Рассказы о Дзержинском - Юрий Герман

Приходили бывшие солдаты, в гимнастерках, выцветших под жарким галицийским солнцем, в порыжевших, разбитых сапогах, заткнутых соломой.

Приходили седоусые старики путиловцы, железнодорожные машинисты, черноморские и балтийские матросы...

Сидя за своим столом, поглядывая то на одного, то на другого товарища, Дзержинский докладывал. Негромким и спокойным голосом, очень коротко, ясно и понятно он объяснял, как надо раскрыть новую контрреволюционную организацию.

И чекисты слушали его затаив дыхание.

Потом Дзержинский спрашивал:

- Вопросы есть?

На все вопросы, даже на самые незначительные, он подробно отвечал. Потом весь план обсуждался, и Дзержинский внимательно выслушивал все предположения.

- Это верно, - иногда говорил он, - вы правы.

Или:

- Это неверно. Если мы пойдем на это, все дело может сорваться.

И объяснял почему.

А потом в качестве примеров рассказывал одно, другое, третье дело из чекистской практики...

Дело поджигателей Рязанского вокзала.

Дело с эшелоном из Саратова. Этот эшелон с продовольствием для голодающего Петрограда саботажники не приняли в Петрограде и отправили назад в Саратов.

Или история "Общества борьбы с детской смертностью". Хорошее название для контрреволюционной организации, в которой пудами хранился динамит и аммонал, были пулеметы, винтовки, гранаты...

А "Союз учредительного собрания"?

А "Белый крест", "Всё для родины"?

И каких только не было названий! Даже "Черная точка".

Спокойно и серьезно Дзержинский говорил о том, что было правильно в распутывании дела, а что было неправильно, где медлили и где торопились, как нужно было поступать и как поступали. Он еще и еще продумывал старые дела. На них учил людей трезвому спокойствию и энергичной находчивости для предстоящей работы.

Иногда во время такой беседы вдруг звонил телефон. Дзержинский брал трубку.

- Да, - говорил он, - слушаю. Здравствуйте, Владимир Ильич.

В кабинете становилось так тихо, что было слышно, как дышат люди. Дзержинский говорил с Лениным. Его бледное лицо слегка розовело. А чекистам в такие минуты казалось, что Ленин говорил не только с Дзержинским, но через него и со всеми.

Нередко после совещания Дзержинский находил на своем столе два куска сахару, завернутые в папиросную бумагу, или пакетик с табаком, или в бумаге ломоть серого хлеба.

В стране был голод, и Дзержинский недоедал так же, как и все. Было стыдно принести ему просто два куска сахару: вдруг еще рассердится. И чекисты оставляли на столе свои подарки.

Но он не сердился.

Он разворачивал бумагу, в которой аккуратно были завернуты два кусочка сахару, и грустная улыбка появлялась на его лице.

За глаза чекисты называли его отцом.

- У отца нынче совещание, - говорили они.

Или:

- Отец вызывает к себе.

Или:

- Отец поехал в Кремль к Владимиру Ильичу.

Иногда по ночам он ходил из комнаты в комнату здания ЧК.

В расстегнутой шинели, в старых сапогах, слегка покашливая, он входил в кабинет молодого следователя. Следователь вставал.

- Сидите, пожалуйста, - говорил Дзержинский и садился сам.

Несколько секунд он пытливо всматривался в лицо своего собеседника, а потом спрашивал:

- На что жалуетесь?

- Ни на что, Феликс Эдмундович, - отвечал следователь.

- Неправда. У вас жена больна. И дров нет. Я знаю.

Следователь молчал.

- И Петька ваш один дома с больной матерью, - продолжал Дзержинский. Так?

Вынув из кармана маленький пакетик, Дзержинский весело говорил:

- Это сахар. Тут целых два куска. Настоящий белый сахар, не какой-нибудь там меляс или сахарин. Это будет очень полезно вашей жене. Возьмите. А с дровами мы что-нибудь придумаем.

Часа два он ходил от работника к работнику. И никто не бывал забыт в такие обходы. Он разговаривал с начальниками отделов и с машинистками, с комиссарами и с курьерами, и для всех у него находилось бодрое слово, приветливая улыбка, веселое "здравствуйте".

- Отец делает докторский обход, - говорили чекисты.

СЛУЧАЙ

Красноармеец был такой молодой, что еще ни разу не брился. Лицо у него было розовое, детское, и глаза были круглые, как пуговицы. Но в длинной шинели, в шлеме с высоким шишаком и в тяжелых юфтовых сапогах, да еще с револьвером на боку он выглядел сносно - боец как боец, не хуже других.

