Запоздалый суд (сборник) - Анатолий Емельянов

— В этом пруду шесть, в том, что повыше по оврагу — четыре, а с позапрошлого года уже и в соседнем начинают гнездиться. У них, как нынче и у людей, молодые семьи отделяются. И когда строится новое гнездо, новая хатка — тоже, то ли мы от них, то ли они от нас научились — строят ее все сообща, по-нашему говоря, помочью.

— Сколько же получается по всему лесу? — продолжал спрашивать Федор Иванович.

— Теперь уже, наверное, больше семидесяти, — ответил директор.

— А когда их сюда завезли?

— Леть семь… Нет, уже не семь, а восемь назад.

— Браконьеры еще не успели к ним приглядеться?

— Да как сказать… Были кое-какие попытки. Но убивать не убивали. Специальных людей по охране бобров и других зверей у нас нет, но почти все наши лесники выполняют эти обязанности так же, как вот и наш сердитый и строгий, а на самом-то деле очень добрый Иван Иванович.

Видно было, что старику понравились слова директора, хотя он никак не выказывал это, а лишь сдержанно улыбнулся одними глазами. Федор Иванович тоже был доволен, что слова директора лесхоза о леснике оказались очень близкими к тому, что он сам минуту назад о нем Думал.

Той же дорогой они вернулись в сад и подошли к дому.

Иван Иванович опять предложил зайти и попить чаю, На этот раз директор заколебался было, полувопросительно поглядел на секретаря райкома, затем на солнце, успевшее подняться уже довольно высоко, и опять отказался. Лишь спросил на прощанье у старика:

— Со светом у тебя все в порядке?

— В порядке, — ответил тот.

— А газ не кончился?

— Всего неделю назад новый баллон поставили.

— Ну, добре. А заходить — уж извини — нет времени. Как-нибудь в другой раз. Что передать Максиму Алексеевичу?

— Максиму — салам, — и, хитровато прищурившись, добавил: — А что у тебя нет времени, что не успеваешь, — значит, плохо работаешь, хоть и директором называешься.

Когда вышли за калитку, Федор Иванович протянул хозяину руку. Тот коротко стиснул ее в ответ.

— Уж не обессудьте. А если понравилось — милости просим, опять приезжайте.

— Спасибо, — поблагодарил Федор Иванович.

Вместе с Леонидом Семеновичем они сели в машину и поехали дальше.

Когда выезжали на дорогу, Федор Иванович обратил внимание на шагающие вдоль нее столбы с натянутыми на них проводами. Они шли и шли вместе с ними в самую глубину леса. Значит, не только к дому Ивана Ивановича, но и другим на кордоны проведены и свет, и радио, и телефон.

Машину окутывал зеленый полусвет от сплошного осинника, росшего по ту и другую сторону дороги. Потом осинник перешел в смешанный лес — густой, непролазный, сумеречный. Лишь сверкнет на секунду облитая солнцем просека — и опять чащоба, глухомань. Прямо по краям дороги то и дело попадаются ярко-красные мухоморы и серые подберезовики, многие из них уже перестояли, застарели на корню — должно быть, вездесущие грибники не добираются до этих глухих глубинных мест. И Федор Иванович с грустью думает, что вот уже, считай, пятый год работает он в райкоме, а ни разу не удосужился сходить ни по грибы, ни на рыбалку. Хорошо ли это? Или, как бы сказал лесник, если времени не хватает — значит, плохо работаешь…

Леонид Семенович ведет машину ровно, будто по асфальту едет. И тормозит, где надо, без рывков, и скорости переключает плавно. А поглядеть со стороны — поза спокойная, почти небрежная, словно бы машина сама идет, а водитель руки на баранке просто так, от нечего делать, держит.

— Сразу не сказал и сейчас молчишь — кто он и что он, Иван Иванович-то?

Давно уже хотелось задать этот вопрос директору, да ведь не будешь спрашивать при самом Иване Ивановиче.

— Бывший лесник. А еще и так можно сказать: мой учитель. Когда я приехал сюда — меня сразу поставили лесничим: как-никак институт окончил. Лесничий — это в какой-то мере начальник над лесниками. Однако же чему я мог учить своих подчиненных? Сам у них учился. И у Ивана Ивановича больше всего.

— Не родня он тебе?

— Нет.

— А сколько уже ему?

— В этом году исполняется ровно восемьдесят.

— Не может быть! — не поверил Федор Иванович.

— С девятьсот двадцать пятого года работал лесником. А когда стукнуло семьдесят пять, ушел на пенсию. Только уйти-то ушел, а через три месяца снова заявился ко мне: не могу, говорит, без работы, не получается. Вот и послали мы его сюда, на пасеку. Лет пяток еще смело пробегает.

— Да, пожалуй.

— Лесной воздух, медок… Ведь у него и своих ульев не то пятнадцать, не то двадцать.

