Рассказы о Дзержинском - Юрий Герман

У школы, из окон которой несся веселый гам детских голосов, старуха присела отдохнуть на тумбу. Дзержинский вынул спички, чтобы закурить папиросу, и, закуривая, увидел, как из окна второго этажа кто-то высыпал на старуху пригоршню пепла. Старуха сидела не двигаясь, ничего не замечая, что-то шептала беззубым ртом, а пепел медленно падал на ее сутулую спину, на руки, покрытые узловатыми венами.

Швырнув на тротуар незакуренную папиросу, Дзержинский вошел в школу и спросил у толстой сторожихи, где учительская. Сторожиха, занятая тем, что держала за шиворот грязного мальчишку, отчаянно верещавшего, сказала, что учительская будет налево и опять налево и опять налево.

- По колидору. Только ноги не поломайте, бо там так темно, что только свои могут безопасно ходить. А чужие завсегда падают. А один родитель Хрисанфова Петьки папаша - завчера от такую гулю себе набил...

Зажигая одну за другой шипящие, сырые спички, особые спички тех лет, Дзержинский вошел в узкий коридор, удивительный тем, что в нем были и стены, и потолок, но пола не было вовсе. Весь настил был содран, и идти приходилось по каким-то ямам и выбоинам - то по кирпичу, то по камням, накиданным без всякого порядка, то вдруг по одной доске, проложенной как прокладывают кладки над речкой.

Повернув два раза налево, Дзержинский отыскал дверь и вошел в учительскую как раз в ту секунду, когда бородатый сторож зазвонил в большой медный колокол, к которому была приделана для удобства деревянная ручка. Учителя, один за другим, стали выходить в коридор, и очень скоро Дзержинский остался вдвоем с полной седой женщиной в пенсне. Женщина, не обращая на Дзержинского внимания, писала в большой книге, хмурилась и глядела порой в другую большую книгу, раскрытую перед ней. Одета она была дурно, и цвет лица ее, несмотря на полноту, говорил о том, что она не просто недоедает, а голодает в прямом и страшном смысле этого слова.

- Мне бы нужно видеть директора школы, - сказал Дзержинский.

- Я директор, - ответила женщина. - Чем могу служить?

И, сняв пенсне, она взглянула на Дзержинского большими светлыми глазами так прямо, просто и спокойно, как смотрят только очень честные люди.

- Я директор, - повторила женщина. - Что вам угодно?..

Очень вежливо и лаконично Дзержинский рассказал о том, как нищую старуху обсыпали из школьного окна и как вообще хулиганят школьники этой школы.

- Я довольно часто хожу здесь, - говорил Дзержинский, - и волей-неволей бываю свидетелем многих неприятных сцен. Дети из вашей школы дерутся камнями, пристают к прохожим, ругаются и...

- Это сейчас, - спокойно перебила женщина, - а в недалеком будущем они станут убивать, поджигать дома, красть всё, что им заблагорассудится.

- Вот даже как! - произнес Дзержинский.

- Да, вот как.

Помолчали.

- И... ничего с ними нельзя сделать? - спросил Дзержинский.

- Ничего.

- Во что бы то ни стало они будут убивать, поджигать дома и красть всё, что им заблагорассудится?

- Да, я так полагаю.

Опять помолчали.

Дзержинский смотрел на женщину серьезно и внимательно, и только в глубине его глаз то вспыхивали, то гасли лукавые огоньки.

- Так, - сказал он. - Что же все-таки делать?

- Не знаю.

- Но ведь все эти истории имеют какую-то причину?

- Да, имеют.

- Тогда разрешите узнать, почему ваша школа будет выпускать убийц, поджигателей и воров? - сказал Дзержинский.

- Потому, что Советской власти нравится товарищ Кауфман, - загадочно ответила директорша.

И, внезапно покраснев от гнева, она рассказала, что до революции здесь была гимназия, а после революции сюда въехал Кауфман со своим учреждением. И у него, у этого Кауфмана, есть даже такая теория - самопоедание. Вы не слышали?

- Нет, не приходилось, - вежливо ответил Дзержинский.

- Теория очень простая. Так как в Москве нет дров и за дрова можно получить любые жизненные блага, то Кауфман со своим проклятым учреждением непрерывно кочует. Он ездит со своим учреждением и занимает дома. Для его учреждения нужна одна комната, а он занимает десять и девять из десяти сразу же ломает на дрова. Понимаете? От дома остается одна скорлупа, а там внутри - ничего нет. Все деревянные части выломаны - и полы, и стены, если там дерево, - всё! Вот это и есть самопоедание.

- И вашу школу он так съел?

- Да. И я ничего с ним не могу сделать. Он провалился, как сквозь землю, вместе со своим учреждением. Нету ни учреждения, ни Кауфмана.

