Юрий Милославский, или Русские в 1612 году - Михаил Загоскин

Слуги молча поклонились и вышли в другую комнату.

– Вот этак-то лучше! – сказал Туренин, притворяя дверь. – Итак, Тимофей Федорович, – продолжал он, садясь на прежнее место, – ты решился оставить Теплый Стан?

– Да, делать нечего. Гетман Хоткевич должен быть уже под Москвою, и если нижегородские разбойники с атаманом своим, Пожарским, и есаулом его, мясником Сухоруковым, и подоспеют на помощь к князю Трубецкому, то все ему несдобровать: Заруцкий с своими казаками и рук не отведут; так рассуди сам: какой я добьюсь чести, если во все это время просижу здесь на хуторе, как медведь в своей берлоге?

– Оно так, Тимофей Федорович; не худо бы нам добраться до войска пана Хоткевича: если он будет победителем, тем лучше для нас – и мы там были налицо; если ж на беду его поколотят…

– Что ты?!.. может ли это статься?

– Бог весть! не узнаешь, любезный. Иногда удается и теляти волка поймати; а Пожарский не из простых воевод: хитер и на руку охулки не положит. Ну если каким ни есть случаем да посчастливится нижегородцам устоять против поляков и очистить Москву, что тогда с нами будет? Тебя они величают изменником, да и я, чай, записан у Пожарского в нетех[67], так нам обоим жутко придется. А как будем при Хоткевиче, то, какова ни мера, плохо пришло – в Польшу уедем и если не здесь, так там будем в чести.

– Вот то-то же; ты видишь сам, что нам мешкать не должно.

– Видеть-то я вижу, да как мы доберемся до польского войска?.. Ехать одним… того и гляди попадешься в руки к разбойникам шишам, от которых, говорят, около Москвы проезду нет. Взять с собой человек тридцать холопей… с такой оравой тайком не прокрадешься; а Пожарский давно уже из Ярославля со всем войском к Москве выступил.

– Не выходить бы ему из Ярославля, – вскричал Кручина, – если б этот дурак, Сенька Жданов, не промахнулся! И что с ним сделалось?.. Я его, как самого удалого из моих слуг, послал к Заруцкому; а тот отправил его с двумя казаками в Ярославль зарезать Пожарского – и этого-то, собачий сын, не умел сделать!.. Как подумаешь, так не из чего этих хамов и хлебом кормить!

– Как бы то ни было, Тимофей Федорович, а делать нечего, надобно пуститься наудалую. Но так как по мне все лучше попасться в руки к Пожарскому, чем к этим проклятым шишам, то мой совет – одним нам в дорогу не ездить.

– И я то же думаю. Итак, если завтра погода будет получше… Тьфу, батюшки! что за ветер! экой гул идет по лесу!

– Да, погодка разыгралась. И то сказать, в лесу не так, как в чистом поле: и небольшой ветерок подымет такой шум, что подумаешь – светупреставление… Чу! слышишь ли? и свистит и воет… Ах, батюшки-светы! что это?.. словно человеческие голоса!

– В самом деле, – сказал Кручина, вставая с своего места, – и мне что-то послышалось… – прибавил он, глядя из окна на сторожевую башню.

– Нет! – отвечал Туренин, покачав сомнительно головою, – это не так близко отсюда, а разве за плотиною в просеке.

– Уж не едет ли назад Омляш с товарищами? – сказал Кручина.

– Может статься, – отвечал Туренин, – однако ж не худо, если б ты велел разбудить человек десяток холопей.

– На что?

– Да так, чтоб, знаешь ли, врасплох не пожаловали гости…

– Помилуй, любезный! кому?.. Кто, кроме наших, в такую темнять проедет болотом?

– Все так; а, право, не мешало бы…

– Э, да, я вижу, ты еще не допил своего кубка! Ну-ка, брат, выкушай на здоровье! авось храбрости в тебе прибудет. Помилуй, чего ты опасаешься? В нашей стороне никакого войска нет; а если б и было, так кого нелегкая понесет? Вернее всего, что нам послышалось. Омляш все тропинки в лесу знает, да и он навряд пустится теперь через болото.

– А куда ты его отправил?

– К Замятне-Опалеву. Сегодня или завтра чем свет ему назад вернуться должно. Итак, Андрей Никитич, дело кончено: мы завтра отправляемся в дорогу. Знаешь ли, что нам придется ехать мимо Троицкой лавры?

– Для чего?

– Да надо завернуть в Хотьковскую обитель за Настенькой: она уж четвертый месяц живет там у своей тетки, сестры моей, игуменьи Ирины. Не век ей оставаться невестою, пора уж быть и женою пана Гонсевского; а к тому ж если нам придется уехать в Польшу, то как ее после выручить? Хоть, правду сказать, я не в тебя, Андрей Никитич, и верить не хочу, чтоб этот нижегородский сброд устоял против обученного войска польского и такого знаменитого воеводы, каков гетман Хоткевич.

– Не говори, Тимофей Федорович: мало ли что случиться может; не подумаешь вперед, так чтоб после локтей не кусать. Ну, а скажи мне, если завтра мы отсюда отправимся, что ты сделаешь с Милославским? Неужли-то потащишь с собою?

