Россия. История успеха. После потопа - Александр Горянин

Некоторое время назад тогдашний глава Управления внешней трудовой миграции ФМС В. Поставнин заявил: «В России сейчас работает до 15 млн приезжих из ближнего зарубежья (а сколько из дальнего? – А. Г.), и большинство из них – незаконные мигранты». Ясно, что «понаехавшие» имеют тенденцию накапливаться в России, избегая учета[93]. Не избегают они его, лишь когда заканчивают здесь свой земной путь. В акте о смерти предусмотрена графа «место жительства», но «в дальнейшей обработке данных эта информация не кодируется и исчезает» (Известия, 15.5.2003), что искажает все показатели российской демографии. Отсюда и мифы о российской «сверхсмертности», «русском кресте» и т. д. Показатели смертности, нормальные для 160-миллионного населения, вызывают ужас, будучи разложены на 142 млн. И что же? Система учета смертности в России остается прежней.

Рост населения начинается, когда детей больше, чем родителей. Как поощрить людей к этому? Экономический способ – возрастающая «премия» за каждого следующего ребенка – испробован в ряде стран, но везде маргинальная часть населения превращала эти премии в источник существования. Выход известен: премировать, притом щедро, только за третьего ребенка. Не за первого, не за второго и не за четвертого. Это отсекает маргиналов. Б. В. Грызлов высказал довольно близкое предложение на V съезде «Единой России». Он сказал: «Родилась новая идея: «премировать» за второго и третьего ребенка. Не за первого и не за четвертого. Лишь в этом случае государству по силам установить такую «премию», которая станет достаточным стимулом к прибавлению семейства» (http://www.gryzlov.ru/index. php?page=publications&id=89). Из этого тезиса два года спустя родился закон о «материнском капитале», выдаваемом при рождении второго ребенка. Это было уже принципиальное изменение конструкции – с точки зрения борьбы за воспроизводство населения второй ребенок совершенно не равносилен третьему. Тем не менее закон подстегнул рождаемость. В августе 2009 г. впервые за много лет число рождений в стране превысило число смертей. Видимо, в условиях преобладания однодетных семей закон о «материнском капитале» был реалистичной мерой, но к идее премии за третьего ребенка[94] рано или поздно предстоит вернуться.

Минимум половина населения нашей страны охотно переселилась бы из депрессивных спальных районов, из квартир, словно специально спланированных против обзаведения детьми, «на землю», в свой дом. В США массовое переселение в пригороды породило в 50-е г. «беби-бум», длившийся 20 лет. Обзаведясь недвижимостью, люди всегда хотят обзавестись наследниками. Сегодня провинциальная Россия, совершив прорыв в автомобилизации, дозрела до повторения американского опыта. Или до возврата к своему – историческая Россия всегда была одно-, двухэтажной. Еще одна мера по повышению рождаемости такова: услуги по лечению бесплодия следует сделать, по примеру скандинавских стран, бесплатными. Сегодня лечение бесплодия у нас мало кому по карману. Между тем у нас 15 % бесплодных семей, и каждая хочет иметь детей – иначе кто бы знал об их бесплодии?

Необходим специальный закон о возвращении, подобный израильскому закону 1952 г. Безоговорочное право на переезд в Россию следует признать за всяким, кто принадлежит к российскому суперэтносу. Вместо этого постоянно слышны советы восполнять убыль населения с помощью массового переселения в Россию малообразованных (других межстрановая конъюнктура не предлагает) иноэтнических и иноязычных масс, безработных у себя на родине именно в силу своей малообразованности. В том, что на этом настаивают либералы (В. А. Рыжков, Ж. А. Зайончковская, Е. Ш. Гонтмахер и др.), есть какая-то загадка. Потому что, как либералы, они должны мечтать о постиндустриальной (информационной) экономике для России, а люди, о которых речь, не могут быть кадрами такой экономики.