Он шел, слушал, как скрипят на ногах новые сапоги, только сегодня полученные со склада, и, чтобы ловчее было идти, насвистывал тот военный марш, который обычно играл полковой оркестр, а когда попадалась на пути невыбитая витрина, красноармеец замедлял шаг и, как в зеркале, не без удовольствия оглядывал себя.

На ходу он читал вывески над заколоченными и пустынными магазинами. Вывески были разные, и красноармейцу вдруг сделалось грустно от этих вывесок и от того, что на них было написано: и колбаса, и ветчина, и сахар, и масло, и, главное, баранки. Около вывески "Кондитерские изделия, булки и баранки" красноармеец даже остановился, задрал голову и долго, с тоской в глазах рассматривал золоченые деревянные булки и баранки, привешенные над дверью бывшего магазина.

"Вот какое несчастье с этим животом-желудком, - думал он. - Не рассуждает, что хлеба нет, и мяса нет, и сметаны нет. Нет продовольствия, а ему подавай".

Так красноармеец шел и шел и все рассуждал сам с собой то об одном, то о другом и негромко насвистывал полковой марш, как вдруг увидел, что женщина, которая шла перед ним, выронила из муфты сверточек.

Красноармеец поднял бумажный сверток и пошел быстрее, чтобы догнать женщину. "Военный человек должен быть вежливым, - думал он, - и должен подавать пример гражданскому населению. И, пожалуй, что данным своим поступком я подаю пример".

Тут он споткнулся и уронил сверток. Сверток косо упал на тротуар, раскрылся, и тотчас ветер понес по улице выпавшие из свертка листочки.

Обругав себя крепким словом за неловкость, красноармеец бросился ловить листочки, гонимые морозным ветром, поймал все и стал сдувать с них снег, как вдруг заметил, что листочки вовсе не гражданские, не письма, и не записки, и не удостоверения, а настоящие военные планы, начерченные очень мелко искусной рукой. На одном листочке было изображено расположение батарей, на другом артиллерийский склад, на третьем... третий листочек красноармеец не стал разглядывать.

- Я извиняюсь, - негромко сказал он себе, сунул сверток в карман и, бухая сапогами, побежал за уходившей женщиной. Она шла быстро, стройная, в бархатной шубе с большим меховым воротником, и красноармеец испугался, что она возьмет да и свернет в какой-нибудь подъезд - ищи ее тогда. Но она не сворачивала, а он бежал все быстрее, так что ветер шумел в ушах и колотилось сердце, до тех пор, пока не догнал и не взял ее за рукав.

Она взглянула на него, вырвалась и побежала.

- Стой! - крикнул красноармеец тонким голосом. - Стой! Эй, граждане, товарищи, лови шпионку!

И все, кто шел до сих пор спокойно, побежали и закричали, каждый свое. Красноармеец бежал впереди всех сначала по одной улице, потом по другой, потом свернул в переулок.

Но переулок оказался тупиком, и женщине в бархатной шубе некуда было убегать. Она стала у закрытых железных ворот и, задыхаясь от бега, крикнула:

- Все назад! Стрелять буду!

Красноармеец молча смотрел на нее. Она потеряла шляпу, волосы у нее растрепались, в руке у нее поблескивал никелированный пистолет.

- Назад! - повторила женщина. - Всех перестреляю, и сама застрелюсь!

"Семь зарядов, - рассуждал красноармеец, - но только навряд ли она умеет стрелять!"

В тупичок всё прибывали и прибывали люди, и, как на грех, не было ни одного военного.

Красноармеец вынул свой наган. Застрелить ее? Но что толку? Такую дамочку надобно доставить куда следует в живом виде.

- Злая, - сказал кто-то густым басом. - Вон как смотрит, точно сейчас съест.

- Куси! - закричал мальчишка в солдатской папахе и спрятался в толпу.

Подняв наган, красноармеец пошел вперед. Шпионка выстрелила. Он нагнулся, и пуля просвистела над его головой. Теперь и он выстрелил, для острастки, вверх.

- Назад! - крикнула она.

Он еще раз взглянул на нее. Теперь она была ближе. Глаза у нее светились, как у кошки, и красивое лицо было совсем белым. А на руке сверкало кольцо с бриллиантом.

"Покушала, наверно, на своем веку золотых баранок", - подумал почему-то красноармеец, вспомнив вывеску булочной, нагнулся и побежал вперед.

Она выстрелила еще два раза.

"Не умеет стрелять", - решил он и ударил ее по руке с пистолетом. Пистолет выстрелил в воздух и упал. Красноармеец сунул ствол нагана ей в лицо и велел поднять руки вверх. Но она не подняла. Тогда он принялся вязать ее, а она вырывала руки и негромко, со злобой говорила: