Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

– Мои верные вольноотпущенники трудятся не покладая рук, – сказал Нерон, теребя на пальцах кольца. – Мне даже и просить не нужно. Они ходят по городу и стирают подобную клевету, едва завидят.

– Сплетни – ужасное дело, – буркнула Поппея.

– Безусловно, – сочувственно кивнула Хризанта.

– Но сегодня всем гнусным слухам будет положен конец и правосудие свершится над истинными преступниками, – изрек Нерон, возвращаясь в хорошее расположение духа. – Народ увидит, что его император настроен защищать Рим и истреблять тех, кто ему вредит. Я устрою зрелище, которого подданные не забудут вовек!

Они продолжили путь к месту назначения – императорским садам на дальнем берегу Тибра, где у подножия Ватиканского холма Калигула выстроил большой ипподром для личных увеселений. Нерон часто им пользовался, так как любил гонки на колесницах, а Сенека убедил его, что императору негоже наслаждаться зрелищем посреди народа. Поскольку Большой цирк еще не отстроили заново, Нерон решил открыть для публики Ватиканский – одно из немногих мест, способных вместить все зрелищные мероприятия, которые он задумал для наказания осужденных поджигателей.

Когда носилки следовали через незастроенное Марсово поле, Тит увидел море импровизированных хибар, где проживала значительная часть населения. Они представляли собой жалкие навесы, сооруженные из всякого хлама, или шатры, сши тые из тряпья. Сегодня никто не остался внутри. Казалось, все до единого жители Рима, взбудораженные предстоящим зрелищем, волнами катились в императорские сады за Тибром.

Преторианцы начали расчищать дорогу; носилки вторглись в толпу, и люди сгрудились вокруг, желая взглянуть на императора и его супругу. Летели ликующие возгласы: «Да здравствует Цезарь!» и «Да здравствует прекрасная Поппея!». Но кое-кто пожимал плечами и отворачивался или награждал им ператорскую чету враждебным взглядом, а то и бормотал проклятия. Поппея нахмурилась и что-то шепнула Нерону на ухо. Тот подозвал преторианца и велел уплотнить кордон, затем отцепил цепочки шторок, чтобы следовать дальше в относительном уединении: прозрачные шторки позволяли Нерону и его гостям видеть происходящее вокруг, а самим оставаться в тени.

Новый мост через Тибр обеспечивал прямой доступ с Марсова поля к Ватиканским лугам. По приказу Нерона переправу построили с удивительной скоростью, чтобы римские бездомные беспрепятственно попадали из города в пристанища на другом берегу. Сегодня новый мост позволил многим римлянам посетить зрелище в Ватиканском цирке. Уже собралась такая толпа, что и мост, и участок перед ним были забиты людьми, но преторианцы быстро расчистили путь для носилок.

На Ватиканских лугах раскинулся целый город из самодельных лачуг; кое-кто даже поселился среди деревьев. За лугами начались собственно сады, посаженные еще Калигулой. Входом служили железные ворота. Преторианцы оттеснили толпу, чтобы Нерон мог проехать. Великолепные сады по обе стороны широкой гравийной дорожки изобиловали клумбами роз и других благоухающих цветов, а также прекрасными статуями, включая поистине необыкновенный фонтан со скульптурной группой: обнаженная Диана стоит по щиколотку в сверкающей воде, а несчастный Актеон, превращенный в оленя, поднимается на дыбы, защищаясь от собственных псов.

Носилки прибыли в цирк. Постоянные смотровые трибуны, построенные из травертина, отличались изяществом, но безнадежно малым размером. Их дополнили временные деревянные, которые окружили трек и могли вместить десятки тысяч зрителей. Скамьи уже наполовину заполнились, и люди прибывали с каждой секундой.

Носилки остановились перед травертиновым сооружением, примыкающим к цирку. Нерон и его сопровождение вышли. Император и Поппея мгновенно скрылись – Тит так и не понял куда; самого же его с семьей препроводили прямо в императорскую ложу. Тит раскраснелся от волнения. Он видел, что то же воодушевление испытывают жена и широко распахнувший глаза сын. Никогда еще Пинарии не бывали личными гостями императора на общественном увеселении. Они не только увидят происходящее, находясь подле правителя, но их самих узреют рядом с ним, в его обществе, причисленными к самому элитарному кругу. Наступил важнейший день для Пинариев – не только для Тита и его ближайшей родни, но всех, кто носил это имя в прошлом и будет носить в будущем.

