Время ангелов - Айрис Мердок

— Я, конечно, слишком рано, но мне необходимо повидать его. Понимаете…

— Отца сейчас нет, — проговорила Мюриэль с огромным усилием, но все же ясно и отчетливо.

— О, неужели? Тогда скажите мне…

— Он уехал, — сказала Мюриэль высоким тонким голосом, — на свою виллу… в Сан-Ремо.

— Какая жалость. А нельзя ли…

Мюриэль закрыла дверь. Она ждала, пока шаги удалятся. Хотела опять открыть дверь, но тут вспомнила, что не все взяла. Снотворное!

«Тебе было так плохо, но ты ни на секунду не задумалась о самоубийстве, — сказала себе язвительно. — Очевидно, предпочитаешь душевные муки. Поэму взяла, а таблетки забыла. Нет, скорее всего, на роду тебе написано выжить». Она совсем было решила бросить таблетки, но рассудок победил. Будущее… кто знает, что оно сулит. Оставив чемодан у двери, она снова быстро и бесшумно поднялась наверх. В отцовской комнате продолжала звучать музыка. Войдя к себе, она стремительно открыла буфет, где хранились таблетки. Бутылочка исчезла.

Мюриэль не поверила своим глазам. Она заглянула на все полки, обшарила все закоулки. Напрасно. Мгновение назад она была еще как в тумане. Но теперь действительность заставила ее очнуться, и она стала рассуждать трезво. Могла ли она сама перепрятать таблетки? Нет. Совсем недавно бутылочка еще была здесь. Мюриэль хмуро стояла перед буфетом. Может, кто-нибудь случайно взял ее? Но в доме никто не пользуется снотворным. Элизабет… но та хорошо спит. Отец может бодрствовать в самое неподходящее время, но бессонницей и он не страдает.

Мюриэль медленно закрыла дверцы буфета. Странно и непонятно. Но ничего не поделаешь. Наверное, этому есть объяснение, может, даже очень простое, но сейчас она не будет об этом думать. Ей надо уходить. Эта загадка не единственная и не самая худшая из всех, оставляемых ею. Надо уйти раньше, чем выйдет отец, раньше, чем Элизабет позвонит в свой зловещий колокольчик. Мюриэль вышла из комнаты и пошла к лестнице.

Музыка еще звучала. «Лебединое озеро». Мюриэль узнала «Танец маленьких лебедей». Значит, все в порядке. Она прошла несколько ступенек. Но вдруг вернулась и быстрым шагом направилась к комнате отца. Постучала. Ответа не было. Она постучала еще раз и после этого осторожно открыла дверь.

Внутри было темно. Шторы задернуты, настольная лампа чем-то прикрыта. Мюриэль боялась двигаться. Она ждала, что голос вот-вот окликнет ее из тьмы. Но голоса не было. Потом сквозь тихое журчание музыки она различила другие звуки — тяжелое дыхание. Отец, должно быть, спал.

Глаза постепенно привыкли к темноте. Она сделала несколько осторожных шагов и всмотрелась в угол. Отец, одетый в сутану, лежал на ковре, под головой у него была подушка, дыхание его было едва различимо: хриплые звуки вырывались из горла с большими промежутками. Мюриэль прикрыла дверь и приблизилась к нему.

Она похолодела от ужаса. Ей показалось, что глаза у него открыты, что он смотрит на нее. Нет, это всего лишь игра света. Глаза были закрыты. На полуоткрытых губах застыло какое-то подобие усмешки. Одна рука протянулась по ковру, ладонью вверх. Мюриэль замерла, все еще не сводя с него глаз. Что она здесь делает? А если он сейчас проснется и обнаружит, что она смотрит на него? Но неодолимое чувство тревоги уже владело ею. Она осторожно сняла покрывало с лампы. Свет упал на Карла. Но он не шевельнулся. И тут она заметила маленькую голубую бутылочку. Бутылочка валялась возле ковра, пустая.

Мюриэль знала, что это случится, с той минуты, как ушла из собственной комнаты, но знала как-то немо и неподвижно. Она стояла теперь у стола, задыхаясь, чувствуя, что теряет сознание. Она неловко опустилась на стул. «Ушел», — подумала она. И закрыла глаза.

Миг спустя она очнулась. Музыка! Карл поставил пластинку. Значит, несколько минут назад он еще был в сознании. Она подошла к ковру. С трудом заставила себя прикоснуться к нему. Рука легла ему на плечо. Потрясла и окликнула: «Карл!» Но глаза не открылись, тело не шевельнулось, мерное дыхание продолжалось. Мюриэль снова потрясла, сильнее, попробовала поднять за плечи. Тело выскользнуло из ее рук.

Мюриэль понимала: надо звать на помощь. Надо бежать, звонить в больницу. Ведь он всего лишь в обмороке. Он совсем недавно проглотил таблетки. Ему еще можно помочь, его можно вернуть. Она бросилась к двери. Но остановилась, как будто кто-то удержал ее. Ей стало до боли жаль себя. То, чего она боялась, настигло ее. Надо ли возвращать Карла?

