Флорентийские маски - Роза Планас

– Наверное, какой-нибудь заблудившийся на почте свадебный подарок, – улыбаясь, предположила Ада.

Марк аккуратно открыл шкатулку.

– Ну что, – немного нервно спросила Ада, – что там внутри?

Марк запустил руку в коробочку и, покопавшись в соломе, вытащил небольшую деревянную фигурку. Едва взглянув на нее, оба поняли: перед ними кукла-марионетка из сказки Коллоди. Да, да, ошибиться было невозможно: именно Пиноккио, и никто иной, смотрел на супружескую пару дерзкими и нахальными глазами.

Ада не на шутку встревожилась:

– Этого не может быть. Это какое-то наваждение!

Марк с любопытством разглядывал деревянную куклу.

– Посмотри, откуда это прислали, – сказала Ада, стараясь взять себя в руки.

Осмотрев всю упаковку, они не нашли ни имени, ни адреса отправителя. Почтовый штемпель и марки были мексиканские. Судя по дате, посылку отправили месяц назад.

– Это Антонио! – воскликнула всерьез разозлившаяся Ада. – Этот чертов мексиканец решил окончательно испортить нам жизнь, но я ему этого не позволю.

Марк, не слушая жену, продолжал разглядывать куклу. Деревянный мальчик был одет в белую остроконечную шапочку и красный с зеленым костюмчик; короткие, до колена, штанишки, белые носочки, на ногах черные башмаки, а в спину вмонтирован нехитрый пружинный механизм. При нажатии на маленький рычажок Пиноккио двигал руками и ногами, а также наклонял голову, словно здороваясь. В качестве глаз у него были нарисованы два белых кружочка с черными точками в центре. Длинный и тонкий нос заканчивался, как и шапочка, острым кончиком. Лицо дополняли нарисованные крупными мазками губы, застывшие в беспечной улыбке.

Ада молча смотрела на Марка, который рассеянно, не замечая ничего вокруг, играл с двигающейся куклой. Подходить к нему и пытаться о чем-нибудь заговорить было сейчас бесполезно. Ада собрала волю в кулак и решительным движением вырвала игрушку из рук мужа. Против ее ожидания, Марк не оказал никакого сопротивления и даже не возмутился. Сама не понимая, что делает, Ада подошла к камину и без единого слова швырнула деревянную куклу в огонь.

По гостиной мгновенно распространился запах влажного леса и свежих листьев. Ада почувствовала, что задыхается. Марк же, наоборот, вдохнул запах старого дерева, давно не видевшего солнечного света, полной грудью. В какой-то момент у них обоих возникло ощущение, что дождь идет не на улице, а прямо у них в комнате. Крохотные капли – размером с острие иголки – впивались в их кожу.

Ада хотела подойти к Марку, но какая-то сила удержала ее на месте. Ее ноги словно приросли к полу. Марка в доме уже не было, хотя физически он по-прежнему сидел на месте, а его глаза неотрывно смотрели в огонь, медленно, но неотвратимо пожиравший куклу. Сначала у Пиноккио сгорели ступни и руки. Костюмчик и носочки продержались чуть-чуть дольше. Вскоре от деревянного мальчика осталась лишь одна голова; его длинный нос походил на сгоревшую спичку. Шапочка-колпачок стала из белой темно-коричневой, словно вылепленной из керамики. Запахи леса, дерева и листьев врывались в гостиную из каминной топки волнами – как ароматы духов. Так продолжалось, пока кукла не превратилась в несколько едва тлеющих угольков.

Марк встал со стула и оглядел комнату невидящим взглядом. Он был словно одурманен ароматами, шедшими из камина. Открыв дверь, вышел на улицу с таким решительным видом, будто уже точно знал, куда именно собирается идти. Густой туман и серое, почти свинцового цвета небо стали для него отличным маскировочным фоном: буквально через несколько секунд силуэт Марка исчез из виду. Это произошло еще до того, как он вышел за калитку сада, окружавшего дом.

Ада по-прежнему стояла у камина неподвижно. По ее щекам текли слезы, а в душе все сильнее занимался пожар безотчетного страха. Она уже раскаивалась в том, что, поддавшись минутному порыву, столь поспешно сожгла эту проклятую куклу. Глядя в пасть топки, она видела лишь синенький огонек, пляшущий над маленькой кучкой углей. От этих углей в воздух поднимались небольшие, но плотные облачка белого дыма – как будто кто-то там, в глубине камина, курил любимую сигару.

