Физрук: назад в СССР - Валерий Александрович Гуров

Однако! С ней не забалуешь. Вот же достанется такая кому-нибудь в жены, пропадет мужик.

— Вообще-то — не пьют… — сказал я. — Особенно — в большом спорте.

— А я слышала, что вы в Олимпиаде участвовали… — снова сбилась на «вы» милая моя собеседница.

— От кого?.. — опешил я.

Неужто Сима с Груней обо мне разговаривала? Разве они знакомы?

— Точно уже и не помню… — пожала плечами старшая пионервожатая. — Все говорят…

Обо мне уже говорят?.. Хотя, чему тут удивляться? Новый человек в городе. Молодой, смазливый. Бабы липнут. К тому же — каратист… Ну по крайней мере — все так думают… Хорошо хоть, что карате, насколько я знаю, в восьмидесятом еще не было под запретом. Фильмы даже снимали — «Пираты XX века», «Не бойся, я с тобой». Второй фильмец послабже, конечно. А вот именно первый, помнится, дал невероятный толчок к каратемании в СССР. В драках все начали вдруг махать ногами, нунчаки стали строгать самодельные и носить их с собой под курткой… Но еще никто карате не запретил. Так что пока эта моя слава ничем не плохим грозит…

— Интересно там было? — спросила Серафима Терентьевна.

— Где?

— На Олимпиаде?

Врать не хотелось, но ссылаться на внезапную амнезию — глупо. И я пошел на хитрость.

— Да я почти ничего не видел, — сказал я. — Тренировки, соревнования, снова тренировки.

— А мы у себя в городе устроили олимпийскую эстафету, — с присущим ей энтузиазмом принялась рассказывать Симочка. — Райком комсомола поддержал. Вышли все — школьники, учащиеся техникума, комсомольцы завода… У нас были — бег на короткую и длинную дистанцию, прыжки в длину, плавание… Очень весело получилось…

— Не сомневаюсь.

— Нет, ну мы, конечно, не настоящие спортсмены, но ведь главное — не победа, а участие. Верно?

Я кивнул. Мне захотелось уже, чтобы мы поскорее пришли. К счастью — осталось только двор пересечь и на нужный этаж подняться. У порога старшая пионервожатая отняла у меня коробку с тортом и вручила цветы. Когда я позвонил в дверь, та распахнулась и сердце мое екнуло. Вот уж не ожидал. Она что — и впрямь сестра директорской супруги или они всю учительскую пригласили сегодня?

— О, гости! — не моргнув глазом, воскликнула химичка. — Заходите, коллеги!

Мы переступили порог.

— Здравствуйте, Екатерина Семеновна! — как ученица поздоровалась с нею моя спутница.

— Здравствуйте-здравствуйте… — пробормотала та, повернулась в сторону кухни и крикнула: — Глашенька, гости пришли!

— Развлеки их пока, Катенька! — откликнулась хозяйка.

— Всенепременно! — пообещала химичка, облизывая меня взглядом.

Серафима Терентьевна перехватила этот взгляд и сразу поскучнела. При этом сделала несколько странный, с моей точки зрения, ход. Она поставила на обувную тумбочку коробку, скинула туфельки и плащик, забрала торт и направилась на кухню. Оставив меня наедине со своей потенциальной соперницей.

— Для кого цветы? — томно осведомилась Екатерина Семеновна.

— Для — хозяйки.

— Ну тогда давайте их мне, в вазу поставлю, — сказала она. — У Глаши руки сейчас все-равно заняты. А у меня — свободные…

И в доказательство она схватила меня в районе ширинки. Хорошо так схватила, со знанием дела. Интересно, какой идиот ляпнул, что в СССР секса не было? Выручил меня хозяин. Когда отворилась дверь кабинета, химичка выпустила мое причинное место и отняв букет, удалилась в сторону гостиной.

— Приветствую! — воскликнул Пал Палыч, протягивая мне руку.