– Да, мне хотелось бы этого предателя руками выдать пану Гонсевскому.

– Нет, Тимофей Федорович, неравно попадемся сами, так бедовое дело: ведь он живая улика.

– Что правда, то правда; придется оставить его здесь.

– Вот то-то же! Ну к чему навязал себе на шею эту заботу? Кабы твой Омляш меня послушался, то давно б об этом Милославском и слуху не было; так нет!.. «Мне, дескать, наказано от боярина живьем его схватить!» Живьем!.. Вот теперь и возись с ним!

– Да знаешь ли, что этот мальчишка обидел меня за столом при пане Тишкевиче и всех моих гостях? Вспомнить не могу!.. – продолжал Кручина, засверкав глазами. – Этот щенок осмелился угрожать мне… и ты хочешь, чтобы я удовольствовался его смертью… Нет, черт возьми! я хотел и теперь еще хочу уморить его в кандалах: пусть он тает как свеча, пусть, умирая понемногу, узнает, каково оскорбить боярина Шалонского!

– Оно так, – перервал хладнокровно Туренин, – конечно, весело потешиться над своим злодеем; да чтоб оглядок не было. Ты оставишь его здесь… ну, а коли, чего боже сохрани! без тебя он как ни есть вырвется на волю?.. Эх, Тимофей Федорович! послушайся моего совета… мертвые не болтают.

– Так ты думаешь?..

– Ну да! хватил ножом, да и концы в воду!

Боярин Кручина, помолчав несколько минут, повторил вполголоса:

– Ножом!.. но неужели я должен сам?..

– Кто тебе говорит? Что у тебя мало, что ль, молодцов?.. Стоит только намекнуть…

– Омляш и Удалой в дороге, а на других я не больно надеюсь.

– Вели позвать моего дворецкого: у него рука не дрогнет.

– Так ты думаешь, что мы должны?.. что для безопасности нашей?..

– Как же! ведь он нас за руки держит; один конец – так и нам и ему легче будет.

– Ну ин быть по-твоему, – сказал Кручина, вставая медленно из-за стола. Он наполнил огромную кружку вином и, выпив ее одним духом, подошел к дверям, взялся за скобу, но вдруг остановился; казалось, несколько минут он боролся с самим собою и, наконец, прошептал глухим голосом:

– Нет! не могу!.. никак не могу!..

– Чуден ты мне! – сказал, покачав головою, Туренин. – Ведь ты хотел же его уморить в кандалах?

– Да, и как вспомню, что этот молокосос осмелился ругаться надо мною, то вся кровь закипит!

– Так что ж?

– Так что ж!.. Эх, Андрей Никитич! в сердцах я готов на все: сам зарежу того, кто осмелится мне поперечить… а ведь он в моих руках!..

– Тем лучше.

– В цепях… истомленный голодом, едва живой… Когда подумаю, что он, не вымолвив ни слова, как мученик, протянет свою шею… Нет, Андрей Никитич, не могу! видит бог, не могу!..

– Кто говорит, Тимофей Федорович, – конечно, жаль: детина молодой, здоровый, дожил бы до седых волос… да, что ж делать, своя рубашка к телу ближе.

Шалонский бросился на скамью и, закрыв обеими руками лицо, не отвечал ни слова.

– Послушай, любезный, – продолжал Туренин, – что сделано, то сделано: назад не воротишься; и о чем тут думать? Не при мне ли Милославский говорил нижегородцам, чтоб не покорялись Владиславу? Не по его ли совету они пошли под Москву? Не он ли одобрял их, рассказывая о бессилии поляков и готовности граждан московских восстать против Гонсевского? Не клялся ли он в верности Владиславу? Не изменил ли своей присяге и не заслуживает ли этот предатель смертной казни? Ну, что ж ты молчишь? Отвечай, Тимофей Федорович!

– Боярин Туренин, – сказал Кручина, бросив на него угрюмый взгляд, – не нам с тобою осуждать Милославского… Но ты прав: назад вернуться не можно. Делай что хочешь… и пусть эта кровь падет на твою голову!

– Аминь! – сказал Туренин, подходя к дверям.

– Постой! – вскричал Шалонский, – слышишь ли?.. это уж не ветер…

– Да, – отвечал Туренин, отворяя окно. – Точно!.. Конский топот!

– Неужели Омляш! Скоро ж он назад воротился… Нишни!.. караульный с кем-то разговаривает… Кажется… точно так! это голос Прокофьича.

– Земского ярыжки, который у тебя живет?

– Да; я отправил его вместе с Омляшем.

– Ну, так и есть; это должны быть они… вот и караульный сошел с башни… отворяет ворота… Кой черт!.. а сколько ты людей отправил с Омляшем?

– Их было всего четверо.

– Четверо?.. Полно, так ли?.. Кажется, их гораздо больше… Постой-ка… тьфу, батюшки, какая темнять!

Тут на дворе раздался болезненный крик, похожий на удушливое и слабое восклицание умирающего человека.