Эпоха стального креста - Роман Глушков

– Извините, брат Эрик, но не думаю, что магистр одобрил бы это, – проговорил он, оперевшись о карабин. – Вы рискуете навлечь на себя... его гнев.

– Если тебя так заботит эта моя своевольность, Гюнтер, – ответил я, задрав голову вверх, но темнота мешала разглядеть мне его лицо, – то будет тебе известно, что Аврелий сам нарушил инструкции, заставив нас торчать на побережье, тогда как завтра... нет, уже сегодня к обеду мы должны были прибыть в Ватикан. Как видишь, не только я нарушаю здесь Устав...

Молчун-великан отозвался на удивление быстро:

– Вообще все не так в этом рейде, брат Эрик. Сплошные недомолвки и неувязки... Разрешите вопрос, брат Эрик?

– Разумеется, Гюнтер.

– Скажите, вам как командирам уже довели приказ об уничтожении детей Проклятого?

– О чем это ты таком говоришь? – Я аж подскочил с трейлерной подножки. – Конечно, нет! Да и не может быть такого приказа! Никто не собирается их убивать! Ты же слышал, что сказал Бернард! Он дал Слово Командира!

– Бернард их и не убьет, – продолжал Гюнтер в своем унылом тоне. – Слово есть Слово... Убьет кто-нибудь другой...

– С чего ты вообще это взял?

– Все же очень просто, брат Эрик! Они чересчур взрослые, чтобы забыть, как погиб их отец и кто... его убил. А вдруг в будущем... они вознамерятся отомстить? Зачем Пророку выращивать у себя под боком... потенциальную угрозу? Для него было бы проще... решить проблему прямо здесь.

– Ну ты прямо... Даже не знаю... Выдумаешь тоже... – Я растерялся и никак не мог подобрать слова. – Уверен: ты заблуждаешься... Да, конечно, Гюнтер – именно заблуждаешься!

– И я надеюсь на это, брат Эрик. Однако сами рассудите: зачем вдруг нашему Пророку быть милосердным... с детьми своего злейшего врага? Ведь на одну его поимку затрачено столько... средств и жизней. Может быть, другой Пророк... в другие времена и поступил бы так, но... только не наш. Вы помните, когда наш... был с кем-нибудь милосердным?

Лично я не помнил. Сотни проклятий; десятки Очищений у подножия Креста, а несколько из них проводимых им самим (наверняка и ожидание Иуды заставляло его нетерпеливо потирать руки). Но милосердие? Я даже не представлял Пророка произносящим это слово, ну разве что с приставкой «не-». Мне стало как-то не по себе...

– Никто из Охотников не пойдет на это, я уверен. Да и магистры не отдадут подобного приказа, – утешил я не столько Гюнтера, сколько себя, так как у меня в памяти еще свежо было воспоминание: Аврелий собирается сломать Проклятого, проводя дознание с его детьми и ни единый мускул не дрожит на его лице... Неужели все это происходило в реальности? Или, может быть, приснилось после тяжелого дня?

– Они не станут позорить Орден, беря на душу такой грех, Гюнтер, – продолжал я, а у самого, что называется, «скребли на душе кошки». – Корпус не занимается детоубийством. В нашей практике отсутствуют прецеденты.

– Но и Апостолы раньше... не становились протестантами, – вполне резонно оппонировал германец.

– Да, это так. Но ведь мы постоянно ловим детей колдунов, сатанистов и прочей мрази и всех всегда отправляем в приюты.

– А вы убеждены, что всех и всегда?

Гюнтер был прав – я не мог быть в этом уверенным. Я вообще ни разу не задумывался над данной проблемой – не в моей компетенции. И правда, кто их разберет, куда деваются они после аутодафе над родителями.

– Гюнтер, – ответил я вопросом на вопрос, – а почему тебя волнуют какие-то дети какого-то отступника?

– Дети – это дети, брат Эрик, – подобно кузнечному горну шумно вздохнул германец. – Они не враги и не злодеи, чьи бы ни были. Если дети и желают кому-нибудь зла, то только по наущению взрослых. Когда Корпус поднимет руку... на ребенка, я перестану быть его бойцом... Я не бессердечное животное, хоть и тугомыслящий амбал, как брат Михаил считает...

– Каким образом перестанешь? – Иногда моя дотошность бесила даже меня. – В твоем возрасте Корпус покидают либо вперед ногами, либо потеряв одну из них.

– Не знаю, брат Эрик, и не хочу пока об этом думать...

Беседа с великаном не улучшила мне настроения, добавив и без того печальной картине в моей голове несколько темно-грязных мазков. Я погрузился в раздумья и не заметил, как снова пошел дождь. И только когда с промокших волос на лицо побежали холодные струйки воды, я опомнился и спросил у Гюнтера время. Получалось, что пленники провели вместе лишних двадцать минут. Пора было снова идти играть роль злодея...