— Добрый день!

— Проходите ко мне, Александр Сергеевич, — сказал он. — Пока женщины хлопочут, мужчины могут спокойно пообщаться…

С этим я был совершенно согласен. Я скинул ветровку, разулся и мы прошли в кабинет. Здесь я извлек все, что захватил из дому. Увидев бутылку, Разуваев радостно всплеснул руками. А когда я выложил кассетник, принялся хлопотать, отыскивая провод, чтобы соединить два магнитофона. Я помог ему зарядить кассету и поменять бобину на большом катушечном агрегате вертикальной компоновки. Хотя я понимал, что качество записи будет не высоким, т. к. моя «Десна» это больше диктофон, чем магнитофон. Но Разуваева это не смущало. Никто не обращал сейчас особого внимания на такие мелочи, как шипение пленки. Судя по маркировке, принимающим магнитофоном была «Электроника ТА1–003».

Потом мы начали с ним «писать». И это было для меня, как возвращение в юность. Я ведь еще успел побаловаться этим всеобщим увлечением молодежи второй половины восьмидесятых — переписывать с мага на маг популярные песни и композиции. Причем — «писали» тогда все, без разбора — Высоцкого, Розенбаума, Новикова, Антонова, Малежика, «Машину времени», «Воскресенье», «Модерн Токинг», «Скорпионз», итальянцев и так далее…

Пока «Пинк Флойд» переписывался с кассеты на катушку, мы с Пал Палычем опробовали коньячок. В процессе я больше помалкивал, а хозяин пространно рассуждал о том, что совершенно напрасно наши идеологические органы осуждают увлечение советской молодежи западной рок-музыкой. Отрицая ее эстетическую ценность, они делают все, чтобы молодежь тянулась к ней. И ладно бы — только к музыке! Так ведь — и ко всему уродливому, что эта культура порождает в буржуазных странах.

— Когда я был молод, — пустился в воспоминания Разуваев, — нам твердили, что джаз — музыка толстых… Сегодня ты играешь джаз, а завтра — Родину продашь!.. Какая чепуха! Родину мы любили и проливали за нее кровь на фронте… А потом стали говорить, что джаз — это порождение негритянской культуры, протест против расовой дискриминации… Поль Робсон в СССР приезжал… Казалось бы, пора уже усвоить урок, и коль на смену джазу пришел рок-н-ролл, а ему на смену хард-рок в 60-х, признать его сразу, а не делать из него очередной жупел… Ведь рок тоже вышел из рабочих кварталов…

— Вот как? — я сделал вид, что удивлен познаниями Пал Палыча, хотя из своего времени прекрасно помнил, что рок зарождался по сути, как современный городской романс. В условиях, созданных цивилизацией 60-х гг XX в., как протест против массовой культуры мещанского буржуазного общества, частью которой была эстрадная музыка.

В кабинет заглянула Тигра.

— Уже выпиваете? — не слишком удивилась она. — Пойдемте, мама зовет.

Мы поднялись. Пал Палыч не стал выключать оба магнитофона. Останавливать запись было нельзя, сбой произойдет, пусть сами пишут, ничего страшного, если потом вхолостую поработают. Примерное время записи (бобина 270 метров) где-то 45 мин, если 520 м — то 90 минут. Нужно было просто поглядывать, не сидеть же все время у мафонов… А «Стена» альбомчик не маленький. На кассету «Десны» он уместился с двух сторон — по 45 минут с каждой.

В гостиной снова был накрыт стол, на этот раз — еще более роскошными яствами, нежели в первый раз. Глафира Семеновна принялась рассаживать гостей, шутливо сетуя на то, что мужчин мало. Меня он усадила между дочерью и сестрой, а — Симочку между мужем и собою. Старшая пионервожатая была не согласна с такой расстановкой сил — это было видно по ее обиженному взгляду, но виду не подала.

— Жаль, Катенька, что ты