Россия и ислам. Том 2 - Марк Батунский

Данилевский дважды цитирует знаменитые стихи Хомякова, явственнейше включающие Россию в категорию «Восток» и красноречиво прославляющие его будущее – одновременно, естественно, пророча мрачную судьбу ненавистному Западу102.

Культурология Данилевского не приемлет мысль историка Сергея Соловьева о том, что «Восточный вопрос» – это один из фазисов «исконной борьбы между Европой и Азией, из которых первая олицетворяет собой благотворное и животворное влияние мира, а вторая – мертвящее влияние степи, и обе суть как бы исторические Ормузд и Ариман, борьба между которыми составляет существеннейшее содержание истории». Для применения этого взгляда к «восточному вопросу», иронически комментирует Данилевский, «понадобилась, конечно, измена Ормузда – Европы своим естественным целям…»103. Данилевский встревожен тем, что подобного рода мнения типичны для всех, кто желает принизить «самобытную роль России и славянства с их европейским характером, – в противность коренной противоположности между интересами славянского и романо-германского Mupa»104.

Акцентирование «общеевропейского» характера России опасно еще и потому, резонно напоминает Данилевский, что оно поведет к пролиферации не– и антирусских национализмов, делая тем самым невозможной сколько-нибудь широкую и перманентную христианизацию и русификацию.

Появятся, предупреждает он, «молодая Армения, молодая Грузия…, а, может быть, народятся и молодая Мордва, молодая Чувашия, молодая Якутия, молодая Юкагирия…»105.

И здесь Данилевский опять атакует классические постулаты современного ему западоцентризма.

Он пытается сконцентрировать свои аргументы в следующих трех небезынтересных тезисах:

«1) Борьбы между Европой и Азией никогда не существовало, да и существовать не могло, потому что Европа, а еще более Азия, никогда не сознавали себя чем-то целым, могущим вступать в борьбу, – как, однако же, сознавали себя не только борющиеся между собой государства, но и целые группы государств и народов, связанных между собой политическим и культурно-историческим единством;

2) никогда не было войны, в которой бы, даже случайно и бессознательно, все народы Европы ополчились против всех народов Азии – или наоборот;

3) Европа и Азия суть: или понятия географические, или понятия этнографические, или понятия культурно-исторические.

Как понятия географические, и притом весьма неестественные, они ни в какую борьбу между собою вступать не могли. Как понятия этнографические, они могли бы соответствовать только: Европа – племени Арийскому, а Азия – племенам Семитическому, Туранскому и другим. Но, – не говоря уже о том, что этнографическое деление не совпадает с делением географическим, как ни расширяй и ни суживай этого последнего, – при этнографическом смысле понятий Европа и Азия пришлось бы видеть в одном и том же племени то Европу, то Азию, смотря по тому, с кем пришлось бы ему бороться… Так, если принять племя Иранское за представителя Азии при борьбе его с Грецией, то пришлось бы видеть в нем представителя Европы при борьбе с Тураном или Скифами106, истинными представителями степи.

Как понятие культурно-историческое, Европа действительно составляет самостоятельное, культурно-историческое целое, – но зато Азия ничему подобному не соответствует, никакого единства в этом смысле не имеет»107.

Это, отмечу тут же, и позволило бы проделывать с ней любые политические и культурные манипуляции – если бы не мусульманство.

Итак, мы убедились, что и Данилевский не дает четкого ответа на вопрос, относится ли Россия к Западу или к Востоку. Скорее всего, к Востоку, но «особому», «христианскому», который, приемля в себя (как и Запад, Европа) многое «азиатское», в то же время враждебен и романо-германскому (католическому в первую очередь) Западу и мусульманскому (тюркскому прежде всего) Востоку.

Магометанство (так Данилевский предпочитает именовать ислам) – это «загадочное явление»108.

Заинтересованный читатель ждет, пока автор объяснит причины столь действительно странной характеристики. Но в общем-то все оказывается – по тому же Данилевскому, конечно, – как нельзя более простым и очень знакомым (хотя бы тем, кто был осведомлен еще о гегелевской, скажем, оценке современного ему мусульманского мира). Главная задача России ясна: «…выгнать турок из славянской и греческой земли»109. Почему?

