламе вовсе не блещут новизной, но уже сам факт репродуцирования им шаблонной мусульманофобии говорит сам за себя. Так, корни ислама надобно искать, пишет Федоров, уже в первых межхристианских спорах:

«От эбионитов и назареев, выделившихся вследствие споров, и произошло… магометанство. Язычество довольствуется воскрешением, а ислам, отвергая художественное, не ставит целью действительное воскрешение, потому что он есть только отрицательное учение… Стремясь к утверждению почитания одинокого Бога, уничтожая идолов, ислам причисляет к идолам и наши иконы»158.

Впрочем, дело, по Федорову, намного сложней.

Сохранив свою внутреннюю независимость по отношению к латинскому Западу и мусульманскому Востоку, Византия тем не менее собственной жизни «сохранить не могла», оказалась бессильной выполнить задачу «примирения вовне Востока и Запада… и приступила к составлению завещания… Западу она передала наследственное: науки и искусство, России же завещала она благоприобретенное: все дело внутреннего и внешнего примирения Запада с Востоком (ибо и ислам не был совершенно чужд Византии)159.

Можно было бы расценить эту фразу как весьма недвусмысленный шаг к евразийству, если бы не принципиальная убежденность Федорова, что «умиротворение… всего мира» зависит в первую очередь от «действительного примирения латино-германского (т. е. Запада. – М.Б.) с греко-славянским (т. е. Востоком. – М.Б.) племенем»160.

Кажется теперь-то во главу угла поставлен христианский ареал, хотя в принципе христианство распалось «под влиянием магометанства, благодаря которому возникло иконоборчество…»161. Но Федоров вновь и вновь акцентирует опасность для всего христианства ислама, «объявившего меч ключом к раю, возведшего войну в религию»162 и являющегося концентратом сил кочевников (мысль, как известно, выдвигавшаяся еще А.Шпренгером).

Приведем еще одну длинную, но представляющуюся оснащенной большим суггестивным запалом цитату:

«Всю борьбу магометанства с христианством можно представить как одну битву, и весь мир – как одну позицию. Распространение исламизма вне христианских земель было как бы в громадных размерах рекрутский набор. Широкая полоса степей и пустынь… доставляла и доставляет бесчисленный контингент исламизму для борьбы с христианством. Кочевые народы по своему образу жизни и по характеру могут назваться по природе магометанами, почему нередко… два потока, южный магометанский и северный кочевой, сходились в своем стремлении к одной цели… Как кочевники по природе – магометане, так горожане по природе – язычники, и только земледельцы – природные христиане».

Хотя на Западе крестьянин – синоним язычника, но это потому, что там христианство лишь внутреннее, личное дело каждого; у нас же крестьянин синоним христианина163.

В многовековой битве с исламом всего трудней пришлось именно крестьянской (= «подлинно христианской») России (и вообще славянству), ибо ей противостоял не только арабский ислам, но и «монгольский монотеизм, имевший свой коран, т. н. «Ясу», в которой война делается особым видом охоты, облавами на отдельные народы»164. Магометане, продолжает Федоров, «покорили своему игу всю Россию» (соответственно татары, покорившие Россию, не были сначала магометанами, но они были кочевниками).

«Вследствие движения на помощь исламу тюркских племен, живших в восточных степях на западе и на юге, а потом и на севере от пустыни Шамо, поднимаются, наконец, и монголы (Темучин)… Монголы при движении на Запад обращались в магометанство, потому мы и должны смотреть на них как на союзников ислама». Взяв Константинополь, мусульмане – которым разобщенный Запад даже предоставил союзников в лице протестантов и французов – затруднили «прямое сообщение Запада с Востоком и Севера с Югом; поэтому с этого момента и начинается движение западных христиан на юг, запад (и даже север), которые и привели их двумя путями, вокруг Африки и через Америку, к Индии, т. е. к тому же магометанству, только с другой стороны, с тыла. Таким образом, на все эти движения можно смотреть как на обход позиции магометан с тыла, каковыми они вначале и были, причем на Америку следует смотреть как на станцию на пути к магометанскому востоку, как на резерв для осуществления христианского единства, как на новую Европу, идущую рука об руку со старой к той же общей цели, которая выразилась и в постоянной борьбе с магометанством»165.

