Болтун. Детская комната. Морские мегеры - Луи-Рене Дефоре

Это не свершившееся перемещение — именно потому, что его не было, — сообщает ее незримому и вместе с тем чрезвычайно близкому присутствию еще более гнетущую осязаемость, а затишью, внезапно воцарившемуся в доме, — характер неясного возбуждения, для которого излучающим и вместе с тем впитывающим средоточием становится комната, где сошлись два молодых человека: каждый настороженно выжидает у закрытых дверей, каждый прячется от других, каждый убежден, что спрятался, и тем не менее здесь, на разрозненных листах, покрытых неровными строчками, все происходящее, включая и само это ожидание, должно быть заботливо сохранено, чтобы впоследствии послужить к назиданию действующих лиц этой камерной пьесы!

Нетрудно было предвидеть, что долго на месте Луиза не усидит: вот уже слышно, как она мерит комнату большими шагами, зачем-то — видимо, чтобы заглушить нетерпение, — наводя в ней порядок стучат выдвинутые и тут же задвинутые обратно ящики, без нужды переставляемые стулья, и вновь продолжается это озабоченное, суетливое хождение взад-вперед, бесцельное, вызванное лишь необходимостью чем-нибудь себя занять. Нетрудно было предвидеть и то, что жажда движения рано или поздно вытолкнет ее из замкнутого пространства комнаты и она — прекрасно зная, что это лишь предлог, — придумает для себя какую-нибудь неотложную работу в другом месте. Похоже, однако, что направилась она не в коридор, а в смежный со столовой чулан, служащий одновременно бельевой и кладовкой; а оттуда, по всей видимости, сразу же проследовала в кухню, о чем спустя некоторое время и возвещает характерное дребезжанье посуды: Луиза передвигает ее с необычной резкостью, то ли из-за своего нервного состояния, то ли желая показать всем и каждому, чем именно она теперь занята и, главное, в каком дальнем углу квартиры скрылась. Чуть позже — должно быть, чтобы еще сильнее подчеркнуть свою удаленность, — она, не разжимая губ, начинает мычать какой-то популярный мотивчик, сливающийся с журчаньем воды и оглушительным звяканьем тарелок, ложек и вилок, которые уже без всякого разбора швыряет в раковину. Затем, повинуясь куда более мощной силе, чем стремление изобразить поглощенность хлопотами по хозяйству, — силе поистине неукротимой, вынуждающей ее последовательно расширять поле деятельности, — она вновь движется в переднюю, с грохотом катя уставленный посудой и пустыми бутылками столик на колесах, но тут же бросает его где-то на полпути.

Приходится довольно долго ждать, пока Луиза наконец не отражается в блестящей поверхности зеркала: одной рукой она поправляет прическу, а в другой держит мягкую салфетку, рассеянно протирая ею нижнюю часть подзеркальника. Потом, словно заподозрив, что сзади за нею следят, неожиданно поворачивается на каблуках и окидывает весь коридор, включая дальний его конец, цепким, прямо-таки хищным взором. Быстрое, мимолетное движение, почти сразу же сменившееся непринужденной позой, — однако, хотя она не могла увидеть человека, пристально смотрящего на нее сквозь дверную щель, или догадаться о том, что на нее смотрят, все происходит так, будто чужой взгляд остановил ее и поймал, а она застыла на месте, позволяя ему детально себя изучить.

Но вот она покинула обозримую часть передней и таким же решительным шагом удаляется по направлению к кухне, где на некоторое время задерживается, что-то ищет, после чего вновь появляется в зеркале, держа совок с короткой ручкой (его она кладет на подзеркальник) и щетку, которой и принимается мести ковер широкими кругообразными движеньями, все более их замедляя по мере того как убывает необработанная поверхность; под конец же точным выпадом щетки передвигает собранную кучку пыли в сторону коридора, почти под отворенную дверь, тут же, от греха подальше, мягко прижатую изнутри ногой. Впрочем, этот маневр слишком прозрачен и наблюдать за ее перемещением по коридору нет никакой нужды; лишь в завершающей фазе, когда она подберется к комнате брата достаточно близко — так, чтобы получить возможность слышать голоса беседующих и при этом не дать повода заподозрить ее в преднамеренных действиях, — сквозь вторую узенькую щелку можно будет увидеть, как она вновь примется подслушивать! А вот и нет: отойдя уже на порядочное расстояние от первой, она, вероятно, меняет решение; раздается негромкий сухой щелчок, указывающий на то, что Луиза прислонила щетку к стене, — судя по затихающему стуку высоких каблуков, она удаляется по направлению к передней. Достаточно, однако, слегка нажать на дверь, чтобы убедиться: на этот раз она вовсе не собирается прервать начатое дело; так и есть, она подходит к подзеркальнику, берет оставленный на нем совок и, бросив мгновенный взгляд в зеркало, быстро идет обратно. Начиная с этого момента остается только мысленно — ибо дверь была своевременно прикрыта, — представлять ее в классической позе домашней хозяйки, которая, наклонившись или, может быть, присев на корточки, собирает в совок выросшую горку мусора.

