Океан. Выпуск пятый - Владимир Каменцев

— Теперь через кусты по-пластунски. Заметят, не ровен час, всем хана.

Моряки плюхнулись на землю и, раздвигая стебли осоки, царапая руки, поползли вперед.

— Дальше нельзя. Вон он, родимый, смотрите.

В вытянутом к морю заливчике, опоясанном высоким хребтом косы Песчаной, отражаясь в спокойной и чистой воде, стоял военный корабль. Да, это был немецкий тральщик. Сквозь утреннюю легкую мглу проступал его голубоватый корпус.

— Экая бандура, — протянул боцман. — И как он не услышал, когда мы подходили? Был бы концерт…

— Коса и лес звук отсекли. — Нахимов повернулся к командирам: — Что предпримем, ребята?

— Мне кажется, надо, пока не поздно, уходить, — предложил Большаков. — Логически рассуждая, у нас что: полсотни моряков, четыре «сорокопятки» да восемь пулеметов. А у них? Команда человек сто, трехдюймовки да автоматы зенитные, а о пулеметах и говорить нечего. Треснет — мама родная не узнает…

— Логика, конечно, на твоей стороне, — перебил Дубягин. — Давай подумаем спокойно. Может, обстреляем его, ведь шуметь-то все равно надо, а тут, смотришь, один-другой десяток фрицев отправим на тот свет. А там и смываться можно.

На какую-то долю секунды перед глазами лейтенанта промелькнули уходящие в ночь разведчики, их спокойные, строгие и решительные лица.

— Не годится нам от немцев бежать, — вслух подумал он. — Нечестно это как-то, некрасиво.

— А что ты предлагаешь, командир? — Шпилевой приподнялся на локтях. — Может, доложим в базу? Как прикажут, так тому и быть?

— Рацией пользоваться нельзя. Да и у самих головы есть. Сделаем вот что: атаковать его будем, гада, полусонного. На абордаж, и точка, как наши предки в старину. — Глаза лейтенанта загорелись.

— Да ты только прикинь, сейчас же двадцатый век, — начал Большаков, — ведь он же…

— По-моему, Нахимов дело говорит, — медленно произнес Дубягин. — Атаковать, и точка. Катера через протоку свободно пройдут.

— Именно, — подхватил лейтенант. — Слушать всем приказ: «мошки» протолкнем шестами через протоку. Затем даем полный и подходим два слева, два справа, поближе к бортам. Хлещем из всего оружия по орудийной прислуге. Щиты-то у его пушек только спереди, так, куда ни кинь, под пули он или левым или правым спины своих комендоров подставит.

— И еще, — оживился Шпилевой, — всех морячков, кроме мотористов, с автоматами на палубу и тоже пусть бьют и очередями и гранатами.

— Гранатами не надо, не увлекайся, — остановил мичмана Дубягин, — у них, очевидно, снаряды к орудиям поданы, они тоже не дети и не дураки — по готовности стоят. Грохнет так, что обломки до базы полетят.

— В общем, решено… Боцман, поставь здесь наблюдателей, обо всем тотчас докладывать. Замаскироваться, чтобы ни-ни. Пойдем, ребята. Задачу довести до каждого матроса, ибо от каждого зависит многое. Будем сейчас же готовиться, соблюдать строжайшую тишину и порядок, и главное: никаких заминок, действовать смело и решительно. На нашей стороне внезапность.

Командиры, отмахиваясь от полчищ набросившихся на них комаров, поползли назад…

Час спустя от наблюдателей пришло донесение: немцы ни о чем не догадываются. На корабле сыграли подъем, матросы бродят по палубе, курят и собираются завтракать.

Нахимов приказал срубить мачты и вводить катера в протоку. Матросы вошли в воду, облепили «мошки» по бортам и стали осторожно толкать их в неширокий рукав. Вот уже «единица» уперлась носом в разлапистые ветки кустов, закрывающих выход в залив. В просветы между листвой и ветвями хорошо был виден стоящий на якоре тральщик. Катера вытянулись в линию. У пушек, пулеметов и прямо на палубе с автоматами в руках застыли матросы.

Лейтенант последний раз оглядел свой маленький, готовый к отчаянно дерзкому броску отряд. Руки дрожали от возбуждения, часто колотилось сердце. Его переполняло торжество, гордость за то, что они собираются совершить. Пора. Он махнул фуражкой — и в ту же секунду взревели моторы, один за другим юркие суда ринулись вперед…

Вилли Кюн, окончательно успокоившись и смирившись с вынужденной стоянкой, прекрасно отдохнул после долгих бессонных ночей. Он позволил себе даже такую роскошь, как принять перед сном душ, и, выпив рюмку коньяка, лег в постель раздетым. Никогда еще за всю войну он не чувствовал себя таким бодрым и свежим. Капитан-лейтенант, наслаждаясь покоем, лежал на койке, закинув руки за голову, и размышлял о предстоящем отпуске, скорой встрече с семьей.

