Песнь крысолова - Соня Фрейм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так меня нашел Дануша и привел к Даде.
Даду можно описать многими словами, но ни одно из них не будет правдой. Потому что Дада – призма, существующая во многих измерениях.
Для попрошаек он был покровителем. Для местных криминальных авторитетов – коллегой, братом, плечом. Для полицейских ищеек – информатором, стороной, с которой они против воли считались. Для женщин и детей – отцом и защитником.
Или жуликом, вором, рабовладельцем.
Стоило увидеть Даду, как я поняла, что он будет просить с меня больше, чем выручку с попрошайничества.
В первый раз, когда он меня изнасиловал, я была настолько беспомощной, что не знала, как реагировать. Я говорила себе, что другого не дано. Если назад, то в приют. Если одной, то выживать только за счет Дады.
Было больно, и казалось, что часть моего тела становится мертвой. С каждым его проникновением я хотела покинуть эту оболочку полностью. Окружающий мир казался насильственной симуляцией, из которой не получается выйти.
Потребовалось меньше недели в лагере Дады, чтобы понять, что я выбрала дорогу, ведущую в никуда. Но от одной мысли, что придется вернуться в обугленный дом, где они умерли, а потом – в приют, мне становилось плохо. Настолько, что опять начинало рвать. Это стало реакцией на все, что я не могла перенести.
В третье изнасилование меня вырвало на Даду, и он избил меня до потери сознания. Я провела две недели в постели, и меня отхаживали его жены – многочисленные женщины без имени и личности, которые жили в этих слам-районах и были за это благодарны.
Благодарность. Единственное, что я должна была испытывать к Даде, но это чувство все не охватывало меня с головой, как других. Каждый раз, глядя на его массивное тело, мне хотелось блевануть, потому что я не желала контакта с ним. Я хотела, чтобы меня никто не трогал. Мне требовалось время, и я была готова попрошайничать вместе с ребятами по Алексе, Котти и другим вшивым местам, где мы получали наживу.
Так и было днем. Мы околачивались в «горячих» точках и клянчили деньги. Меня быстро научили, на кого смотреть. В первую очередь туристы: они таскают с собой много ценностей, их внимание максимально рассеянно. Особенно хорошо мы наживались на приезжих азиатах, которые обычно имели при себе много наличности: это делало их самой лакомой добычей.
Женщины с детьми. Иной раз я отвлекала детей игрушкой или сладостью. Они всегда ко мне тянулись. Родители хватались их и неслись следом, забыв про все. В это время Дануша и Лилак срезали им ремешки сумок, а то просто хватали все, что те впопыхах оставляли на скамьях.
Потом мы возвращались с добычей и сдавали все Даде. Нас обыскивали с головы до ног, чтобы не дай боже ничего не прикарманили. Дануша советовал мне прятать снаружи. Найти тайник где-нибудь и потихоньку складывать. Но такое планирование давалось мне с трудом. Я думала только о том, как не попасться полиции и унести с собой хоть что-то. Если ты приходил с пустыми карманами, это расстраивало Даду. Доставалось тогда всем.
Но мой главный кошмар начинался по возвращении в лагерь. Вечером за мной приходила одна из его жен и вела в тент Дады. Я научилась сдерживать рвотный рефлекс, потому что знала: потом буду месяц ходить с расквашенным лицом.
Боль – хорошая стимуляция. Она учит всему быстро.
Спустя два года я поняла, что не могу больше. Меня опять настигло парадоксальное чувство: Санда никто, но при этом она все еще имеет претензии. Ей хочется прекратить делать то, от чего ее рвет.
Все произошло быстро. Дада привык к моей покорности, и когда я воткнула в него заточку, он потерял почву под ногами. Я не остановилась. Я воткнула ее еще несколько раз, всюду, куда только можно.
«Ты сдохнешь, и никто не будет о тебе плакать, – шептали губы, но я едва ощущала, что это мои слова. – Все только и ждут, когда ты сдохнешь. Я им всем помогу. И тебе помогу. Сволочь».
Я оставила его истекать кровью. Затем ограбила и побежала прочь, в никуда, чувствуя, что снесла все свои шаткие координаты опоры. Пару ночей провела в вонючих ночлежках для бездомных. Таращилась из окон на пустую улицу, зная, что эта тварь не сдохла и надо было полоснуть по горлу.
То, что Дада ищет меня, я поняла, стоило только выйти на улицу. Случайные прохожие, продавцы в магазинах, безымянные люди на станции – угроза затаилась везде. Особенно это было очевидно в попрошайках, которые высматривали кого-то в толпе, перешептывались и ждали. Один раз меня заметили и пустились вслед. Спас поезд метро, вовремя отчаливший от станции и увезший меня в Шёнеберг. Я сошла на Ноллендорфплац, не зная, куда податься. Вокруг расстилались огни, мелькали машины. Что дальше? Останавливаться в дешевых отелях, пока не кончатся деньги? А после?
Куда я иду?
Никто не мог ответить на этот вопрос.
Я слепо шагала по тротуару, пока меня не поймала какая-то женщина. В трансе я перевела на нее пустой взгляд и увидела любопытные раскосые глаза, в которых читался интерес и некое понимание.
«Как тебя зовут?»
«С-санда», – еле слышно вымолвила я.
Золотые веки и хитрая улыбка гипнотизировали. Она была существом из другого мира. Некто между светом и тенью. На людей Дады не походила и в помине (слишком очевиден вкус и интеллект). Одета в черные одежды отменного качества, на сумке поблескивает логотип Chanel. Кем она была? Видением? Ангелом-хранителем?
«Сколько ты хочешь?» – тихий вопрос, который завис в вечернем полумраке как странное приглашение.
«Сто», – еле слышно произношу я наугад.
Кивок.
Я не верю в происходящее, но иду следом.
Женщина манит за собой, и мы меняем станции и поезда. Я бреду как одурманенная, а мне бросают загадочные улыбки через плечо. Сейчас я понимаю, что последовала за ней, потому что от нее исходила атмосфера защиты. Я знала, что она меня спрячет. Не только от Дады: от всего мира. Это было следование инстинкту.
Наконец мы доезжаем до Варшавской. Она заводит меня в странное здание, на двери которого изображен знак радиационной опасности. Я прохожу сквозь длинный узкий туннель и оказываюсь в мерцании неоновых огней. Люди вокруг кажутся мне футуристическими слепками.
Лицо женщины – передо мной, пальцы манят, и мы оказываемся в темном кабинете с мерцающими витражами на стенах.
«Лучше она, чем Дада», – мелькает мысль на заднем плане.
«Что… что я