Марк все шел и шел к слэптонскому пляжу. Море разыгралось, и волны прилива прилизывали и причесывали прибрежный песок. Влекомые волнами камни оглушали окружающее пространство, ударяясь друг о друга. Они словно аплодировали каким-то невидимым актерам, скрытым за белым занавесом пены прибоя. Мысленно Марк уже был там – в волнах, в той бескрайней пустоте, где его измученная, израненная душа разбивалась на бесконечное множество ощущений, оставляя после себя одну зияющую рану в сознании. Он не помнил ни кто он такой, ни как его зовут, ни где он находится, ни даже был ли он когда-нибудь в каком-нибудь другом месте. Ему казалось, что он всегда, с самого рождения, был только здесь и всегда смотрел на воду и небо, которые сливались друг с другом.

Он остановился и, глядя в море, вдруг почувствовал, как какая-то невидимая рука не по-доброму сжала его сердце. Цвет волн изменился: теперь они стали серыми, словно замшевыми, и перекатывались одна за другой тяжело, будто смешанные с текучей ртутью. На берег хлынул целый поток изуродованных расчлененных тел. Откуда они взялись, из каких глубин подняло их течение – Марк не знал и не хотел думать об этом. Черепа, черепа – круглые, маленькие, расколотые надвое, черепа, оскалившиеся сохранившимися в челюстях зубами, черепа с патлами грязных водорослей вместо волос – такие разные и такие одинаковые в отчаянном желании как можно скорее вернуться на землю. Та же непреодолимая сила, которая когда-то унесла их на морское дно, сейчас была готова выбросить их обратно на берег.

Вместе с появлением на линии прибоя груды костей над поверхностью послышались старые военные песни – ре самые, которые пели солдаты на десантных кораблях, чтобы не сойти с ума от навалившегося на них страха. Винтовки, каски и обрывки формы болтались между костями. Каждый кусок тела и каждая вещь стремились найти того единственного, кому они принадлежали при жизни. Лохмотья, в которые превратилась форма, как могли пытались прикрыть человеческие останки. Ничто не подходило друг к другу, ничто не совпадало по размеру. Какая-то каска накрыла, как огромная стальная чаша, маленький, почти детский череп юнги. Большая берцовая кость морского офицера не подходила к длинной кости голени в сухопутном камуфляже. Винтовка не держалась в беспалой ладони взорвавшегося в пороховом погребе артиллериста. Кисть руки, оставшаяся без запястья, из последних сил держала древко выцветшего до сплошного серого цвета знамени… Целая рота останков потонувших солдат изготовилась к отчаянному броску на захваченный условным противником берег. Каждый хотел вернуться обратно в свое время и убежать, дезертировать, скрыться с этой чудовищной земли куда угодно, но лучше всего – к родному дому.

Это морское сражение разворачивалось сейчас перед Марком, бесстрастно взиравшим на борьбу мертвых за право снова стать живыми. В какой-то момент он понял, что не может больше противостоять зову обреченных душ, и не задумываясь пошел прямо к воде – туда, где ревели и разбивались о берег волны прибоя. Марка так ждали и так хорошо приняли, что он даже не понял, когда именно совершил тот самый последний шаг, после которого возвращение стало невозможным. Его переход в другой мир произошел спокойно и незаметно даже для него самого. Человеческие черепа, которыми кишела вода вокруг него, заставили его навсегда забыть тот единственный череп, которым он так стремился обладать – еще тогда, при жизни.

Федерико не на шутку встревожился, не получив от Марка за три дня ни единого электронного письма. Некоторое время назад они договорились связываться ежедневно, в основном в утренние часы, когда Ады Маргарет не было дома. Странное молчание Марка, не ответившего ни на одно из посланий итальянца, привело профессора Канали в отчаяние: он настолько переволновался, что решил рискнуть и нарушить в одностороннем порядке те самые правила конспирации, которые они с Марком установили для общения друг с другом.

Взяв трубку, он набрал телефонный номер. На звонок никто не ответил, что, естественно, лишь усилило его беспокойство. Он звонил в Англию весь день, но после нескольких долгих гудков ему неизменно отвечал любезный голос автоответчика, предлагавший оставить сообщение. В конце концов Федерико поддался на эту провокацию и наговорил на автоответчик несколько фраз, адресованных обоим супругам. Он просил, нет, умолял их связаться с ним любым удобным для них способом. В конце сообщения он добавил, что просто не переживет еще сутки без известий о судьбе друга и его семьи. Сутки прошли. Ответа так и не было. Федерико понял, что больше ждать не может, и стал собираться в Англию. Он взял билет на первый же самолет, который летел из аэропорта Фьюмичино на Британские острова. Приземлившись в Лутоне, он сел в автобус и поехал на юг. За последние полтора дня он не сомкнул глаз и практически ничего не ел. Впрочем, в эти часы он не чувствовал ни усталости, ни голода. Его терзало сначала смутное, а затем все более отчетливое нехорошее предчувствие. Ему казалось, что если непоправимое несчастье еще и не произошло, то по крайней мере обратный отсчет уже начался.