Уйти красиво и с деньгами - Светлана Гончаренко

– Мне не понравилось, – ответила Лиза. – У вас слишком жесткие руки и колючая борода. Давайте не будем целоваться до свадьбы.

– Э, не выйдет! – покачал головой Игнатий Феликсович. – Жених имеет право на некоторые скромные ласки невесты. Я и сам не хочу слишком распаляться, однако порядок есть порядок. К тому же ты должна привыкать ко мне. После венчания нас свяжет великая и страшная сила физической страсти. Она соединяет мужчину и женщину помимо их воли. Тобой она овладеет так же, как сейчас владеет мною, а пока ты глупое дитя.

– Я не дитя! Вам не обидно, что я люблю другого?

– Этого белобрысого щенка, которому ты вешалась на шею в беседке у Фрязиных? – пожал плечами Пианович. – Да, пикантное было зрелище. Но ты вела себя настолько неуклюже, что я не сомневаюсь – ты ангел чистоты. Мальчишку забудь. Ты согласилась стать моей. Если у меня жесткие руки, обнимай и целуй меня сама, но только всерьез. Это ведь такой пустяк – за десять-то тысяч!

– Вы негодяй! – не выдержала Лиза.

– Вот ты и начала попрекать меня деньгами! А я просто тебя люблю, и довольно давно. Я спасаю твою семью, даю средства, тебя не соблазняю, а беру замуж. Чего же тут негодяйского?

– Да все!

– Ну и логика! Недаром в гимназии считают, что у тебя куриные мозги. Хотя ты не дура, раз я от тебя без ума.

– Вы негодяй!

– Говори мне «ты»!

– Ты негодяй!

– Ну, вот и поладили, – криво усмехнулся Игнатий Феликсович. – Если б ты видела, какая ты сейчас прелестная! А твои губы пахнут пьяной вишней. Норовистая кобылка! Из таких-то и выходят самые резвые и послушные.

Лиза возмутилась:

– Вы что, дрессировать меня собрались? Не с помощью ли хлыста?

– Почему нет, если не получится с помощью рафинада? Я опытный жокей. Лучше не зли меня, Бетти! Пока твои выходки меня забавляют, но надолго ли? Итак, поцелуй меня – так и быть, сегодня в щечку, но сама. И скажи: «До вечера, милый!»

– Не хочу! – топнула ногой Лиза.

– Ты в нашем городском театришке смотрела пьесу «Укрощение строптивой»?

– Конечно! На премьере Варнавину поднести целых шесть серебряных портсигаров.

– Вот счастливец! Итак, ты знаешь, чем эта пьеса кончилась. Ты не тупица, так что давай сразу играть финал.

– Не буду!

– На кону десять тысяч – или папа в тюрьме.

Лиза закусила губу, немного подумала, потом молниеносно чмокнула Игнатия Феликсовича в щеку и тут же вытолкнула из сеней. Он споткнулся и, чтобы не терять достоинства, стал медленно спускаться с крыльца. У калитки обернулся. Лиза стояла наверху лестницы. Ветер раздувал ее платье, но она и не думала прижимать подол к коленкам.

Игнатий Феликсович помахал шляпой:

– Бетти, попрощайся со мной как следует. Я жду!

– До вечера, милый! Чтоб тебя черти взяли!

Пианович рассмеялся и вышел.

Лиза вернулась в свою комнату. Учебников на ее столе больше не было, зато стоял букет роз. Цветы уже привяли и выглядели мятыми. Первым желанием Лизы было выбросить их за окошко. Но она тут же подумала: «Чем эти бедные цветы виноваты? Их убили по приказу человека, который платит за меня десять тысяч. Мы вместе с ними пострадали!»

Она подошла к книжному шкафу, засунула руку за тощие томики Гоголя из приложения к «Ниве» и вытащила ветку сирени. Сирень эта когда-то была белой, а теперь поржавела и скрючилась от сухости. Она пахла пылью и тленом. А ведь так недавно Ванина горячая рука протягивала ее Лизе, и сирень пахла сиренью, и листья влажно трещали, и цветки-крестики белели в темноте.

Эх, Ваня, Ваня! Что-то теперь будет?

Лиза потрогала губами жалкую, мертвую, сухую ветку. Все они, цветы, вянут – про это есть тьма пошлых стишков. Всякая жизнь кончается быстро! Та страшная сила, про которую говорил Пианович, тоже есть, но она навсегда бросила Лизу к Ване, а его к ней. Пусть же судьба уносит прочь, в бездну, красивого и ненужного Пиановича! Вот он злится, размахивает руками, хочет за собой утащить Лизу – живую или мертвую. Лиза не могла представить себя мертвой, но вообразила точно такой же гроб, какой был у Зоей. А кругом цветы, живые и фальшивые…

Когда в дверь постучали, Лиза вздрогнула.

– Кто там? – испуганно спросила она.

– Я. Можно? – ответил немного насморочный Кашин голосок.

Потом и сама она появилась – как всегда, в сереньком платье на вырост, со своей дурацкой сумочкой и, кажется, заплаканная.

– Проходи, – сказала Лиза. – Садись вот здесь. Нравятся розы?