Да потому, что «оно (магометанство. – М.Б.) совершило теперь весь цикл своего развития и, без всякого сомнения, находится уже в периоде совершенного изнеможения и разложения110; смысл его, общая его идея, как явления совершенно уже законченного, от которого ничего нового уже ожидать нельзя, совершенно понятны. С общей идеей, со смыслом исторического факта я не соединяю никакого мистического представления, а разумею под этим именем только тот самый общий результат, в котором соединяется наисущественнейшее содержание факта, – точно так же, как под общею идеей целого ряда естественных явлений разумеется тот закон природы, который все их в себе содержит».

От этих абстракций Данилевский – в мышлении которого прагматизм играл нередко очень большую роль – тут же переходит к самым что ни на есть конкретным выводам и рекомендациям (вроде только что процитированного – о необходимости «выгнать турок» из Европы).

Он прежде всего доказывает совершенную бесполезность ислама, «запоздалость» и даже вред его «общего смысла». Право же, стоит полностью привести соответствующую цитату из «России и Европы».

«Заключается ли, – пишет Данилевский, – этот общий смысл магометанства в том религиозном прогрессе, который оно заставило сделать человечество? Но оно явилось шесть веков спустя после того, как абсолютная и вселенская религиозная истина была уже открыта. Какой же смысл могло иметь мусульманское учение после христианства?ш Некоторые утверждают, что оно составляет форму религиозного сознания, хотя и уступающую высотой своего учения христианству, но зато лучше применимую к одаренным пылкими страстями народам Востока. Не останавливаясь на том, что такое понятие несообразно с достоинством христианства (которое имело такие же заблуждения, как и прочие верования человечества, или имеет характер истины вселенской, применимой ко всем векам и ко всем народам), мы видим, что такому взгляду противоречит история. Христианство получило свое начало на том же самом Востоке, по которому разлилось учение Магометово, и на нем распространилось с величайшим успехом… Каким же образом страны, где достигло христианство такого распространения и такого процветания, могли чувствовать потребность в учении менее высоком, более потакавшем чувственным стремлениям человеческой природы? Главным поприщем жизни и деятельности магометанства были не страны, населенные язычниками, для грубости которых учение Христово было бы слишком высоко, а, напротив того, страны, давно уже просвещенные этим учением, воспринявшие его и принесшие плоды, никак не менее обильные и не менее совершенные, чем плоды стран, лежащих под более суровым небом, или в более умеренном климате»112.

Необоснованным считает Данилевский и мнение (разделяемое и на Западе такими востоковедами, как А. Кремер, Т. Нельдеке113 и др., да и в России нашедшее своих почитателей), согласно которому ислам – «как учение более простое для понимания и более легкое для исполнения» – должен стать некоей «подготовительной ступенью» для восприятия христианства.

Но факты, полагает Данилевский, говорят о совершенно противоположном эффекте:

«Народы, принявшие ислам, закосневают в нем; и, между тем как пред силою христианского убеждения пало язычество Греции и Рима, мало-помалу начало расшатываться огнепоклонничество персов… было побеждено грубое язычество германских и славянских народов, и теперь беспрестанно побеждает еще более грубое язычество дикарей Африки, Америки и Австралии… находя себе более многочисленных последователей в Китае и Японии, – магометанство нигде не поддается влиянию христианства. Оно составляет, следовательно, препятствие к его распространению, а не подготовку к его принятию» и.

И потому, резюмирует Данилевский, при всех своих культурно-релятивистских и антизападоцентристских тенденциях оставшийся тем не менее убежденным адептом христианства как такового, – «с точки зрения религиозной, учение арабского пророка есть очевидный шаг назад»115. Данилевский, при всей своей нелюбви, как он сам декларировал, к мистико-иррационалистическим конструктам, считает, что ислам – это «необъяснимая историческая аномалия»116. Все настойчивей и настойчивей доказывает Данилевский не только абсолютную архаичность ислама, но и его столь же абсолютно негативную роль в мировой истории. Может ли компенсировать ислам свою «запоздалость» тем, что дает возможность «богатых проявлений других сторон человеческой цивилизации»? И на это приходится ответить отрицательно.