Сонные глазки и пижама в лягушечку - Том Роббинс

– Понял, сорок седьмой.

– Они там совсем рехнулись! Снимать людей со сто шестидесятого из-за дурацкой обезьяны!

– Я знаю, кто это! – встреваете вы.

– Кто, насильник?

– Нет, обезьяна. Я знаю эту обезьяну!

Полицейские переглядываются и закатывают глаза.

– Подождите, вы не понимаете! Это мой друг. В смысле, хозяин обезьяны…

– Мадам, – говорит Сесил, – прошу вас выйти из машины.

– Да нет же, правда! Я…

– А ну выйди из машины! Будешь нарушать спокойствие – я тебя в «Харборвью» отвезу! Тебе там самое место! Я бы сейчас отвез, да времени нет. – Он хлопает партнера по плечу. – Поехали, Смоки!

Не успеваете вы как следует хлопнуть дверью, как патрульная машина номер 47 врубает сирену, запускает звездно-полосатую мигалку и уносится прочь, в сторону района, еще недавно считавшегося вашим временным пристанищем. А вы остаетесь кипеть и бурлить в сиропе ярости, унижения, досады и пары-тройки других хорошо знакомых эмоций.

6:51

Кассирша желает вам всего доброго; вы отвечаете таким взглядом, что ей остается только недоумевать, как у женщины, только что купившей две дюжины банановых эскимо, может быть столь дерьмовое настроение.

Одной из причин вашей досады является замешательство: теперь, когда куплена обезьянья приманка, непонятно, что с ней делать. Андрэ, судя по всему, развлекается с верующими в парке Киннеар; к тому времени, как вы туда доберетесь, все уже уйдут, ибо на здешней широте солнце взбирается по небосклону быстрее, чем любопытный студент – по водосточной трубе женского общежития. И даже если успеть до конца церемонии, нельзя же просто ворваться в благочестивую толпу, размахивая банановым эскимо! Это привлечет нездоровое внимание и, вероятнее всего, закончится новой встречей с Сесилом и Смоки. Поэтому вместо того, чтобы бегать за Андрэ – занятие, чреватое конфузом и разочарованием, – нужно заставить его бегать за вами. Проблема в том, что вы не можете вернуться, хотя до дома всего десять минут ходьбы: район оцеплен, на каждом перекрестке стоят патрульные машины. Путь к Белфорду, однако, свободен, а следовательно, отправиться к нему – это единственный вариант, тем более что вы и так собирались начать организацию западни с его квартиры.

По пути к Белфорду, слегка дрожа от утренней прохлады (хотя для мороженого температура воздуха на несколько градусов выше оптимальной), вы продолжаете размышлять о феномене присутствия Андрэ на утренней службе. Совпадение? Знак протеста? А может, примат пришел, потому что и впрямь переродился?… Нет, нет и еще раз нет! Животные, пусть даже самые умные – в особенности самые умные, – не разделяют болезненной тяги человека к обобществлению блаженства, к систематизации благоговения, к учету тайны и приручению святости. Обезьяне не имеет смысла перерождаться, у нее с первого раза все отлично получается. По крайней мере так считает Кью-Джо. Вы, конечно, не специалист в духовных вопросах, однако имеете серьезные основания подозревать, что макака, вращавшаяся среди аристократов на швейцарских лыжных курортах, найдет общество сиэтлских лютеран нестерпимо скучным, серым и суровым.

7:10

Судя по перевернутой банке печенья и распахнутой морозилке, Андрэ побывал здесь по крайней мере один раз после отъезда Белфорда. Воодушевившись, вы кладете несколько эскимо в морозилку, а остальное содержимое первой коробки выкладываете в виде дорожки, ведущей с крыши гаража на балкон, а оттуда в кладовку, где жадную макаку можно будет запереть, резко хлопнув дверью. С чувством удовлетворения, но не питая особых иллюзий, ибо мартышкообразный похититель брильянтов, как известно, отнюдь не дурак, вы усаживаетесь в любимое кресло Белфорда. При помощи пульта включаете радио и переводите его на канал городских новостей, чтобы без промедлений узнать об окончании охоты на человека в вашем районе. В семь пятнадцать радио сообщает, что насильник все еще на свободе, хотя кольцо сжимается. А доктор Ямагучи созвал пресс-конференцию, которая состоится в десять часов, – наверное, для того, предполагает диктор, чтобы объяснить свое вчерашнее поведение. Да уж, интересно бы послушать. О боже!

Подобно цепочке эскимо, мысли о набравшемся ученом ведут к Ларри Даймонду. И вот уже вы сами заперты в кладовке – в кладовке угрызений совести. Еще чуть-чуть, и вы официально обвинили бы его в изнасиловании! Уже готовы были назвать его имя! Если эти подозрения были беспочвенными, даже безответственными – что же сказать о попытках взвалить на его плечи вину за исчезновение Кью-Джо? Конечно, он и сам хорош: позволяет похотливым позывам дергать за нитки, пренебрегает приличиями, ведет себя как безумец и свинья. Но ведь он болен, страдает, может, даже скоро умрет – а вы его так подвели! Совершили грех лжесвидетельства.