Расставание прошло мирно, без слез и стенаний. Дети помахали отцу на прощанье, и он, заметно приободренный радостью встречи и уколом морфия, поднял им в ответ свою марлевую культю.

– До свидания, до свидания! – попрощался Жан-Пьер, понимая, что вероятность такого свидания равна нулю. Но, похоже, для его ребятишек существовал другой расклад, и он не стал их разубеждать, подарив тем самым надежду на следующую встречу.

Я проводил маленьких арестантов и няню до их «детского сада». Кэтрин уложила уставших ребятишек на матрасы и подошла ко мне, все еще стоявшему здесь и наблюдавшему, как она это делает.

– Господин надзиратель, – произнесла она заговорщицким полушепотом, – мне надо срочно поговорить с магистром Аврелием. У Жан-Пьера, очевидно, был сердечный приступ и еще одна такая пытка...

– Его нет сейчас в лагере, – ответил я, – но когда он вернется, сделаю так, как ты просишь. Но скажу тебе честно – навряд ли он будет слушать твои аргументы.

– Тогда послушайте вы! – Шепот рыжеволосой вновь стал гневным. – Жан-Пьер практически при смерти, и если он умрет, я считаю, Пророк здорово пропесочит чьи-то инквизиторские, а возможно, даже и охотницкие задницы! Хоть это-то вас убеждает?

Я не стал огрызаться ей в ответ.

– Меня-то вполне, но не мое мнение здесь решающее. Попробуем, но ничего не обещаю.

– И еще, господин надзиратель, – при этих словах Кэтрин отвела взгляд в сторону. – Жан-Пьер сказал, что вы единственный, кто отнесся тут к нему по-человечески. И хоть я ненавижу вас всех, но все равно – спасибо вам от меня за него и за эту встречу.

– Не за что, Кэтрин, – ответил я. – Я лишь не делаю с ним того, что вытворяют другие, вот и все. А жертвам не принято благодарить палачей.

– Вы не палач, хоть и служите им, – теперь Кэтрин смотрела мне прямо в глаза, а возможно, даже и глубже. – Судьба забросила вас не в вашу стихию и вы просто-напросто принимаете все как есть.

– Тебе-то откуда знать? – Настала очередь отводить взгляд и мне. – Я угрохал уйму народа, и, если не угрохают самого, еще немало угрохаю в жизни. Так что ты не права – я такой же палач, как и все мое окружение.

– Как вам будет угодно, – вздохнула Кэтрин, после чего отвернулась от меня и направилась к нарам...

Проклятый Иуда лежал на спине, сложив обмотанные кровавыми бинтами руки на груди будто покойник, кем, собственно говоря, он заочно и являлся. Лежал расслабленно и без стонов – сказывалось действие обезболивающего. Слегка повернув голову на подушке, он лихорадочно блестевшими глазами (судя по всему, на дозу Кэтрин не поскупилась) наблюдал, как я усаживаюсь за стол и сортирую разбросанные сквозняком бумаги.

– Благодарю вас, Эрик, – промолвил он умиротворенно. – Для Охотника вы на редкость любезны.

– Спасибо, Жан-Пьер. Но можете не напрягаться – уже поблагодарили.

Он еле-еле улыбнулся:

– А вы знаете, Кэтрин редко кого благодарит. Не хочу сказать, что она дурно воспитана, нет, но... просто такой она человек. Так что сегодня вы наблюдали редчайшее явление.

– Чудо?

– Да, действительно, – улыбка Жан-Пьера стала еще шире, – самое настоящее чудо.

– А кто-то вчера утверждал, что чудес не бывает, – подловил я Иуду на слове.

– Именно так, – вновь подтвердил он. – Не бывает. Ищите причины ее поступка в себе.

– У меня, Жан-Пьер, хватает других забот, чтобы еще и в душе копаться.

– Многие так утверждают, а когда приходится это делать, то видишь, что некоторых ошибок можно было избежать, если слушать зов собственной души...

– Вот вы и последовали однажды!

– ...А некоторых и нет. Их, наоборот, приходится избегать, идя вопреки этому. Но чтобы различать, какие когда, все равно нужно часто задумываться над тем, что ты делаешь.

– Древние, Жан-Пьер, назвали бы вас философом и печатали бы ваши книги...

– ...А современники, – печально вздохнул он, – кличут еретиком и собираются сжечь. Так кто же из них древнее?

– Может быть, история повернула вспять?

– История, Эрик, развивается так, как ей и положено. Прошли времена Древних – пришли наши. Пройдут наши – придут другие, возможно, лучшие, а возможно, и такие, по сравнению с которыми наши покажутся Раем на Земле. Хотелось бы, конечно, чтобы дети мои жили в более привлекательном мире, но боюсь, что выбирать им, как и мне, не придется...

Упомянув о детях, он прекратил витать в своих рассуждениях и угрюмо притих, после чего задал совсем уж приземленный вопрос: