Дуэль в Кабуле - Михаил Гус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Виткевич быстро пробежал бумагу и, возвращая ее Перовскому, сказал:
— Еще одно доказательство, ваше превосходительство, что у лорда Пальмерстона очень длинные руки! Деев возвратился из Питера. Заарестовать его?
Перовский замахал руками:
— Как можно, как можно! Я получил секретное предписание III Отделения.
— Само занялось его проделками, — живо вставил Виткевич.
— О нет! III Отделение приняло его в свое лоно…
— И не мы будем наблюдать за ним, а он за нами! Перовский развел руками.
НА ДАЛЬНИХ ПОДСТУПАХ
1
Подходил к концу год пребывания Бернса в Лондоне. Председатель Совета директоров Кларк не одобрил предложения отправить его с новой коммерческой миссией в Кабул. Осторожный Кларк боялся, что это вовлечет Компанию во все сложности среднеазиатской политики.
Через Гобхауза, нового председателя Управления Контроля, Бернс обратился к Пальмерстону.
Прием Бернсу был назначен в один из последних дней мая 1835 года.
Это был день рождения короля Вильгельма IV.
Бернс вышел из дому пораньше, чтобы до приема у Пальмерстона увидеть торжественную процессию поздравителей короля.
Он занял место на углу Сент-Джемокого парка и площади перед Бекингемским дворцом, который за несколько лет до того был перестроен Георгом IV.
Ровно в половине второго к дворцовым воротам направился кортеж экипажей. Карет было около тысячи, они блистали позолотой гербов, великолепные лошади были украшены лентами. Лакеи в коротких штанах, белых шелковых чулках, с треуголками на головах, кучера в ярких, разноцветных ливреях, в маленьких треуголках и париках представляли красочное зрелище.
В каретах сидели мужчины в париках, треуголках, мундирах, дамы во всем блеске и природы и искусства парикмахеров, портных, ювелиров, и трудно было решить, чему отдать предпочтение…
Кареты двигались так медленно, что Бернс мог идти рядом, разглядывая почти в упор сидевших внутри. Он узнавал многих своих светских знакомых.
Когда процессия скрылась в воротах дворца, Бернс отправился по Пелл-Мел к площади Ватерлоо и остановился на углу у клуба Атенеум.
Пешком, верхом, в экипажах всех сортов разряженные мужчины, женщины, дети с цветами, флажками, двигались вдоль широкой улицы и по площади, и над толпой стоял неумолчный гул выкриков: «Боже, храни короля»… Шествие замыкала процессия лондонских почтовых карет.
Бернс дошел до Даунинг-стрит и переступил порог невысокого, мрачного с виду дома, в котором размещалось святилище британской политики и дипломатии.
Пальмерстон, только что возвратившийся из дворца, принял Бернса в придворном мундире, коротких штанах и чулках.
Упрямый подбородок, искривляемые саркастической улыбкой губы, пронзительный взор светлых глаз из-под густых бровей — вся наружность министра иностранных дел Великобритании не располагала к себе. Бернс уже встречал Пальмерстона на раутах и балах, но не имел случая говорить с ним, и теперь, очутившись лицом к лицу со всемогущим министром, он невольно испытывал связанность движений, мысли, языка…
Пальмерстон, когда это было ему нужно, умел быть приветливым и любезным, гася свою насмешливую улыбку и придерживая еще более насмешливый язык… Бернса он принял радушно, так как, даже не отдавая себе в этом ясного отчета, чувствовал, что этот незаурядный человек может очень пригодиться.
— Я рад вас видеть, мистер Бернс, — сказал он, усаживая Бернса в кресло у огромного палисандрового стола лицом к падавшему из узкого высокого окна свету. — Я читал вашу книгу с тем вниманием и любопытством, которого она вполне заслуживает.
Бернс привстал и поклонился.
— Нет, это не комплимент, любезный Бернс, а признание действительного факта. И знаете, что более всего меня поразило и порадовало в вашей книге? То, что вы как будто читали мои мысли, когда писали ее.
Бернс отметил про себя, что тем самым благородный лорд комплименты по адресу книги уже переадресовал себе…
Пальмерстон продолжал:
— Вы отлично понимаете священные цели, которые ставим мы перед собою: преследовать и подавлять тиранию и деспотизм, протягивать руку помощи народам, ищущим и отстаивающим свободу, способствовать миру. И если мы, скажем, считаем необходимым поддерживать султана против египетского паши, то ранее всего в силу того, что паша — отвратительный восточный деспот…
«Но и султан не лучше», — чуть было не оказал Бернс, но вовремя удержался…
— Вот почему наилучшее место для британского флота — под окнами султанского сераля на Босфоре! Кинув якоря в Босфоре, флот наш мог бы расстраивать интриги императора Николая. В Петербурге ни о чем так не думают, ни к чему так не стремятся, как к овладению Константинополем. Теперь они делают первый шаг на пути к Индии: подготовляют повод для завоевания Хивы и всех ханств Средней Азии.
На лице Бернса отразился столь живой интерес к этим последним словам, смешанный с немалой долей изумления и даже недоверия, что Пальмерстон внимательно взглянул на своего собеседника, точнее, безмолвного слушателя.
— Вы поражены или сомневаетесь? Но мы знаем точно. Наши люди сообщили из Оренбурга, а затем и из Петербурга, что Перовский, этот честолюбивый и, отдадим ему справедливость, энергичный человек, усердно готовит военную экспедицию против Хивы. На Аму-Дарье он не задержится. А эта река — Рубикон по дороге к Индии с севера. Персия — наше больное место на пути к Индии от южных берегов Каспийского моря. И оба пути идут через Афганистан. Афганистан, мистер Бернс, бойкий перекресток, и на нем для порядка обязательно должен стоять наш английский бобби.
Пальмерстон не мог скрыть улыбки удовлетворения собственным каламбуром.
— Судя по вашей книге, вы также пришли к выводу, что Афганистану должна быть обеспечена свобода под покровительством Великобритании! Именно с этой точки зрения и только с этой точки зрения необходимо нам подходить к каждой практической проблеме нашей политики в этой части Азии. Мы должны спасти Афганистан от северного медведя! Потому Шуджа, как наш друг, должен вернуться в Кабул.
У Бернса чуть не сорвалось с языка резкое возражение, но он сдержался.
Пальмерстон продолжал:
— Самое главное: не поддаваться иллюзии могущества империи царей. Россия — огромный мыльный пузырь, и мы одним ударом отбросим ее на полвека назад!
Тут Бернс вспомнил слова своего знакомого известного писателя, члена парламента Бульвера о Пальмерстоне: «Он абсолютно точно знает, чего хочет в данный момент и как этого добиться; но он не умеет остановиться, чтобы согласовать намеченные ранее цели с текущими обстоятельствами. И высокомерное упрямство Пальмер-стона нередко заставляет его совершать ошибку, наиболее опасную для дипломатии — принимать свои желания за действительность».