Насколько сильны эти угрызения? Не настолько, чтобы сознаться и извиниться. Чего не знаешь, то не повредит… А что, если он знает? Ведь с тех пор как Даймонд оказался «на особом листке» (что бы ни значила эта маргинальная чушь), он способен взламывать сны и похищать мысли. Сидя в пропахшем обезьяной Белфордовом кресле, держа на коленях коробку тающего эскимо, вы думаете, что с Даймондом надо либо поговорить, причем как можно скорее, либо уже избегать его, как налоговой инспекции, до конца своих дней.

Радиофицированное такси подъезжает к дому Белфорда через девять минут. В ответ на слова «Гремящий дом, пожалуйста» водитель приходит в замешательство и бормочет – не то на санскрите, не то на арамейском, не то на языке урду. Тем не менее, выслушав ваши разъяснения, он после обычного числа неверных поворотов и аварийных ситуаций успешно подъезжает к боулингу. Вместо чаевых вы вручаете ему коробку, пропитанную желтой слизью.

– Для ваших детей, – говорите вы щедро, даже мысли не допуская, что у представителя третьего мира может не быть обильного потомства.

Блондинка Натали, как раз в этот момент выскальзывающая из дверей «Гремящего дома», наверное, принимает вас – смуглокожую и черноглазую – за жену таксиста.

7:57

В течение нескольких напряженных секунд Натали обменивается с вами обжигающими взглядами («Кофейная потаскуха!» – «Чопорная ведьма!»), а потом вы разворачиваетесь и гневно маршируете прочь.

– Гвендолин, подожди!

Вы оглядываетесь через плечо, но продолжаете шагать. И тормозите лишь после того, как Даймонд произносит:

– Натали, познакомься: это Гвендолин, в которую я необъяснимо и безнадежно влюблен.

Остановившись, вы упираете руки в бока – непреклонно и в то же время заинтригованно – и пытаетесь понять: может, похабник и его шлюха над вами подшучивают? Может, Даймонд подшучивает над вами обеими? А если он серьезен – в своем ли он уме?

– А, все понятно! – говорит Натали.

Губы Даймонда искривляются, словно поддетые рыболовным крючком.

– Что ж, – добавляет она, – по крайней мере теперь я знаю: дело не во мне.

– Я отвлекся, – кротко соглашается Даймонд.

– Это уж точно, – вздыхает она.

– Я не собираюсь вам мешать. – Сарказма у вас в голосе на пару дюймов больше, чем у нее.

– Уже помешали, – отвечает Натали. – Несколько часов назад.

Встряхнув белыми волосами, она взбегает вверх по пандусу – и, зацепив вас рукавом, обдав запахом запеканки из кошачьих консервов, бросает:

– Надеюсь, вы будете жить счастливо и умрете в один день!

– Обещаем! – радостно восклицает Даймонд. – Можешь на нас рассчитывать.

– Послушайте, я только хотела кое-что передать мистеру Даймонду! – кричите вы ей вслед.

Но Натали торопливо шагает к маленькой японской машинке, по которой, похоже, потоптался Годзилла. А вы остаетесь наедине со скабрезным мерзавцем, встречающим вас улыбочкой, которую овечка могла бы поставить в рамочку.

8:30

– Тимбукту. Конец всех дорог. Столица великого Ничто. Бессменный фронтир географии; тупик, куда прибывают путешественники в инвалидных колясках. Тимбукту. Город тайны, последний приют беглецов, отдаленный перекресток, где неопределенность пересекается с экзотикой, а мечты – с отшельничеством. Тимбукту. Предел, за которым ничего нет. Затерянный. Заброшенный. Ближе к Луне, чем Нью-Джерси. Соперничающий с Катманду за звание самого музыкального города-поэмы. Тим-бук-ту. Фонетическое чудо света. Город, название которого хочется повторять… а жить в нем не хочется.

Это уж точно. Не хотели бы вы там жить. Даже двух минут не остались бы в чертовом Тимбукту. Вы и в «Гремящем доме»-то не собирались задерживаться дольше двух минут: «Я проезжала мимо и решила зайти, сказать, что доктор Ямагучи дает пресс-конференцию в десять часов», – но Даймонд заманил вас в дом (еще не успевший остыть от этой кофейной вертихвостки), резонно заметив, что слайды с видами Тимбукту могут пролить свет на исчезновение Кью-Джо. Он привел вас в просторную, плохо освещенную комнату, где за исключением пухлой кожаной софы практически не оказалось мебели; паркетный пол застилали толстые, красочные и, наверное, безумно дорогие восточные ковры, каких вы раньше никогда не видели, а стены были увешаны африканскими масками, многие из которых напоминали морды лягушек. Даймонд усадил вас на софу (которую вы украдкой обнюхали на предмет ароматических следов Натали) и угостил мятным чаем (который вы тоже попытались обнюхать – на предмет присутствия наркотиков), а потом включил проектор и буквально загипнотизировал – да, именно загипнотизировал, другого слова не подберешь, – необычной манерой разговора.