Война глазами дневников - Анатолий Степанович Терещенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
30 августа 1943 г.
В 3 часа ночи немецкие катера с баржами пытались пройти в порт, но были атакованы нашими самолетами и подняли белые флаги. В 8 утра явилась советская разведка, а за нею войска. Население с восторгом встречало освободителей. Радость у всех на лицах, видно, немцы так насолили, что будут помнить долго.
Итак, Таганрог дольше всех городов в Ростовской области находился в оккупации во время Великой Отечественной войны в 1941–1943 годах. Он был освобожден 30 августа 1943 года 130‐й стрелковой дивизией (СД) под командованием Константина Сычева и 416‐й СД под командованием Дмитрия Сызранова. В тот же день Верховный главнокомандующий И.В. Сталин отдал приказ командующему Южным фронтом, ставшим 20 октября 1943 года 4‐м Украинским фронтом, генерал‐полковнику Ф.И. Толбухину присвоить почетные наименования 130‐й СД и 416‐й СД в честь города Таганрога. И 30 августа в 19.30 произвести артиллерийский салют из двадцати залпов в честь войск, освободивших Ростовскую область и Таганрог.
Жители Таганрога собирали деньги на строительство танковой колонны «Таганрог», которая была построена и передана танковой армии генерала Павла Рыбалко. Некоторые из этих танков с надписями «Таганрог» участвовали в битве за Берлин.
Часть VIII
Детская правда о войне
Рано взрослеют дети во время войны. И сколько бы времени ни прошло, не сотрутся из памяти события тех дней. Это невозможно забыть…
Галина Суховерх
Детскую правду о войне мы читали, как правило, из дневника 11‐летней советской школьницы Тани Савичевой, которая с начала блокады Ленинграда начала вести дневник в записной книжке. Мы знали, что почти вся семья Тани Савичевой погибла с декабря 1941‐го по май 1942 года.
Но недавно автор нашел отрывки из дневника Юры Рябинкина, который тоже жил в блокадном Ленинграде с мамой и сестрой Ириной. По ее воспоминаниям мама – «… с уже замутненным дистрофией сознанием – упаковывает чемодан: Рябинкиным, наконец, дали возможность эвакуироваться. Это то, о чем страстно мечтает Юра на страницах своего дневника. Но ему самому не суждено уехать из Ленинграда…»
Он остался дома. Ирина Ивановна запомнила брата таким, каким увидела в последний миг: опирающимся на палочку, прислонившись к сундуку, уже бессильного идти. У Юры Рябинкина жизнь забрал блокадный голод. Младшая (моложе на 8 лет) сестра Юры Ира была разыскана еще в прошлом веке Даниилом Граниным и Алесем Адамовичем, которые напечатали отрывки из дневника ее брата в своей «Блокадной книге».
Судьба Ирины Ивановны сложилась благополучно. Она стала педагогом, проработала 45 лет учительницей русского языка и литературы в школе.
Маме Ирины хватило сил довезти младшую дочь до Вологды и через несколько часов умереть у нее на глазах. Это случилось на вокзале станции Вологда. Перед смертью она выкрикнула с надрывом: «Юрка, там остался Юрка!»
Он умер в холодной и голодной квартире.
Говорят, Ирина Ивановна хранит дневник брата и его стеклянную чернильницу с засохшими фиолетовыми чернилами.
Дневник
22 июня 1941 г.
Всю ночь мне не давало спать какое‐то жужжанье за окном. Когда, наконец, к утру оно немного затихло, поднялась заря. Сейчас в Ленинграде стоят лунные, светлые, короткие ночи. Но когда я взглянул в окно, я увидел, что по небу ходят несколько прожекторов. Все‐таки я заснул. Проснулся я в одиннадцатом часу дня, вернее, утра. Наскоро оделся, умылся, поел и пошел в сад Дворца пионеров…
Выйдя на улицу, я заметил что‐то особенное. У ворот нашего дома я увидел дворника с противогазом и красной повязкой на руке. У всех подворотен было то же самое. Милиционеры были с противогазами, и даже на всех перекрестках говорило радио. Что‐то такое подсказывало мне, что по городу введено угрожающее положение.
Придя во Дворец, я застал только двоих шахматистов… Расставляя шахматы на доске, я услышал что‐то новое, обернувшись, я заметил кучку ребят, столпившихся вокруг одного небольшого парнишки. Я прислушался и… замер.
–…Вчера в 4 часа ночи германские бомбардировщики совершили налет на Киев, Житомир, Севастополь и еще куда‐то, – с жаром говорил паренек. – Молотов по радио выступал. Теперь у нас война с Германией!
Я просто, знаете, сел от изумления. Вот это новость! А я даже и не подозревал такой вещи. Германия! Германия вступила с нами в войну! Вот почему у всех противогазы.
У меня голова пошла кувырком. Ничего не соображает. Я сыграл три партии. Чудак, все три выиграл и поплелся домой. На улице остановился у громкоговорителя и прослушал речь Молотова. Когда я вернулся домой, дома была только мама. Она уже знала о происшедшем…
28 июня 1941 г.
Сегодня работал опять во Дворце пионеров на строительстве бомбоубежища. Работа была адовая. Мы стали сегодня каменщиками. Я отбил все свои руки молотком – все они теперь в царапинах. Но сменили нас рано, в 3 часа. Поработали мы, следовательно, 4 с половиной часа, но как!!!
Из дворца я пошел к маме. Мама в беспокойстве, все ходит унылая… Встала возможность химической войны, сейчас начинает производиться эвакуация. Взял 5 рублей и сходил в столовую. Затем пришел домой. Приходила какая‐то женщина, которая записывал всех ребят до 13 лет. Ирку записала. Комендант приказал Нине дежурить у ворот с половины десятого до трех. Кстати, сообщил, что на случай тревоги мы должны бежать к Хамадулину, на минус 1 этаж. Но там все равно небезопасно. От фугасной бомбы не спастись, от воздушной волны тоже: волна снесет дом, а его обломки похоронят нас в этом подвале: от химической бомбы не спастись тем более.
29 июня 1941 г.
Работал во Дворце на строительстве бомбоубежища. Перед этим был на площади Лассаля (пл. Искусств) – грузил песок… Ребята вылепили рожу Гитлера и стали бить ее лопатами. Я тоже присоединился к ним. Во Дворце опять таскал кирпич и песок. Ушел со Дворца в шесть часов. Придя домой, получил неожиданный сюрприз…
Мама мне сунула какую‐то записку в руки. Я машинально развернул ее. Это было заявление в военкомат о добровольном вхождении мамы и меня в ряды Красной армии.
Оказывается, у мамы было утром партсобрание и все партийцы решили войти в ряды нашей Красной армии. Никто не отказался. Сперва я почувствовал какую‐то гордость, затем некоторый страх, наконец, первое пересилило второе…