Конечно, у христиан – общие «с кочевыми, или магометанскими, племенами предки»166, но все это отнюдь не означает необходимости приостановления конфронтации с ними167. Напротив, борьба должна активизироваться – и прежде всего за Константинополь, история которого «есть история всего мира»168 и который «может принадлежать только всем народам, миру всего мира»169. Но, напоминает Федоров, уничтожить ислам – это значит трасформировать кочевников, «бичей Божьих», в «мирных земледельцев».

И здесь вновь становится ясной ведущая роль славян, особенно России.

Освободившись от татарского ига, но «лишенная всякой естественной защиты и подвергаясь постоянным нападениям со стороны кочевых и полукочевых (магометанских или по характеру своему склонных к магометанству) племен», она постоянно окружала их, обносила валами и сторожевыми постами, «обезоруживала, но не отнимала у них той земли, которую завоевывала… Движение с таким характером, борьба, которая ведется для того лишь, чтобы внести в завоеванный край мир, чтобы кочевников, живущих по преимуществу грабежом, набегами, войной, обратить в мирных земледельцев, чтобы обезоружить их, и все это по возможности без пролития крови, – только такая война, которую можно назвать обезоруживанием, и может быть ведена христианским народом»170.

Федоров без обиняков признает, что это «истинно христианское движение» было не чем иным, как «диверсией против европейцев, и англичан в особенности, распоряжающихся в Царьграде, изменивших общему делу и ставших союзниками турок и кочевников»171.

В сущности, всю российскую историю Федоров рассматривает под углом борьбы с исламом (= кочевым Востоком):

«Россия росла с этим (антимусульманским! – М.Б.) движением, которое… началось еще в Киеве, сперва отдельными походами в степь (которые, однако, приносили большее облегчение Константинополю, чем крестовые походы Запада); затем движение это объединилось в Москве, откуда и направлялось далее к Востоку, к Индии»172.

Однако, он далек от тотальной идеализации России: «несмотря на свою независимость, она не имеет самостоятельности и служит орудием то одной, то другой европейской партии. Как в религии у нас нет православных, так и в политике у нас нет русских. Между язычествующей Европой и иудействующим исламом173 Россия может быть посредником. Москва не третий Рим, не новый Константинополь, а только наместник последнего»174.

Но только она может добиться того, чтобы «кочевые орды» обратились к «мирному земледелию», чтобы тем самым окончилось разъединение христианства – и, следовательно, прекратилось ожидание конца света, когда спасения ожидают исключительно от «веры или суеверия»175.

Если же этого не случится, если Запад по-прежнему будет поддерживать мусульман в их борьбе с русскими, «мнимыми туранцами (мы, впрочем, не пренебрегаем и этим родством!)», тогда Европа «увидит у себя в гостях истинных туранцев». Тогда, если удастся – с помощью Запада с его, делающейся все более и более антихристианской жизнью, Запада, пошедшего на союз с «фаталистическим исламом»176, – погубить Россию, ислам, не опасаясь ее более, «сбросит с себя оковы Запада и подчинит себе английские владения в Индии, т. е. поставит мир в status quo ante XVI или даже ante IX век». Затем «по трупу России ислам шагнет к самому Западу». И тогда-то, предупреждает Федоров, «ранние воспоминания Запада, связанные с именем Аттилы, из прошедшего сделаются настоящим, тогда Запад узнает, что Аттилы еще живы; или же должно будет снова начать ту работу умиротворения кочевников, которую Россия совершала в течение всей своей тысячелетней истории…»177.