Подземный гром - Джек Линдсей

— Давно я тебя не видел, — заговорил урод низким скрипучим голосом, лукаво подмигивая крохотными свиными глазками. Сенатор ответил, что он поехал на свою виллу в Кампании и там заболел.

— Ты слишком удаляешься от Солнца Мира, которое день и ночь сияет над Римом, — ответил его собеседник. — Почему ты так поступаешь, друг мой, почему? — Тут он отпустил руку сенатора, усмехнулся, глядя в лицо, и стало видно, что у него недостает нескольких передних зубов. — Да ну же, говори. Я умею хранить тайны. Говори всю правду. Ты знаешь, я заслуживаю доверия. Но я не люблю людей, которые прикусывают язык. Они что-нибудь-да скрывают и получают за это по заслугам. — Он оглушительно расхохотался, брызгая слюной в лицо сенатору, не смевшему обнаружить свое отвращение.

Я услышал, как кто-то близ меня шепотом назвал Ватиния; этот мучитель был широко известный соглядатай; сын сапожника, он вырос в Беневенте и в свое время втерся в милость к Нерону благодаря бесстыдному шутовству. Он умел с неподражаемым искусством подпустить яду в свои шутки и до смерти любил пугать вельмож и богачей.

— У меня были дела за городом, а потом я занемог, — пробормотал, запинаясь, сенатор, грузный человек с желтоватыми глазами и костлявым лицом, похожим на мордочку ящерицы. Его рука судорожно дергалась, ему хотелось ударить негодяя, но его удерживал постыдный страх.

— Да, да, это бывает со всеми. Но почему ты туда поехал? Да ну же, рассказывай откровенно, как другу. Доверься мне, и я всегда за тебя заступлюсь. Почему ты поехал? Почему поехал так далеко от Рима? Напрасно ты это сделал, право же, напрасно. Я мог бы сказать тебе это наперёд. Ты знаешь, что существуют особые приспособления, устроенные так же, как голосники в театрах, усиливающие голоса актеров и доносящие их до зрителей в задних рядах. Шепот в Капуе может быть услышан так же явственно, как крик в Риме. Пожалуй, даже еще явственнее. Не упрямься, расскажи мне, что ты говорил за запертыми дверями, плотно занавесив все окна в доме, что стоит на вершине холма?

— Да он вовсе не на холме.

— Так ты признаешь, что я угадал? Что ж, и это неплохо. Дело идет на лад. Но ты ошибаешься насчет дома. Он виден со всех сторон. Человек столь знатного происхождения, как ты, не может укрыться от глаз, как какой-нибудь безногий нищий, который подыхает под мостом, оплакиваемый одними блохами.

Все вокруг смеялись, откровенно пресмыкаясь перед ним, но все же опасаясь привлечь к себе его внимание и стать очередной жертвой наглого хищника. Никто не знал, пристает ли он к сенатору из любви к искусству и обычного желания нагнать страху или же он вправду задумал его погубить. Чтобы — не попасться ему на глаза, я стал, пятясь, тихонько выбираться из толпы. Наконец он отпустил свою жертву и обратился к другому человеку, который особенно рьяно им восторгался. Воспользовавшись этим, я поспешно удалился.

Я испытывал необходимость обстоятельно поговорить с Луканом. Я больше не мог выносить этой неопределенности. Я запутался в сетях его заговора и при этом ничего не знал о нем, лишь догадывался на основании случайно услышанных сумасбродных выкриков. Я направился на Марсово поле. По аллеям, обсаженным лаврами и платанами, я вышел на открытую площадь, отведенную для игр, затем повернул к торговым рядам, где в лавках продавались самые одаренные и красивые рабы, изделия из слоновой кости, ложа с инкрустацией из черепахи, хрустальные чаши и пропитанные миррой краски, серебряная посуда древней чеканки, золотые ожерелья с изумрудами, духи с эротическими названиями, серьги из крупных жемчужин, напоминавшие мне Цедицию. Я обогнал старика, живущего в нужде, но коллекционирующего старую бронзу, с которым меня познакомил Марциал. Он не узнал меня, поглощенный покупкой, которую держал под своей потрепанной тогой. По блеску его глаз можно было догадаться, что ему улыбнулось счастье.

Я миновал длинное здание с колоннадой, где помещались канцелярии и банки и были выставлены драгоценные ткани, привезенные из Египта, Сирии и Пергама, и по Фламиниевой дороге прошел к триумфальной арке, воздвигнутой Клавдием в честь завоевания Британии. Покорились одиннадцать королей, и римляне не понесли потерь. Далее простиралась обширная, поросшая травой площадь, ограниченная справа аркадами. Я остановился поглядеть на упражнения. Гимнастика, игра в мяч, состязания в беге, скачки, борьба. Стоя по углам треугольника, игроки бросали друг другу и ловили жесткий мяч. Другие подбрасывали большой мяч, набитый перьями. Я подивился бесполезной затрате усилий, хотя в Кордубе сам присоединился бы к игрокам. Атлеты прыгали с двойными гирями в руках, метали диски. Другие упражнялись деревянным мечом, набрасывались на столб, осыпая его ударами и размахивая плетеным щитом. Я подумал о войнах, которые безжалостно и слепо ведут в ясном сиянии дня, и все же присоединился к рукоплесканиям зрителей, восхищенных ловкостью и умением гимнастов. Чтобы не отличаться от других или потому, что мне самому это нравилось, — я не мог бы на это ответить. Молодые патриции блистательно проделывали упражнения верхом на конях.

Вдалеке в небо вздымался мавзолей Августа — монументальное основание из белого мрамора со статуями в нишах и на нем могильный холм в виде ступенчатой пирамиды, усаженный вечнозелеными деревьями. Все сооружение увенчивала величавая статуя императора. У входа стояли бронзовые доски, где перечислялись все его деяния. Против мавзолея простиралась окруженная балюстрадой и окаймленная тополями мощеная площадка, на которой сжигали тела императоров, меж тем как их орлиный дух на глазах у всех взмывал к небу. Стоял теплый день. Легкие облачка плыли светозарными гирляндами над головами счастливых жителей земли, увенчивая всех нас. В кустах шныряли любовники, и девушки всякий раз попадались в ловушку. Какое дело было этим людям до того, правит ими Нерон или Тразея Пет, исчадие ада Тифон или увенчанный лаврами Аполлон?

Я побрел обратно. Вышли на прогулку женщины. Иные из них расхаживали под яркими зонтами, которые несли евнухи или мальчики-прислужники, за ними увивались их любовники, болтая и обмахиваясь веерами из павлиньих перьев или шелковыми платками. Другие сидели в носилках, поставленных на землю, словно у себя в приемной комнате или в опочивальне. Одна матрона покатывалась со смеху, сидя между двумя греческими философами, приводившими доводы за и против платонической любви. Я узнал особу, о которой Марциал рассказывал, что она вступила в фиктивный брак, чтобы быть совершенно свободной. Действительно, немало браков в высших слоях общества, о которых я теперь кое-что знал, были попросту ширмой для соблюдения приличий. Так, гомосексуалист вступал в брак, дабы ускользнуть от закона, накладывавшего пеню на холостяков, а его жена заводила себе сколько угодно любовников или окружала себя девушками-фаворитками. Главным любовником этой матроны был гладиатор, вернее, он был ее постельным поденщиком.