Райские новости - Дэвид Лодж

«Это песня?»

«Это из стихотворения Артура Хью Клафа[80]. Одного из тех викторианских честных скептиков, с которыми я ощущаю некое родство».

«Честные скептики, — повторила Иоланда. — Это мне нравится».

«Утех, кто честно сомневается, веры больше, скажу я вам, чем у тех, кто верит наполовину». Теннисон. «In Memoriam». — С чего я выставлялся в такой смешной ма­нере? Мне пришло на ум, что я, должно быть, немного пьян. Иоланда, казалось, была не против и как будто да­же не обращала внимания. Возможно, тоже была не­много навеселе. Она и сама пришла к такому заключеию, когда опрокинула наполовину полный бокал шам­панского.

«Как я поведу машину в таком состоянии?»

«Вам надо бы поесть», — сказал я. Мы ничего не взя­ли к шампанскому, за исключением маленькой порции хрустящего картофеля — фирменного блюда с остро­ва Мауи, — толстого и пупырчатого, как кора дерева.

«Хорошо. Но не здесь. Это будет слишком уж ши­карно, и я могу опозорить нас, опрокинув еще один бокал. Вы любите суши?»

Я признался, что не знаю, что это такое. Иоланда сказала, что настало время это выяснить и что в гости­нице через дорогу есть хороший японский ресторан.

Ресторан был переполнен, поэтому мы сели на вы­сокие табуреты у стойки бара. Улыбающийся повар-японец поставил перед нами изысканнейшим обра­зом нарезанные кусочки сырой рыбы, которые надо было макать в разнообразные вкусные соусы. Иоланда объяснила, что рыба должна быть абсолютно свежей. Повар, услышавший наши слова, сказал, что она на­столько свежая, что еще несколько минут назад плава­ла, и указал ножом в сторону стеклянного резервуара у себя за спиной. Вот, подумал я, это и есть жизнь. Я чув­ствовал себя светским и искушенным.

Среди посетителей ресторана преобладали япон­ские туристы, и, когда повар нас не слышал, Иоланда заявила, что может указать по меньшей мере на две японские пары молодоженов. «Они приезжают сюда, чтобы обвенчаться на западный манер, после того как в соответствии с традициями поженятся дома; их при­влекает белое платье до пят, длинный лимузин, свадеб­ный торт — все это будет записано на видеопленку и показано дома родне и друзьям. Вайкики — Город Фан­тазий, понимаете? Здесь все нереально. Позавчера я за­брела в миссионерскую церковь Каваиахао — это одно из самых старых зданий в Гонолулу, что, в общем-то, ни о чем не говорит, но оно довольно красивое, — и там венчалась одна японская пара. Постепенно до ме­ня дошло, что наняты не только священник, органист, распорядитель, фотограф и шофер, но также и шафер и подружка невесты. Я была единственным человеком, кому не заплатили за пребывание там, за исключени­ем жениха и невесты — но и насчет их у меня появи­лись сомнения». Я спросил ее, как она определила, что эти пары в ресторане молодожены. «Это видно по тому, что они друг с другом не разговаривают, стесняют­ся. Они не слишком хорошо знают друг друга — в Япо­нии до сих пор распространены браки по договорен­ности. У нас все наоборот: молча едят только пары средних лет». Она немного помолчала, возможно, вспомнив о скверном настроении во время собствен­ного брака. Я сказал, что познакомился в самолете с английскими молодоженами, которые не разговари­вали друг с другом, и поведал ей историю молодого человека в подтяжках и Сесили. Она сказала, что не знает — ужасно смешно это или ужасно печально. «Ужасно по-британски», — рассудил я.

Я вспомнил об одной супружеской паре в Сэддле столпах прихода, еженедельно принимавших причас­тие, — они оживленно болтали со мной, когда я к ним за­ходил, но, по сведениям из надежных источников, не разговаривали друг с другом наедине на протяжении пя­ти лет, с тех пор, как их единственная дочь забеременела от своего дружка и ушла из дома. Я ухитрился изложить эту историю, не раскрывая своих отношений с четой. Мы разговорились о сексуальной вседозволенности у древних полинезийцев, Иоланда назвала это «подобием сексуальной Утопии, к которой мы все стремились в ше­стидесятых: свободная любовь, нагота и совместное воспитание детей. Только для полинезийцев это не бы­ло позой, они действительно так жили. Пока не пришли европейцы, одержимые своими идеями, с библиями и болезнями». Моряки наградили красивых, любвеобиль­ных женщин Гавайев оспой, а миссионеры заставили их носить муму даже в воде, так что они сидели во влажной одежде и простужались. За семьдесят лет население ос­тровов сократилось с 300 000 до 50 000. «И теперь гавай­цы страдают от тех же сексуальных «пунктиков», что и люди повсюду. Если не верите, загляните в раздел «Гоно­лулу эдвертайзера», где читателям дают советы по лич­ным вопросам. Но идеализировать полинезийцев тоже нельзя. В конце концов они придумали слово «табу». И отмстили им разные вещи. Если ты случайно поел не в том месте или не с тем человеком, это может оказаться роковым. Если король взял твоего ребенка, а тот на него пописал, он должен либо усыновить младенца, либо размозжить ему голову. Человеческие существа получа­ют какое-то извращенное удовольствие, осложняя свою и без того уже сложную жизнь. — Иоланда посмотрела на часы. — Мне надо идти».