— Ну, мед-то тут вряд ли имеет какое значение.

— Мед не имеет? — удивленно переспросил Леонид Семенович. — Первейшее лекарство! Эликсир жизни!.. Что так долго не портится из того, что дает нам природа? Мясо, молоко или фрукты-овощи? Все портится. Один мед не надо ни солить, ни консервировать. Одно слово — мед!

— Что верно, то верно, — вынужден был согласиться Федор Иванович. Сам-то он не мог есть мед: вроде бы горчит, горло дерет и в грудь давить начинает. Но ведь это еще вовсе не значит, что мед плох, и, может, зря он себя не приучил к нему.

— Когда я был лесничим, то довольно скоро заработал язву желудка, — продолжал Леонид Семенович. — Таскаешься день-деньской по лесам, а ведь здесь, — он повел рукой впереди себя, — столовой нет. Нынче на сухомятке, завтра на сухомятке. К тому же и перед этим в институте тоже питался кое-как, на ходу да на бегу. Все вместе это и сказалось… Позовут лесники отобедать с ними — не иду, они мои подчиненные. Гордый я был, не хотел чувствовать себя никому и ни в чем обязанным. А пообедаешь — как потом хозяину все прямо скажешь, что хотел сказать?.. Конечно, теперь-то я думаю немножко по-другому. Теперь-то я считаю, что в гордости моей много было от молодости да от глупости. Но ведь это — теперь. А тогда походил я годик по лесу, а на другой уже еле ноги передвигать начал. Положили меня в больницу. Неделю провалялся, вторую — никаких признаков выздоровления. Но вот как-то приходит меня проведать Иван Иванович и прямо с порога, строго, чуть ли не сердито — видели, как это у него получается: «И не стыдно тебе в такие молодые годы по больницам валяться?! Давай-ка выписывайся, я за тебя возьмусь как следует и поставлю на ноги».

— И что? Вылечил?

— Медом и прополисом.

— Смотри-ка! — воскликнул Федор Иванович и опять с сожалением подумал, что не любит мед.

— Теперь у меня у самого двенадцать ульев, — похвастался директор, — Круглый год медок не переводится. И родню обеспечиваю медом, и друзей-товарищей. Да и повозиться с пчелами — одно удовольствие. Лучшего отдыха не знаю и не хочу.

Федор Иванович знает, что директор лесхоза живет на окраине городка, у него, хоть небольшой, но свой приусадебный участок, и, значит, есть возможность держать пчел.

— А как наладили пасеки в лесах? Давно ли они тут?

— Нет, не очень давно. А если поподробней…

— Давайте поподробней, — ободрил собеседника Федор Иванович. — Нам ведь все равно спешить некуда, а мне — интересно.

— Тогда начнем с шестьдесят четвертого года. Тогда, помните, был большой шум о специализации сельского хозяйства. Ну, у нас всякие такие кампании не обходятся без крайностей. Вот и тогда председатели некоторых колхозов, под предлогом того, что, мол, пчелы не приносят дохода, начали потихоньку свертывать пасеки… Между прочим, не только пасеки, кое-где и овцефермы порешили. Ну, да ладно, мы — про пасеки. Хлопот, мол, с ними много, а дохода мало. Вот тогда мы и закупили несколько пчельников целиком. Отдали их нам, если уж говорить начистоту, буквально за гроши… Правда, закупка прошла не совсем гладко. Шуму в нашем лесхозе было тогда много…

Леонид Семенович помолчал, как бы припоминая детали всей этой кампании, а потом продолжал:

— До этого мы с Захаром Николаевичем жили мирно и дружно. Никаких серьезных разногласий у нас не возникало. А тут он, что называется, встал насмерть против закупки пчел. «Нам надо сажать лес, выращивать его, рубить, снова сажать и выхаживать, надо вон какую прорву сена заготавливать — дел и так по горло, на кой тебе черт сдались эти пчелы? Есть у нас план по сдаче меда? Нет. И слава богу! Зачем же чешешь невыскочивший чирей?» И так далее в том же духе. Что делать? Собрал я, как секретарь партийной организации, собрание, стал на нем убеждать коммунистов. И очень меня тогда поддержал Максим Алексеевич Ласкин, к которому сейчас едем. Нам, говорит, нужен не план, а мед для людей. Ведь мед — это и первейший продукт, и лучшее лекарство… А в заключение своего выступления дал обязательство целый год ухаживать за пасекой в триста ульев бесплатно. С этого и началось…

Федор Иванович уже не первый раз слышит о леснике Ласкине. Его и в районной газете частенько поминают добрым словом. И чтобы не получилось, как с Иваном Ивановичем, надо бы получше расспросить о нем директора. Но и расспрашивать тоже не совсем удобно: ответить ответит, а про себя подумает: ну вот, даже лучшего на всю округу лесника секретарь райкома не знает. Видно уж, придется подождать до встречи. И Федор Иванович спросил о другом.