Ложа была устлана пурпурной тканью, отороченной золотом, и окружена преторианским кордоном. Тит с семьей оказались первыми из прибывших гостей. Их разместили на кушетках в углу ложи. Раб предложил выбрать вина и поставил перед Пинариями поднос с яствами.

Прямо перед ними, посреди рассекающего овальный беговой трек барьера, высился египетский обелиск из цельного красного гранита. Калигула привез его в Рим из Гелиополиса. Все четыре грани были на удивление безыскусны, без иероглифов. На самом верху сверкал сбалансированный позолоченный шар. Обелиск служил ориентиром, видным из многих мест в городе. Прежде Тит наблюдал его только издали и теперь был потрясен высотой монумента.

В передних рядах слева от императорской ложи усадили девственниц-весталок и представителей разнообразных жречеств. Справа находился большой сектор для сенаторов. На арене, разогревая толпу, играли музыканты и выступали акробаты, которые ходили на руках, кувыркались и выстраивались в пирамиды. С площадок неслись аплодисменты и смех, но многие продолжали разговаривать и расхаживать в ожидании главного действа.

В императорскую ложу прибыли новые гости. Возглавлял их Сенека. После смерти Агриппины он стал могуществен, как никогда, хотя до Тита доходили слухи о нарастающих трениях между императором и его главным советником; борьба с последствиями пожара сказывалась на всех. Сенеку сопровождала жена Паулина; советнику было уже за шестьдесят, а ей около сорока, и разница в возрасте не казалась столь разительной, как прежде.

С Сенекой явился и его красавец-племянник. Лукан был на два года младше императора, и они прочно сдружились на почве любви к поэзии. Как и Нерон, Лукан расцвел рано. В одиннадцать лет он произвел сенсацию своей первой поэмой о битве Гектора с Ахиллом, а в двадцать пять стал самым известным поэтом в городе. По нынешнему случаю он надел трабею авгура. Нерон счел уместным ввести Лукана в коллегию задолго до положенного возраста – в точности так же поступи ли с Титом и его отцом прошлые императоры.

Лукана сопровождала жена. Полла Аргентария была знаменита почти наравне с супругом благодаря стихам, в которых он ее восхвалял. Дочь богатого сенатора, она, подобно спутнице Сенеки, получила необычно глубокое для женщины образование. Аргентарию называли мужниной музой и секретарем – возможно, даже соавтором, так как она неустанно помогала ему оттачивать изысканные строфы.

Следующим прибыл Гай Петроний. Императорскому «арбитру изящества» еще не исполнилось сорока, но в волосах уже поблескивало серебро. Тит затруднялся сказать, чем Петроний отличается от остальных: тога самая обычная, да и ухоженность, пусть и безупречная, ни в коей мере не являлась редкостью. И все-таки он околдовывал одним своим присутствием. Возможно, очарование объяснялось непринужденной грацией, с которой двигался законодатель вкуса, или его загадочным лицом. Даже в минуты предельной серьезности в его светло-серых глазах вспыхивали веселые искорки.

Тит, находясь в столь блистательном обществе, ощутил себя избранным, но испытал и напряжение, поскольку с трудом поддерживал разговор, который вращался в основном вокруг литературных проектов трех достославных мужей и изобиловал аллюзиями, каламбурами и двусмысленностями, многие из которых Тит не сумел разгадать. Лукан, как он понял, намеревался опубликовать следующий том своей эпической поэмы о войне между Цезарем и Помпеем – сочинение, полное сцен насилия и эпического величия. Сенека, знакомый с черновиком, считал, что племянник излишне поддерживает Помпея и республиканцев, выступивших против Божественного Юлия, – позиция, неизбежно чреватая спорами.

Петроний работал над совершенно другим произведением: пространным трудом, описывающим эротические невзгоды и комичные бедствия, сплошь связанные между собой для заострения иронии в исключительно изящном и утонченном прозаическом изложении. Зная доверие Нерона к Петронию во всем, что касается хорошего вкуса, Тит спросил, не он ли отвечал за постановку предстоящих зрелищ.

Петроний прищурился:

– Мой вклад ничтожен. Бо́льшую часть зрелищ придумал Цезарь. Император с головой погрузился в свою затею, как погружается во все, за что берется, – с исключительным пылом и рвением. Но как насчет тебя, Сенека, – над чем ты работаешь сейчас, когда не добываешь золото для строительства нового императорского дома?

Сенека улыбнулся:

– Я наконец завершил пьесу о Пасифае. – Он заметил непонимающее выражение на лице Луция. – Ты знаешь эту историю, юный Пинарий?