Она еще раз всмотрелась в его лицо. Оно уже немного изменилось. Гладкая белоснежная кожа теперь стала сероватой, цвета истоптанного снега. Черты как будто погружались в череп. Даже волосы Карла, рассыпавшиеся по подушке, утратили свой глянец, утратили жизнь. Потускневшие волосы мертвеца… Мюриэль стиснула зубы. Теперь настало время думать, думать так, как она никогда не думала прежде. Но сейчас, видя все это, в силах ли она думать?

Карл принял решение. Вправе ли она отменять его? Она считала, что у нее есть суверенное право уйти из жизни когда хочешь и как хочешь, так вправе ли она не отпускать его? У него были причины, возможно, куда более ужасные и весомые, чем она представляет. Насильно вернуть ему сознание, которое он отверг и уничтожил, — ответственность за это она на себя брать не может. Воля и достоинство отца не должны быть попраны. Насмешка — тащить его за ноги назад в опостылевшую жизнь. Сейчас, оказавшись перед выбором, она отвергла такое насилие над отцом.

Но власть у нее была, безусловно, была, власть выбора между жизнью и смертью. Еще можно вернуть его к жизни. Может, забыть, кто он, и просто спасти его? Но она не может забыть, кто он. А может, все-таки, вернуть ему свободу? Пусть потом решает заново. Она не собирается приговаривать его к жизни. Но он ведь всегда поступал так, как хотел. Надо ли сейчас ему прекословить? Как она может касаться этих ужасных вопросов, когда сама поражена ими и больна, больна присутствием смерти, смерти, таившейся в Карле, медленно уводившей его прочь. Даже если она будет кричать, смерть не услышит ее.

Мюриэль села и опустила голову на стол. Музыка продолжалась, воздушная, бесплотная, чистая и волшебно прекрасная. Далеко, там, где она звучит, нет ни боли, ни смерти. Здесь, в комнате, слышно было хриплое, размеренное дыхание Карла, словно он тихо, сосредоточенно вел какую-то беседу. «Эти вздохи сосчитаны, — думала Мюриэль. — Если сейчас ничего не сделать, они попросту иссякнут. За каким-то вздохом наступит тишина». Она невольно стала считать. Потом подумала: «Все вздохи всех людей сосчитаны. Моя жизнь так же конечна, как и его. Мысли, решения не в моей власти. Никакая мысль не поможет мне теперь». Никогда прежде она не чувствовала так ясно полное отсутствие Бога. Нет никого, не на кого положиться, некому ответить, исчез краеугольный камень.

Она поднялась и немного походила по комнате. Потом подошла к нему и посмотрела на его спящее лицо. Показалось ужасной дерзостью — смотреть на это лицо. Покой, к которому он стремился, еще не объял его. На лице отражалась тревога. О Боже, может, он хочет, чтобы его разбудили, спасли? Если бы знать! Если бы она знала его волю. Если бы он сказал заранее, она поступила бы так, как того желал он. Она склонилась над ним, всмотрелась. Но осунувшееся, встревоженное лицо не дало ответа. Вдруг она заметила, что Карл сжимает что-то белое в правой руке. Смятый листок бумаги. После некоторых сомнений Мюриэль осторожно вытащила бумажку. Ждала ли она какого-то ужасного пробуждения? Боялась ли, что он проснется и узнает о ее проступке? Несомненно, он и теперь знает. Пальцы как будто удерживали листок. И вот он у нее в руках. Мюриэль расправила листок:

«Мой дорогой, это так ужасно, что я едва могу выводить слова. Я должна уйти. И если я тебя увижу, то не смогу этого сделать. Помнишь, я говорила, что никогда не уйду? Я бы не ушла, честно, не ушла. Ты знаешь, как я люблю тебя, дорогой. Но этого мне не перенести. Как ты мог так поступить? Я говорю об Элизабет. Мюриэль мне все рассказала. Это убивает меня. Я отдала тебе годы своей жизни, я отдала тебе всю себя. Я люблю тебя и была бы тебе служанкой, но с ней не могу, и раз уж решила уйти, то ухожу, не предупредив. Когда к тебе попадет это письмо, я уже буду далеко и не пытайся искать меня, да у тебя и не получится. Скорее всего, я уеду из этой страны. Не беспокойся обо мне. У меня есть сбережения. Я знаю, что мне будет плохо и я буду думать о тебе всю жизнь. Я не смогла стать такой, как ты хотел, это слишком тяжело для меня. Прости меня, пожалуйста. Ты понимаешь, что я так делаю из-за любви к тебе. Я люблю тебя и едва пишу. Прощай.

Мюриэль дважды прочла письмо, после чего порвала его на кусочки. Письмо успокоило ее, над ним можно было думать. Значит, Пэтти набралась смелости и покинула дом. Опередила ее. Значит, он совершил это из-за Пэтти. Он узнал, что Пэтти знает, узнал, кто ей рассказал. «Что же он думал обо мне?» — спрашивала себя Мюриэль. Он же что-то думал. А сейчас, снится ли она ему в последнем сне, полном причудливых видений? Она оглядела комнату. Может, где-то лежит письмо, может, он написал ей, оставил хоть какой-то клочок для нее? Она осмотрела стол, поискала на полу, около ковра. Вдруг заметила полоску белой бумаги, торчавшую из-под ковра, около его головы. Она поспешно выхватила полоску. Это была бумажная стрела.