Путешествие парижанина вокруг света - Луи Буссенар

— Мое честное слово может служить вам порукой, капитан!

— Хорошо, вы будете драться завтра!

— Капитан, вы знаете месье Андре?.. Ну так, право, вас можно с этим поздравить: такое знакомство делает вам честь!..

Командир, который, быть может, никогда еще не говорил так много ни с одним из своих подчиненных, на этот раз прервал молодого матроса резким, не терпящим противоречий жестом:

— Благодарю! Вы — славный человек, несмотря… Ну да, впрочем, это не относится к делу… Но эту ночь вы проведете закованными в кандалы в трюме за нарушение дисциплины. Вы будете драться завтра после третьей вахты, и я требую, чтобы вы дрались насмерть: один из двух должен быть убит!

— О да, капитан! — угрюмо проговорил немец, надменно переминаясь, как медведь, с ноги на ногу. До сих пор он еще не проронил ни единого слова.

— Каптенармус, отвести их в трюм и заковать в кандалы!

— Ну ты знаешь, приятель, что у тебя башка не очень соображает!.. Ты, как видно, воображаешь, что рассечешь меня завтра, как брюкву… Как бы не так! — насмешливо проговорил молодой матрос, обращаясь к толстяку. — Мы еще посмотрим, как ты управишься с «ковшом»… а мне так думается, что я тебя рассеку надвое, как перезрелый арбуз!

Голос каптенармуса положил конец этой похвальбе, и обоих арестованных увели в трюм.

Вот каким образом случилось, что на другое утро на палубе «Роны», ставшей на ночь «Джорджем Вашингтоном», раздавался грозный лязг клинков в мирное время, в присутствии всей команды.

Тевтонец благодаря своему громадному росту являлся, несомненно, опасным противником. Кроме того, он, по-видимому, мастерски фехтовал на саблях, изучив это искусство в какой-нибудь дымной пивной в Гейдельберге или Йене, так как раньше, чем стать матросом, он носил шапочку немецкого студента, но затем окончательно спился и опустился на дно жизни.

Но с маленьким парижанином тоже шутки были плохи: правда, его приемы были не всегда безупречны и правильны с точки зрения фехтовального искусства. Но зато какое удивительное проворство движений! Какая верность глаза, какое поразительное хладнокровие!

В тот момент, когда, казалось, он вот-вот упадет на землю, обливаясь кровью, с рассеченным надвое черепом от сильного удара по голове, единственного опасного для него вследствие его небольшого роста, он вдруг одним прыжком отскакивал метра на полтора-два в сторону или, напротив, смело кидался вперед и чуть не проскакивал между ногами колосса, угрожая концом своего клинка объемистому животу немца.

То подскакивая, то отскакивая, парируя удары с быстротой молнии и нанося их с неменьшим проворством, атакуя, защищаясь и нападая вне всяких правил, он изматывал своего тяжеловесного противника, раздражат и мучил его, как докучливый овод громадного быка.

Кровь струилась уже из множества более или менее легких ран у того и другого, но главным образом у колосса, мальчуган отделывался в большинстве случаев или самыми незначительными царапинами, из которых едва показывалась кровь, или совершенно избегал ударов противника.

— Сакрамент! — заревел немец, почувствовав, что правая кисть его руки ранена и кровь капает крупными каплями.

— Эй, ты! Береги свое брюхо! Ты ведь знаешь, что хороший удар выворачивает кишки наружу для просушки… Молодец! Хорошо парировал на этот раз!.. У тебя, как вижу, есть кое-какие навыки… Ну и у меня тоже!.. Ну, погоди, голубчик!.. Так шутить нельзя!.. Ай-ай… помогите, я ранен… нет, пустяки; это только царапина… Ну а на этот раз, право, мне кажется, твоя песенка спета, старина!.. Ты не станешь больше оскорблять французский флаг… Ты, вижу, уже совсем выбился из сил!.. Слышите, он сопит, как тюлень… Что? Уморился, приятель? Теперь тебе несдобровать! Это так же верно, как то, что меня зовут Фрике, парижский гамен!

Действительно, грузный тевтонец уже сильно устал. Крупные капли пота струились у него по лицу, смешиваясь с каплями крови из резаных ран, нанесенных ему тяжелым палашом маленького француза.

Удары немца уже не отличались ни прежней уверенностью, ни первоначальной быстротой. Этот мастодонт испытывал теперь величайшие затруднения при быстром передвижении с места на место своего громоздкого тела. Он потребовал вторую порцию джина, который на мгновение поднял его силы и придал ему кратковременную бодрость.

Но Фрике, которого уже, вероятно, давно узнали читатели, был так же бодр и свеж, как и в начале поединка. Даже на обычно бледных щеках его не было ни следа румянца, ясные глаза горели веселым возбуждением, а сморщенный нос и вздернутая губа придавали сходство с рассерженной кошкой.

Весь экипаж притих. Все затаили дыхание.

Маленький негритенок побледнел настолько, что даже губы его побелели, и, сложив умоляющим жестом руки, казалось, оцепенел от страха.

Немец после целого ряда ложных выпадов и взмахов, призвав на помощь все свое искусство, хотел наконец нанести страшный удар своему противнику. Но в тот момент, когда его клинок с зловещим свистом и быстротой молнии, казалось, уже падал на голову мальчика, тот поднял свой палаш над головой навстречу падающему клинку, согнувшись было под тяжестью удара, но моментально оправившись, он кинулся вперед на гиганта, выставив вперед конец палаша. Два страшных крика одновременно огласили воздух: один сиплый, глухой, точно задавленный, другой — звонкий, пронзительный. И два человеческих тела разом грузно упали на палубу, доски которой тотчас же окрасились кровью.

Громкое «ура!» огласило воздух: это экипаж приветствовал окончание поединка…

Во все время этой ужасной сцены командир «Джорджа Вашингтона» сидел, запершись в своей каюте.

Ему было, вероятно, лет тридцать пять. Это был человек высокого роста, стройный, с правильными, энергичными чертами лица. Черная, как смоль, борода обрамляла его матовое лицо, на которое даже загар и морские ветры не смогли наложить своей печати.

Выражение лица, с закругленным подбородком, как у римских императоров, и с плотно сжатыми губами, свидетельствовало о непреклонной воле, а голубые глаза смягчали это выражение, которое минутами граничило с жестокостью.

Он, казалось, весь состоял из контрастов. Какая была его национальность, многие затруднились бы определить. Он прекрасно говорил по-французски, и требовалось очень внимательное и привычное ухо, чтобы уловить не столько в его выговоре, сколько в интонации легкий акцент креолов Луизианы.

Он также владел в совершенстве английским языком, и впоследствии мы увидим, что он был отличный лингвист.

Сидя за столом, заваленным бумагами, командир был погружен в невеселые мысли. Казалось, все его существо возмущалось против чего-то, и горькая усмешка кривила рот каждый раз, когда его взгляд падал на большой конверт с красной печатью, вскрыть который как будто не решалась его рука.