– Я роз не люблю, хотя это божий цветок, – призналась Каша. – Они очень дорогие. Их не дарят просто так.

– Верно! И знаешь, кто мне подарил розы? Мой жених.

Каша, которая всегда была занята только своими делами, удивилась очень мало. Она равнодушно спросила:

– А за кого ты выходишь?

– Ты разве не заметила, что от нас вышли Пианович с Генсерским?

Наконец-то Кашу задело за живое! Она залилась краской и отвернулась к стене. Даже уши у нее горели алым огнем. Лиза ей назло молчала.

– Ты выходишь… за Адама? – шепотом проговорила Каша и закусила ноготь большого пальца. Обычно в классе это означало, что она чего-то недозубрила и проваливается в тартарары.

– Не за Адама, ведь я не Ева, – усмехнулась Лиза. – Мой жених – Игнатий Феликсович.

– А! – вздохнула Каша. – Он очень хороший и добрый. Только немного… немолодой для тебя.

– В самый раз! А тебе что, больше нравится Адам?

Каша продолжала краснеть, хотя, кажется, дальше было некуда – наверное, даже ее коленки стали пунцовыми. Но поскольку она презирала ложь, сказала прямо:

– Да. Он когда-то мне очень нравился. Это было в прошлом, иначе я бы тебе не призналась. Теперь могу. В него, конечно, трудно не влюбиться! Он ни о чем не догадывался. С этим покончено навсегда.

Ну и ну! Лиза вообразила бледный взгляд Генсерского, его тонкий, как бы вбок глядящий нос, его десны – и пожала плечами. Впрочем, это ничего не значит! Влюбилась же Мурочка в Варнавина, Матреша – в плосколицего Митрошу.

– Согласна, Адам элегантный, – сказала Лиза сочувственно.

– Это в прошлом, – повторила Каша. – Я больше никогда не смогу полюбить мужчину. И замуж никогда не выйду! Это значит погубить себя навеки.

– Не надо говорить такие вещи, пожалуйста, – попросила Лиза. – Это минутное и пройдет. Не сошелся же свет клином на Адаме!

– Адам тут ни при чем. Я прочитала Зосин дневник.

С Лизиного лица сошла улыбка.

Каша поглядела испытующе и сказала:

– Я знаю, Одинцова, ты меня не очень любишь. Меня вообще никто не любит, даже мать. Особенно теперь. Я совсем одна! Тебе такое, наверное, трудно вообразить?

– Нет, почему же? – совершенно искренне ответила Лиза.

– Мама отделывает теперь наш костел и отдала туда все Зосины деньги. От Зоей не осталось ничего на память, кроме этого дневника и безделушек, которые украла горничная Даша. Знаешь, эта Даша очень странная. Она говорит, что очень любила Зоею и теперь не хочет, чтоб все Зосины драгоценности достались Богу. Он ведь сам Зоею создал такой шальной… Невозможно она рассуждает, правда?

– Да, наверное. Особенно для горничной.

– Даша отдала мне Зосин дневник и еще одну вещь – крестик. Носи, говорит, ты на монашку похожа. Я взяла, но открыто надеть не могу – вдруг мама увидит. Хочешь посмотреть?

Каша расстегнула три верхних крючка своего платья и вытащила из-за воротника довольно крупный, в пол-ладошки, золотой крест. В его поперечных концах круглыми налитыми каплями кроваво сияли тусклые рубины. Там, где над головой воображаемого Христа носился Святой Дух, блестели бриллиантики.

– Какая необычная работа! – восхитилась Лиза. – Наверное, старинная, потому что грубоватая. Такие вещи бывают в церквях. Хорошая память о Зосе.

Каша радостно покачала головой:

– Я знала, ты поймешь, Одинцова! Подругами мы никогда не будем, но ты не похожа на остальных в гимназии. К тому же именно ты нашла Зосину шпильку.

– Хочешь, я уговорю тетю отдать ее тебе?

– Не надо, – великодушно сказала Каша. – Пусть и тебе будет память. Я знаю, ты меня не выдашь. Мне твоя помощь нужна. Я ведь на этом кресте поклялась, что отомщу за смерть Зоей. Смотри, что у меня есть!

Каша раскрыла сумочку и показала завернутый в саржу небольшой обоюдоострый нож с тонким острием.

– Отлично режет! Я его на базаре у татарина специально заточила.

– Выглядит ужасно, – согласилась Лиза. – Неужели ты сможешь?

– Смогу!

Каша зажала рукоятку в жилистой руке и показала, как будет колоть убийцу – сверху вниз, если придется нападать со спины, и резко вбок, если надо угодить в сердце. Кашино лицо при этом заострилось и побледнело, губы сжались в ниточку, глаза выцвели от злости.

– Мне кажется, у тебя получится, – сказала Лиза. – А кого надо убить?

– В том-то и дело… – вздохнула Каша, аккуратно заворачивая нож в саржу и пряча в сумочку. – Из-за этого я к тебе и пришла. Ты, конечно, не слишком сообразительная, но когда есть с кем поговорить, думается лучше. Мне теперь надо найти мужа Зоей. Это он ее убил.