Часто слышны опасения, что из-за демографического сжатия 2008–2020 гг. число студентов вот-вот пойдет на убыль, исчезнут и конкурсы. Замдиректора Института социологии РАН Д. Л. Константиновский в статье «Опустеют ли аудитории вузов? Попытка опровержения прогноза»[95] убедительно показывает, что ничего подобного не произойдет. Автор этих строк пришел к тем же выводам, сделав количественную оценку отложенного спроса на образование и других факторов, ежегодно обеспечивающих огромную избыточную массу абитуриентов[96]. Конкурсы станут меньше, но не исчезнут, сократится прием на неперспективные и непопулярные специальности, но увеличится на перспективные, закроются халтурные филиалы вузов, но одномоментное число студентов вряд ли станет меньше 7 млн.

Говорят: Дальний Восток и Сибирь скоро заполонят китайцы. На самом деле этот довод не сильнее всех прочих пораженческих доводов. Я был в Монголии. Плотность населения в этой стране впятеро ниже российской, к тому же она до 1911 г. была частью Китайской империи. Это самая экологически чистая страна в мире, в ее недрах много хорошего, она имеет границы неимоверной протяженности, которые неизвестно как охранять. И что же? На 2,5 млн монголов в стране около 3 тыс. китайцев, порядка 0,1 %. И страха перед китайцами нет. Все зависит от политической воли.

Российское общество быстро осовременивается. Институт общественного проектирования (ИнОП) и компания «Ромир» провели беспрецедентное исследование социальной структуры нового российского общества с целью понять, произошла ли уже в России реформа общественного устройства и общественного сознания. Ничего подобного по масштабам российская социология ранее не предпринимала. Результаты исследования изложены в почти 700-страничном труде «Реальная Россия. Социальная стратификация современного российского общества» (М., 2006).

Перечислю его главные выводы. В новой России сложилось общество, принципиально отличное от советского не только по составу общественных групп, но и по характеру отношений между ними; эти группы выстраивают отношения между собой без посредничества государства. Социальная структура зависит уже не от деятельности государства, а от самих социальных групп (исследователи насчитали двенадцать), причем социальная стабильность во многом зависит от способности этих групп выстраивать отношения между собой. Это означает, что общество в России «начало вытеснять государство», которое «перестает быть тотальным». Социальная динамика носит позитивный характер, что выражается в росте числа самодеятельных сообществ, значительном усложнении структуры общества и образовании многообразных новых связей. «Несмотря на резкость публичной риторики политиков коммунистического и либертарианского направлений, уровень реальных социальных и политических противоречий не столь высок». В обществе отсутствуют антагонистические противоречия (хотя о сегодняшнем состоянии элит респонденты высказывались весьма критично), оно явно обретает смысл развития, появились воля к действию и прагматика реальных дел, а надежда и оптимизм постепенно становятся фундаментом мировоззрения многих социальных групп. Общество далеко от того состояния апатии и уныния, которое ему приписывают, «слухи о тяжелой болезни российского народа сильно преувеличены».

Свыше половины жителей России выбирают в качестве главной жизненной ценности свободу в государстве, которое способно обеспечить порядок. И «именно те из наших сограждан, кто выбирает ценности либерального консерватизма, являются локомотивом развития в современной России, объединяя в своих условных рядах представителей наиболее динамичных социальных страт. Партия, опирающаяся на ценности либерального консерватизма, способна выиграть выборы и проводить политику свободы и развития. Важно только, чтобы сами российские либеральные консерваторы, в первую очередь в партии власти, осознавали свою историческую миссию и не боялись настойчиво ее осуществлять», – пишут участники проекта[97].

Выводы исследования ИнОП, посвященного специально элите («Сумма идеологии. Мировоззрение и идеология современной российской элиты» – М., 2008), менее оптимистичны. Российскую элиту отличает идеологическая невнятность – во многом потому, что «реальной политической борьбы в последние восемь лет нашей стране удалось избежать». Ряд имеющихся противоречий и проблем не нашел отражения в публичной политике и в развитии идеологии тех или иных групп. Попытки власти предложить общественной среде живую дискуссию не вызывают особого отклика. Это можно объяснять зарегулированностью и/или инертностью СМИ, отчужденностью общественной среды от власти. «Общественные площадки почти полностью заняты властной элитой, а механизмов формирования элитного сообщества, не опосредованных властью, практически не существует». Возможно ли сегодня существование ответственной национальной элиты? Это открытый вопрос. Сама жизнь поставит перед элитой задачу преодоления идеологической аморфности. Это как раз то, о чем у нас шла речь выше, в главе «Ощутить историческую правоту».