Именно так она выглядит, появляясь чуть позже в просвете второй двери, дающем обзор дальнего конца коридора и, отчасти, двери брата, которая находится чуть ближе к передней и по отношению к щели смещена вправо, отчего и попадает в поле зрения лишь своим краешком, — хотя просвета вполне достаточно, чтобы без особых затруднений наблюдать ухищрения Луизы: она стоит на коленях и, покраснев от напряжения, сметает мусор, а наделе, конечно же, старается занять максимально выгодное положение и удовлетворить наконец свое любопытство.

В этой позе ее и застает Леонард, неожиданно вышедший из комнаты друга: он еле успевает остановиться, чтобы не налететь на скрюченное тело, перегородившее коридор.

Она в замешательстве отстраняется и, не поднимаясь с колен, но при этом неестественно выпрямившись и прижав локти к туловищу, застывает как вкопанная; Леонард же в свою очередь, притворив за собой дверь, смотрит на нее с нескрываемым, хотя и несколько наигранным недоумением, после чего протягивает руку и, учтиво поддерживая Луизу под локоть, помогает ей встать. Нервно хохотнув, она разрешает ему это сделать, медленно, чтобы скрыть смущение, отряхивает пыль с коленей, потом отстраняется и, как слепая, плетется по коридору в переднюю, где останавливается перед зеркалом, прижав к лицу обе ладони и растопырив пальцы, как будто хочет этим жестом стереть с него последние следы растерянности. Наконец с присущей ей взрывчатой резкостью поворачивается на месте, прислоняется к подзеркальнику и, упершись руками в его край, вызывающе смотрит на Леонарда, который медленно выходит из коридора. Тот, однако, не удостоив ее даже взглядом, ускоряет шаг и сразу исчезает из поля зрения.

Сохраняя прежнюю позу, но с изменившимся — напряженным, почти испуганным — выражением лица, она следит за ретирующимся гостем одними зрачками, лишь слегка поворачивая голову в тот момент, когда он, по-видимому, лезет в стенной шкаф и, перебирая там вешалки, ощупью ищет свое пальто; может быть, Леонард уже извлек его и даже накинул на плечи, судя по внезапно исказившемуся от страха лицу Луизы, которая, сознавая, что он вот-вот уйдет и не даст ей подробного отчета о разговоре с ее братом, хмуро и торопливо, без малейшего оттенка сочувствия, бросает: «Что это с вами? Вы заболели?» Возможно, она выпалила первое, что пришло на ум, только бы остановить его, задержать; однако теперь, словно увлекаемая собственной смелостью или внушая себе, что для беспокойства и впрямь есть причины, повторяет более уверенно:

— Вам нездоровится, правда? Может быть, останетесь на минутку, отдохнете?

— Зачем? Я так скверно выгляжу? — доносится из-за кулис суховатый голос Леонарда.

— Лицо у вас встревоженное, движения лихорадочные… — настаивает она, но вдруг осекается, словно перестала находить нужные слова или испугалась, что зашла слишком далеко и может все испортить. «Так значит…» Она вновь проглатывает конец фразы, несколько секунд медлит, потом все же решается осторожно спросить: «Стало быть… у вас ничего не вышло?»

Следует пауза: видимо, прямой вопрос застал его врасплох.

— Ах, знаете ли, — голос Леонарда еле слышен, как будто он находится на большом расстоянии и говорит из последних сил, — тут слишком многое надо объяснять… точнее, по-моему, тут вообще говорить не о чем!

Унылый и сдержанный тон его ответа только увеличивает беспокойство Луизы: она быстрым движением поправляет прическу, как бывает с ней в минуты крайнего душевного смятения:

— Выходит, я ошиблась в своих предположениях?

— Почему вы так думаете?

— Видно по вашему лицу!

— Во всяком случае, я должен был попытать удачи.

Она подхватывает его слова на лету:

— Теперь вы согласны: это надо было сделать!

— Да, надо было, чтобы понять раз и навсегда: в этой ситуации уже ничего не поправишь!