Я удивился, узнав, что уже так поздно. Мы протрез­вели не до конца, без сомнения, потому что выпили са­ке, теплой рисовой водки, налитой в крохотные фар­форовые чашечки без ручек. Расплачиваясь по счету и давая повару щедрые чаевые, я предложил Иоланде вы­звать для нее такси.

«Нет, я чувствую себя нормально, — сказала она. — И мне пришлось оставить машину так далеко, что, по­ка я до нее дойду, все остатки алкоголя выветрятся».

Я вызвался сопроводить ее до стоянки, которая рас­полагалась рядом с зоопарком.

«Это было бы кстати, — согласилась она. — Там, у парка, темновато».

Действительно, так и оказалось, и пока мы шли под деревьями, где, взявшись за руки или обняв друг друга за талию, прогуливались пары, мне вдруг пришло в голову, что мы, должно быть, кажемся им еще одной па­рочкой, и по короткому, задумчивому молчанию Иоланды я понял, что та же мысль посетила и ее. Вне­запно дружеская непринужденность вечера исчезла. Я ощутил приступ старой знакомой паники, предчув­ствие того, что в любой момент Иоланда вдруг остано­вится, и обнимет меня, и поцелует, и просунет язык мне в рот, и что тогда, что? Поэтому, когда через не­сколько секунд она остановилась и дотронулась до мо­ей руки, я отшатнулся, как от огня. «Что случилось?» — спросила она. «Ничего», — ответил я. «Я только хотела сказать — посмотрите на луну». Она показала в промежуток между деревьями на яркий месяц. «О, — произ­нес я. — Да. Очень красиво».

Она какое-то время шла молча, потом остановилась и повернулась ко мне. «Что с тобой такое, Бер­нард? Ты думаешь, я пытаюсь соблазнить тебя, да? Эй? В этом все дело? Ты считаешь меня изголодавшейся по сексу брошенной женой, которая высунув язык бегает ищет, с кем бы перепихнуться? Да?»

«Нет, конечно нет», — промямлил я. Одна или две парочки остановились поблизости в тени, наша перепалка вызвала у них интерес.

«Позволь мне напомнить, что это ты устроил сегодняшний вечер, ты умолял меня встретиться, преду­предив всего за полчаса».

«Знаю, — сказал я. — И я очень благодарен».

«Ну тогда ты демонстрируешь это весьма своеоб­разно. Как в тот вечер, когда мне казалось, что все идет прекрасно, и вдруг ты выскакиваешь из дома, оставив меня гадать, что я такого сказала».

«Извините меня, Иоланда, — смущенно проговорил я. — Вашей вины в том не было. Это все я».

«Ладно. Забудьте. — Она закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула. Я смотрел, как вздымается и опускается под хлопчатобумажной тканью платья ее грудь. Остановившиеся рядом люди исчезли. Иоланда открыла глаза. — Вам не нужно идти дальше, — произ­несла она. — Я вижу отсюда свою машину. Спокойной ночи, и спасибо за»шампанское и ужин».

Она протянула руку, и я, как дурак, пожал ее и стоял столбом, глядя, как она уходит прочь и юбка закручи­вается вокруг ее бедер от энергичной походки. Я как дурак дал ей уйти, когда должен был догнать, взять за руку и попытаться объяснить, почему мне так трудно общаться с женщинами, спокойно и по-дружески. И что за сегодняшний вечер я подошел к этому ближе, чем за всю свою жизнь.

У меня появилась идея, довольно безумная идея. Сей­час половина первого ночи. Я собираюсь поехать к до­му Иоланды на Вершинах и, завернув в коричневую бу­магу, оставить этот дневник или исповедь, какая разни­ца, как назвать, в почтовом ящике Иоланды или, если тетрадь слишком большая и не войдет, оставить ее на крыльце перед входной дверью. Я должен сделать это сейчас, прежде чем успею передумать или поддамся искушению сначала просмотреть текст, редактируя и улучшая его. На тетради я напишу: «Кто прочтет, пусть поймет».

2

Дорогая Гейл,