- Пожалуй, это не удивительно, - сказал Дзержинский.

- Но ведь кто-то же должен отвечать за эти безобразия! - воскликнула директорша. - Ведь я всюду пишу о Кауфмане, а его покрывают. Его просто скрывают от нас всех. Вы думаете, он съел одну только мою школу? Он бог знает сколько домов съел... И вот извольте теперь воспитывать детей после Кауфмана, когда даже полов нет в классах... В школе темень, грязь, ужас... А товарищ Кауфман разъезжает, наверное, в шикарном автомобиле, ему и горя мало...

- Кому же вы писали? - спросил Дзержинский.

- Всем, - ответила директорша, - и даже председателю ВЧК писала, Дзержинскому, но толку никакого. Полы мне все равно новые никто не делает...

- Так ведь для полов нужны доски, - сказал Дзержинский, - а где их сейчас возьмешь?..

- И даже телефон сорван, - не слушая, сказала директорша, - вы подумайте! Вот здесь висел телефон, а он его сорвал. Ну зачем ему телефон?

Дзержинский поднялся.

- Ну, до свидания, - сказал он, - авось как-нибудь вашему горю можно будет помочь. Но только, мне кажется, вы не правы насчет детей: нельзя их так распускать, даже если в школе все изломано.

В Чека он спросил о деле Кауфмана. Ему сказали, что дело это давнее, что Кауфман умер за день до ареста и что остальных хищников осудили.

Потом Дзержинский позвонил по телефону в Наркомпрос Луначарскому и рассказал о школе, в которой побывал.

- Надо им помочь, Анатолий Васильевич, - говорил он, - это ведь просто невыносимо. Я знаю, что вам трудно; давайте вместе, соединенными усилиями и Народный комиссариат просвещения и ВЧК - займемся этим делом. Идет?

И, прикрыв телефонную трубку ладонью, Дзержинский спросил у секретаря:

- У нас во дворе лежали доски, - есть они или их уже нет?

- Сегодня утром были, - сказал секретарь.

- Ну, так вот, - опять в трубку заговорил Дзержинский, - вы слушаете, Анатолий Васильевич? У нас нашлось немного досок, теперь вы поищите у себя, потом мы сложимся и осуществим это дело. Будьте здоровы.

На следующий день Луначарский заехал в школу.

- Здравствуйте, товарищ, - с порога сказал он. - Что у вас тут за несчастье с полами? Давайте поговорим... Мне вчера звонил Дзержинский. Он побывал у вас...

- Какой Дзержинский? - спросила директорша.

- Ка-к какой?

- У нас тут никого не было, - сказала директорша, но вдруг, взявшись пальцами за виски, тихо ахнула.

- Ну, вот видите, - сказал Луначарский, - а вы - какой Дзержинский! Рассказывайте, что у вас с полами?

ИНЖЕНЕР САЗОНОВ

Минут за двадцать до начала совещания Дзержинский вызвал секретаря и, продолжая перелистывать бумаги, сказал:

- Тут у нас теперь работает инженер Сазонов - из Вятки перевели. Надо узнать, как у него условия работы, как дома, есть ли помощники - писать, чертить, составлять доклады, сводки. И надо что-то сделать насчет питания истощен человек и работает очень много. Завтраки какие-нибудь ему организовать, а?

К началу доклада Дзержинский опоздал - было срочное дело в ЧК, и, когда вошел в зал заседаний, инженер Сазонов уже отвечал на вопросы.

"Постарел Сазонов с тех пор, - садясь рядом с машинистом Верейко, подумал Дзержинский. - Голова совсем седая, голос не такой сильный, как раньше".

- Интересный был доклад? - спросил Дзержинский у Верейко.

- Ничего, толковый! - ответил старый машинист. - Большой специалист, его народ уважает, хотя, конечно, кое-что ему еще не ясно в нашей жизни...

В это мгновение Сазонов встретился взглядом с Дзержинским, осекся на полуслове и несколько секунд молчал, точно позабыв, для чего он здесь, на трибуне. Потом спохватился, полистал блокнот и сказал:

- Вот эта цифра: двадцать три процента.

В зале задвигались. Двадцать три процента! Цифра означала неблагополучие, серьезнейшее неблагополучие.

- Какие двадцать три процента? - с места спросил Дзержинский. - Откуда вы взяли эти двадцать три процента? Вы проверили цифру?

Сделалось очень тихо. Дзержинский стоял у открытого окна, опершись руками на спинку стула, - высокий, в белой рубашке. Ветерок чуть шевелил его мягкие, легкие волосы. Глаза смотрели строго, лоб прорезала крутая складка.

- Вы проверили цифру?

- Я запросил, и мне дали эту цифру.

- Кто вам дал ее?

- Инженер Макашеев.

В зале засмеялись.

Председательствующий позвонил и сказал резко: