Рассказы о Дзержинском - Юрий Герман

На следующее утро секретарь сказал ему, кивнув на совершенно чистое полотно:

- Я вижу - вы здорово поработали вчера?

В это утро художник взял в руку уголь и стал набрасывать на холсте контуры будущего портрета. Работа не удавалась. Порою он встречался с Дзержинским глазами, и тогда ему казалось, что в глазах Феликса Эдмундовича мелькает лукавый огонек. Казалось, Дзержинский говорил: "Что? Трудно? Все равно позировать не буду!" Так прошло несколько дней.

Осень стояла погожая, тихая, солнечная, окна в кабинете постоянно держали открытыми, тишину нарушал только секретарь да телефонные звонки.

Дзержинский сидел за своим письменным столом почти всегда в одной и той же позе - наклонившись над бумагами, с карандашом в руке. На худое лицо падали тени от ресниц. Много курил. Однажды, закуривая, спросил у художника:

- Вас не раздражает?

- Что?

- Табак. То, что я курю.

- Я ведь сам курю. Феликс Эдмундович.

- Почему же я не видел вас с папиросой? Курите, пожалуйста, не стесняйтесь.

Уже шла работа красками. Как-то, досадуя на то, что Дзержинский слишком низко опустил голову над бумагами, художник попросил:

- Посмотрите на меня.

Дзержинский поднял голову. В глазах мелькнуло удивление.

- Одну только минуту смотрите на меня, - с мольбой и отчаянием в голосе сказал художник.

Секунду Дзержинский смотрел серьезно, потом вдруг засмеялся и сказал:

- Когда вам понадобится, вы мне говорите, пожалуйста. Я буду на вас смотреть...

Но когда художник попросил, чтобы Дзержинский посидел в такой позе, которая нужна была для портрета, Феликс Эдмундович почти с ужасом воскликнул:

- Позировать?

- Только минуту, - попросил художник.

Позировать ему было некогда; позируя, он чувствовал себя неловко, но он видел, как мучается художник, и жалел его.

- Ну давайте я специально для вас посижу, - предложил он однажды, хотите? Только недолго. Как надо сидеть?

Рассердился и тотчас же засмеялся:

- Беда мне с вами.

Зазвонил телефон. Дзержинский взял трубку, долго слушал молча, потом заговорил:

- Все это враки, - сказал он, - вздор, несерьезная чепуха. Я вчера сам был на городской станции в этом... в этом... как его...

- В "Метрополе", - подсказал художник.

- Да, в "Метрополе". Это чистейшее безобразие, то, что там происходит. Желающие ехать записываются у одного из предприимчивых пассажиров, потом приходят на перекличку вечером, к десяти часам, потом утром, часов в пять. Совершеннейшее безобразие.

Он еще помолчал, потом крикнул в трубку:

- Враки! Я сам пробыл там полночи, а вы ничего не знаете. Тот, кто записывает очередь, получает пять процентов стоимости билета, это я точно знаю, это мне доподлинно известно. Я стоял в хвосте и все узнал. Так что извольте поручить кому-либо из ТОГПУ выяснить всю постановку дела, только без шума. И пусть доложат мне, надо это все упорядочить...

Положив трубку, он закурил, потом сказал художнику:

- Надоело. Попадется такой работник - хлебнешь с ним горя.

Уезжая домой, он спросил художника:

- Отвезти вас?

- Пожалуйста, если вам по пути.

Он снял с вешалки шинель, оделся и подождал художника.

Красивое бледное лицо Дзержинского выглядело усталым, он то и дело закрывал глаза и, когда спускались по лестнице мимо напряженно глядящих часовых, спрашивал:

- Очень устаете? Это, наверно, очень трудно - рисовать? И похудели вы за это время. Главное - чего волноваться? Портрет у вас получается отличный.

С этого дня Дзержинский по утрам заезжал за художником, а вечерами отвозил его домой. Как-то по пути домой зашла речь вообще о живописи, и Дзержинский обнаружил незаурядные познания в ней. Художник спросил, рисовал ли Дзержинского кто-нибудь.

- Рисовал, - сказал Дзержинский, - был один, рисовал. Только не дорисовал. Я ему перестал позировать. Знаете почему?

- Почему? - спросил художник.

- Потому, что он стал у меня просить железнодорожные билеты. Всё у него жена куда-то ездила. Ну, вот... он, бывало, порисует немного и билет попросит. А я билетами не распоряжаюсь. Так он меня и не дорисовал...

Когда проезжали через Арбатскую площадь, Дзержинский спросил:

- Это что за здание? - И показал рукой на ресторан "Прага".

Художник сказал, что это очень противный недавно открытый ресторан дореволюционного пошиба.

- Ничего не поделаешь, - ответил Дзержинский. - Нам эти пивные и рестораны оплачивают пятьдесят процентов расходов на народное образование... Такая, знаете, штука...

Отношения с секретарем у художника оставались прохладными. Разговаривали обычно в ироническом тоне. Однажды секретарь сказал:

- Я, знаете ли, совсем привык к вам. Мне кажется, что мы еще долго будем вместе. Может быть, состаримся - вы за картиной, я за своим столом. Как вы думаете?

Художник промолчал. В этот день Дзержинский предложил художнику билеты на концерт.

- Спасибо, не пойду, - сказал художник. - Работа у меня идет отвратительно, поеду домой, подумаю. Какие уж тут концерты! Мне посторонние впечатления будут только мешать.

Дзержинский улыбнулся одними губами.

- Что же делать тем, которые всю жизнь очень заняты? - спросил он.

- Не знаю, - сказал художник.

Два последних дня Дзержинский позировал по часу.

На прощанье он дал слово позировать художнику как-нибудь потом, специально для профиля. Но попрощаться не успели. Зазвонил телефон, и Дзержинский взял трубку. А секретарь в это время уже выносил из кабинета мольберт, ящики и коробки...

- Пожили, пора и честь знать, - говорил он, провожая художника. Смотрите, какую вы нам тут грязь развели...

И нельзя было понять, серьезно он говорит или шутит, этот секретарь.

Через три года художник опять рисовал Дзержинского. Художник рисовал Феликса Эдмундовича в гробу. Лицо Дзержинского было таким же красивым, тонким и усталым, как при жизни. Высокий лоб был изборожден морщинами, и от ресниц падали тени...

Художник рисовал по ночам - с трех до шести утра.

В зале стояла тишина, пахло еловыми ветвями, у гроба неподвижно стоял караул.

К художнику подошел секретарь, постаревший, с мешками у глаз: увидел рисунок, губы у него задрожали.

- Вот рисуете, - сказал он, - как тогда...

Отвернулся и замолчал. Потом вдруг заговорил, близко наклонясь к лицу художника, не сдерживая слез.

- Вы знаете, что он сказал в день своей смерти, знаете? За несколько часов? Он сказал на пленуме ЦК и ЦКК, что... - секретарь задохнулся и замотал головой, - что... "моя сила заключается в чем? Я не щажу себя никогда". И все с мест закричали: "Правильно!" Он оглядел зал и дальше стал говорить: "Я не щажу себя... Никогда. И поэтому вы все здесь меня любите, потому что вы мне верите. Я никогда не кривлю душой; если я вижу, что у вас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них..."

Он опять задохнулся от душивших его слез, ушел в угол зала и долго стоял там в полутьме, прислонившись лбом к холодной стене...

В эту ночь, уже под утро, к гробу пришел Орджоникидзе, стоял долго, не двигаясь, и смотрел в мертвое лицо Дзержинского, потом поправил подушку под головой Феликса Эдмундовича...

У гроба подолгу стояли Сталин, Молотов, Ворошилов, Куйбышев... Тут видел художник жену и сына Дзержинского.

И странное дело: рисуя мертвого Дзержинского, художник думал о нем, как о живом. Теперь все чаще и чаще он представлял себе Мясницкую в тот знойный летний день, автомобиль и Дзержинского, протянувшего руку к недоуздку рысака... Или вспоминал глаза Дзержинского - тогда, когда он писал в кабинете портрет и просил поглядеть одну минуту, - прекрасные глаза, и веселые, и сердитые в одно и то же время.

ЛЕД И ПЛАМЕНЬ

Я никогда не видел Феликса Эдмундовича Дзержинского, но много лет назад, по рекомендации Алексея Максимовича Горького, я разговаривал с людьми, которые работали с Дзержинским на разных этапах его удивительной деятельности. Это были и чекисты, и инженеры, и работники железнодорожного транспорта, и хозяйственники.

Люди самых разных биографий, судеб, разного уровня образования, они все сходились в одном - и это одно можно сформулировать, пожалуй, так:

- Да, мне редкостно повезло, я знал Дзержинского, видел его, слышал его. Но как рассказать об этом?

А как мне пересказать то, что я слышал более тридцати лет назад? Как собрать воедино воспоминания разных людей об этом действительно необыкновенном человеке, как воссоздать тот образ Человечнейшего Человека, который я вижу по рассказам тех, кто работал с Дзержинским? Это очень трудно, почти невозможно...

И вот передо мною вышедшая недавно в издательстве "Мысль" книга Софьи Сигизмундовны Дзержинской "В годы великих боев". Верная подруга Феликса Эдмундовича - она была с ним и в годы подполья, и в годы каторги и ссылки, и после победы Великой Октябрьской революции - Софья Сигизмундовна рассказала о Феликсе Эдмундовиче много такого, чего мы не знали и что еще более восхищает и поражает в этом грандиозном характере. Эти мои разрозненные заметки ни в коей мере не рецензия на интереснейшую книгу С.С.Дзержинской. Просто, читая воспоминания, я захотел вернуться к образу Феликса Дзержинского, который занимает в моей литературной биографии важное место.