Покемоны и иконы - Виктор Ильич Коган

«Узу би'А-Лляхи мин аш-шайтани р-раджим[14], – мой сокамерник начал тихо читать молитву. – Би-сми Лляхи р-Рахмани р-Рахим. Аль-хамду ли-Лляхи рабби ль-‘алямин Ар-Рахмани р-Рахим Малики йауми д-дин. Иййака на‘буду ва иййака наста’ин. Ихди-на с-сырата ль-мустакым Сырат аллязина ан‘амта ‘алей-хим гайри ль-магдуби ‘алей-хим ва ля д-даллин. Амин[15]».

Я сидел за столом, что стоял в узком промежутке между кроватей, делал вид, что читаю книжку. С того времени, как в камеру зашёл этот странный тип, книга так и осталась открытой на одной странице. Если я и не наблюдал за ним исподлобья, то никак не мог вникнуть в прочитанное, бросал и возвращался к началу страницы. Парень не обращал на меня ни малейшего внимания, он был поглощен своей молитвой. Глаза его были прикрыты, держа на животе одну руку поверх другой, он продолжал:

«Би-сми Лляхи р-Рахмани р-Рахим. Куль а‘узу би-рабби ль-фаляк мин шарри ма халяк ва мин шарри гасикын иза вакаб ва мин шарри н-наффасати фи-ль-‘укад ва мин шарри хасидин иза хасад[16]».

«Аллаху акбар, – он вновь поднял руки, затем наклонился, уперев их в колени так, будто откуда-то прибежал и запыхался, и трижды произнес, – Субхана Раббийа ль-‘Азым[17]».

Отец мой хоть и был татарин, но мусульманином не был. По крайней мере, никогда не помню, чтобы он совершал намаз или ходил в мечеть. Собственно, и мечети-то в Шадринске не было. Появилась она только в 2016-м и выглядела странно: светло-зелёный куб с двумя трубами-минаретами по бокам. Внутрь я не заходил, видел её только раз, когда проезжал мимо на такси в свой последний приезд к матери. Помню, как в тот момент из мечети выходил служитель в богатом халате. На голове его был большой яркий зелёный тюрбан, точь-в-точь как у волшебников из восточных сказок. В N до мечети я так и не дошёл, но такие планы были. Нет, покемонов я там ловить не собирался. Но идея до конца так и не созрела. Сказать по правде, в отличие от православных церквей, мечети мне всегда казались более домашними, что ли. Наверно, это из-за ковров на полу. Там, как дома, при входе разуться следует. А ещё там нет излишеств в виде икон и нет стойкого запаха ладана и восковых свечей. Сокамернику же моему и вовсе хватало маленького коврика на холодном полу.

«А Ллаху ли’Cами-ман хамидах[18], – продолжал он, выпрямившись и подняв руки. – Рабба-на ва ля-ка ль-хамд[19]».

Присев на корточки, он встал на колени, поставил руки перед собой и наклонился так низко, что коснулся носом и лбом коврика и замер в таком положении. Как от сабвуфера, по полу трижды пробежало приглушенное:

«Субхана Раббийа ль-А’ля[20]».

Со словами «Аллуху акбар» он медленно распрямился, подогнул левую ступню, сел на неё, оставив правую на носке, и чуть слышно трижды прохрипел:

«Рабби гфир-ли[21]».

Я уже смотрел на него, не скрывая собственного интереса и не прячась в книгу. Голос его был груб, но мелодичен. Внутреннее и глухое «а» вдруг становилось мягким и протяжным «ля», от чего молитва текла по тёмным серым стенам, как горная река по ущелью. Прикрыв глаза, я представил бурлящий поток ледяной воды, спотыкающийся о валуны, подмывающий берега и вырывающий с корнем кустарник; ловкую птицу, кружащую над брызгами, сверкающими на солнце, словно сотня бриллиантов; отвесные скалы с пробившимися между плотными камнями то тут, то там ярко-антрацитовыми, фиолетово-розовыми и нежно-сиреневыми цветками; белые шапки гор-великанов, наблюдающих за всем этим великолепием.

Не был я никогда в горах и вообще за пределы города практически не выезжал. Но в своих мечтах я всегда путешествовал: я садился на лодку и плыл по реке, достигал морских волн, и вот я уже под парусом мчался со скоростью восемнадцать узлов, черпая одним бортом соленую воду; а вот я летел на дельтаплане, обгоняя журавлей, спешащих на север плодиться; и через мгновение с огромным рюкзаком поднимался по извилистой тропе на высокую гору…

«Аллахумма салли ‘аля Мухаммадин ва ‘аля али Мухаммадин кя-ма саллейта ‘аля Ибрахима ва ‘аля али Ибрахима инна-ка Хамидун Маджидун[22], – послышалось мне вдруг где-то в далеком ущелье. – Аллахумма барик ‘аля Мухаммадин ва ‘аля али Мухаммадин кя-ма баракта ‘аля Ибрахима ва ‘аля али Ибрахима инна-ка Хамидун Маджидун[23]», – отозвалось совсем близко.

«Ас-саляму ‘алей-кум ва рахмату Ллах[24]», – арестант повернул голову направо и, повернув налево, повторил. Затем, задержавшись на секунду, встал, аккуратно свернул коврик, сложил его в сумку и всей своей исполинской фигурой развернулся ко мне, уставив на меня из-под густых бровей два чистых, бесстрашных и наглых чёрных уголька.

Мы сидели друг против друга, пили чай. Звали моего нового сокамерника Надим. Обвинялся он в попытке организовать в Тюмени террористическую ячейку, вербовал молодежь в Сирию. Там его фээсбэшники задержали, а в N этапировали по другому делу, вроде как у них целая сеть в Сибири и на Урале. Родился он не то в Азербайджане, не то где-то в Ингушетии: из его рассказа я понял, что бывал он в разных местах и даже за границей.

«Ты ведь тоже мусульманин, да?» – разглядывал меня Надим.

«Нет, я вообще в бога не верю. Убежденный атеист», – ответил я, немного улыбнувшись.

«Мусульманин, – как бы не веря моим словам, протянул Надим. – Ты просто в себе ещё Аллаха не открыл».

На проповедника он не был похож, но чем-то всё же располагал к себе, несмотря на свой бойцовский образ.

«Ты вот говоришь, что здесь за терроризм. Но ведь террор – это убийства. Разве Аллах не осуждает убийства невинных? Ведь даже в священной войне страдают прежде всего дети и женщины, кто безоружен», – с опаской спросил я.

«Думаешь, я всегда воевал? В Баку я закончил нефтяную академию. Потом в Ираке работал на одном месторождении, пока его не захватил отряд Джебхата ан-Нусра. Слышал о таком?» – я кивнул.

И он продолжил:

«Убили только охрану, персонал не тронули, кому-то ведь надо было остаться нефть добывать. Даже деньги платили. А потом предложили поехать искать специалистов для других месторождений. Они тогда уже в Сирии много территорий заняли и расширялись очень динамично. Возможно, я бы уехал домой, и всё бы закончилось, но однажды в плен двоих русских взяли. Там всех, кто из бывшего СССР, русскими считают. Наёмники. Даже поговорить удалось, я ведь в детстве в России жил. У них база под Краснодаром.