Неожиданно снаружи раздался какой-то совершенно непонятный шум, потом из переговорной трубы донесся испуганный голос вахтенного офицера:

— Господин командир, катера русских идут в залив! Они атакуют нас! Они…

Кюна словно неведомая сила выбросила из кровати. Путаясь в простынях, он подскочил к переговорной трубе и закричал:

— Вы в своем уме? Что за чушь? Откуда здесь быть русским?

Мостик не отвечал. А кругом уже все грохотало, раздавались пулеметные очереди и резкие, сухие хлопки пушек. По надстройкам хлестали пули. На голову капитан-лейтенанта посыпались осколки разлетевшегося кусочками битого льда плафона. Кюн присел и, не отдавая себе отчета в том, что происходит, стал лихорадочно натягивать брюки. За стенами каюты, казалось, разверзся ад: все гудело, слышался топот ног, истошные вскрики и проклятия. Еще несколько очередей стеганули по иллюминаторам. С треском полетел со стены на пол срезанный пулями портрет Гитлера. Рывком распахнулась дверь.

— Хенде хох, фриц! Хенде хох, говорю, шнель, шнель! — На пороге, направив на Кюна автомат, стоял советский матрос. — Очумел от страха! А ну, выходь!

Кюн набросил китель и, как был, босиком, еле передвигая непослушные, одеревеневшие ноги, вышел из каюты. Стрельба уже прекратилась. Первое, что бросилось в глаза капитан-лейтенанту, был развернувшийся бортом, стоящий в каких-нибудь двадцати метрах «морской охотник», на нем трепетал бело-голубой советский флаг. Два других катера ошвартовались у кормы тральщика, а четвертый приткнулся к левому борту. Пахло порохом и чем-то кислым и резким. На палубе, обычно чистой до блеска, валялись швабры, стреляные гильзы и в разных позах трупы немецких моряков. Он с ужасом увидел, как русские задраивали палубные люки и выходившие наружу двери, тем самым лишая возможности тех, кто был внизу, прийти на помощь верхней команде.

— Товарищ лейтенант! — закричал сопровождающий Кюна матрос. — Это евонный командир. С крестом.

— Давай его сюда, да живей, — ответили с одного из катеров.

Капитан-лейтенанта провели на корму и вместе с десятком перепуганных, не пришедших в себя, дрожащих от страха пленных пересадили на «мошку».

На захваченном тральщике собрались командиры катеров. Все были возбуждены боем и немного опьянены успехом.

— Вот это здорово! — Дубягин потер руки. — Наши потери: убитых ноль, раненых ноль. Классно. А говорили: двадцатый век!

— Да, рванули что надо, ничего не скажешь.

— Лиха беда начало. Даже как-то не верится.

Из-за наглухо задраенных люков доносились удары, крики и ругань закрытых там немецких матросов.

— Дубягин! Павлик! Ты, кажется, говоришь по-немецки, возьми их офицера и объясни ему: пусть по корабельной трансляции обратится к экипажу и растолкует, чтобы не рыпались, иначе корабль взорвем к чертовой матери вместе с ними.

— Сейчас оформим. — Младший лейтенант и Кюн направились на мостик.

После сообщения по радио внутри тральщика притихли. К группе командиров подошли Дубягин и немец.

— Задание выполнено, вроде образумились — молчат.

— Хорошо, отправь этого на катер, а сам в темпе обратно, потолкуем немного.

Когда младший лейтенант вернулся, Нахимов сказал:

— Вот что, братья военные моряки, шума мы наделали много, выше горла, теперь вся статья уходить, пока береговые посты не очухались и не вызвали авиацию. Хорошо еще, что туман держится. — Лейтенант посмотрел вокруг.

— Давай в темпе расклепаем якорную цепь, заведем буксиры. Два катера потащут тральщик, а другие пойдут в охранении. А? — предложил Шпилевой.

— Правильно, умница, быть тебе адмиралом. — Нахимов засмеялся. — Боцман, цепь расклепать, подать тросы на «двойку» и «четверку». А ты, — обратился он к Дубягину, — возьми автоматчиков сколько нужно, поставь у каждой двери и люка, пусть смотрят, чтобы фрицы не вылезли, а сам с рулевым будешь в рубке. Ясно?

— Куда яснее. Исполним.

— Ну, тогда по местам, да поживее, время не терпит. Шевелись, ребята. Пойдем напрямик, так покороче будет.

Морские охотники медленно выводили тральщик из залива: «единица» и «тройка» шли по бортам на расстоянии одного кабельтова.

Кюн, нахохлившись, поджав босые ноги, сидел в кают-компании флагманского катера против Нахимова и нервно растирал пальцами виски. Он еще полностью не пришел в себя, никак не мог осознать всего драматизма и всей трагичности положения, в котором находился, — столь стремительными и чудовищно фантастичными были события последних минут.