Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - Дарюс Сталюнас

что язык, которым они говорят, есть наречие языка польского и иными буквами передаваем быть не может», а между тем «надо показать крестьянам удобство и возможность печатания книг писанных на местном наречии, – русским шрифтом»[624]. Но можно предположить, что А. П. Ширинский-Шихматов рассматривал употребление этого языка только как временную меру. В октябре 1863 года в инструкции для осмотра народных училищ он указал собрать информацию о том, как эта книга принималась учениками, но вместе с тем велел «проводить мнение о необходимости учиться одному русскому языку, общему для всех русских, а не местному наречию, не имеющему своей письменности и служащему только для разговоров между крестьянами»[625].

Идея о народном журнале и издание «Рассказов на белорусском наречии» показывает, что, по крайней мере, до начала восстания 1863–1864 годов местные власти не видели серьезных опасностей в литературе на «белорусском наречии», напечатанной кириллицей, и даже, более того, попытались использовать такую литературу в борьбе с польским влиянием. Начало восстания внесло свои коррективы и сюда, но в историографии по этому поводу можно обнаружить путаницу. Некоторые историки утверждают, что М. Н. Муравьев запретил издавать книги на белорусском языке[626], другие – что издание таких сочинений было фактически запрещено[627], то есть прямого запрета не было, третьи указывают на то, что допускался только выпуск образцов устного народного творчества в этнографических сборниках и в периодической печати[628]. В историографии также можно встретить утверждения, что власти не видели необходимости в таком запрете[629].

Некоторые обстоятельства показывают, что конкретного запрета печатания белорусских сочинений кириллицей не было. Во-первых, о таком запрете не упоминается в официальных документах этого периода. Во-вторых, известный представитель местной интеллигенции А. Г. Киркор в 1872 году писал, что можно издавать сочинения русскими буквами на белорусском и литовском языках[630]. Было бы очень странным, если бы один из инициаторов издания белорусских книг, а во время восстания редактор официальной газеты «Виленский вестник», не знал о таком запрете. В-третьих, в конце XIX века виленский цензор, не зная, как поступить с «Белорусскими рассказами Бурачка» Франциска Бенедиктова Богушевича (бел. Францішак Бенедыкт Казімiравіч Багушэвіч), обратился в Главное управление по делам печати[631], а значит, не знал о каком-либо запрете.

Хотя формального запрета, скорее всего, не последовало, но с назначением М. Н. Муравьева генерал-губернатором, а в начале 1864 года – И. П. Корнилова попечителем Виленского учебного округа отношение к изданиям на «белорусском наречии» изменилось. Свою роль должен был сыграть и циркуляр Валуева от 18 июля 1863 года о запрете на печать всех книг на малороссийском языке, кроме «изящной литературы». О перемене политики в этой сфере свидетельствовала и критика «Рассказов на белорусском наречии», автором которой был новый попечитель Виленского учебного округа[632]. Но все-таки после подавления восстания народное творчество «на так называемом белорусском наречии» с разрешения цензуры печаталось и в Северо-Западном крае[633], и в столицах[634], о подготовке таких публикаций сообщала центральная печать[635].

Другой важной ареной борьбы за души населения являлось начальное обучение. Хотя христианское население в то время могло обучаться только в государственных учебных заведениях, а значит, власти при помощи официальных правил могли контролировать как содержание, так и язык обучения, все-таки в действительности местным чиновникам не всегда удавалось уследить за каждым уроком.

Начальное обучение

Хотя до периода Великих реформ преподавание в учебных заведениях в Белоруссии должно было вестись на русском языке (кроме Закона Божьего «иностранных исповеданий»), но некоторые источники ясно указывают на то, что без «белорусского наречия» здесь нельзя было обойтись не только в народных школах[636], но даже и при дальнейшем обучении. В 1854 году было обнаружено, что в полоцком кадетском корпусе «поступающие на службу молодые люди из белорусских уроженцев по окончании курса наук ‹…› почти все говорят и пишут на местном наречии»[637]. Поэтому не должно удивлять и то, что в конце 1850-х годов белорусские активисты предприняли попытки учреждения народных школ с белорусским языком обучения[638].

Язык преподавания в народных школах стал объектом общественной дискуссии после того, как в начале 1862 года были обнародованы проекты новых уставов народных и общеобразовательных училищ. Один из этих проектов предусматривал обучение в народных школах «отечественному языку» (то есть русскому). Как раз этот пункт и обсуждался подробнее всего в отзывах учебных заведений и некоторых общественных деятелей Северо-Западного края[639]. Многие педагогические советы высказались за начальное обучение не на русском, но на «местных языках». Чаще всего в таких случаях имелся в виду литовский, иногда – польский, в одном случае – даже немецкий (педагогический совет Россиенского дворянского училища предложил преподавать на этом языке в пограничных с Пруссией и Прибалтийским краем местностях)[640]. Такая толерантность по отношению к «народному языку» была обусловлена в первую очередь практическими мотивами. Педагогическим советам как никому другому было известно, что крестьянские дети, особенно в Ковенской губернии, приходя в школу, знали только тот язык, на котором общались дома. Поэтому некоторые чиновники учебного ведомства были готовы допустить обучение на литовском и других «народных языках» на первых этапах обучения, пока дети не выучат русский.

Конечно, единодушия в этом вопросе не было. Одним из самых яростных противников допущения местных языков, в первую очередь – литовского, в народную школу был директор Свенцянской гимназии А. Кандидов и еще два учителя этого учебного заведения, которые указали на следующие обстоятельства: все в Западном крае знают русский язык («при постоянных сношениях с белорусским племенем и в селениях и в городах, литовцы легко употребляют белорусское наречие»), бедность литовского языка и политическую нецелесообразность («первоначальное обучение на местных языках совершенно разобщает иноплеменные национальности с остальным народонаселением, равно как лишает способов и средств к дальнейшему образованию и влечет за собою много других неудобств»)[641]. Ясно, что для таких, как А. Кандидов, допущение белорусского языка в народные школы было еще более абсурдно.

В своих отзывах, как видим, только педагогические советы тех учебных заведений Виленского учебного округа, которые находились в местностях с литовским населением, высказывались за допущение местного языка в народные школы.

В замечаниях влиятельных дворян Северо-Западного края по поводу упомянутых проектов, как и в случае с мнением А. Кандидова, тоже видна тенденция игнорировать этнокультурную самобытность местного крестьянства, то есть языком обучения во всех школах признается только польский язык[642]. Аргументация в этих случаях была очень проста: здесь все знают польский язык, чего нельзя сказать о русском; кроме того, «никакая высшая мысль не может быть облечена