Золотая цепочка - Иван Сибирцев

— Не смогу я никогда позабыть, что подослали его ко мне. Для меня он навсегда предатель! Навсегда…

Стукнула дверь. Вспыхнул свет. Настя заслонилась рукой, а когда отвела ее, увидела отца, майора Зубцова и Кашеварова.

— Кому это, дочка, ты выносишь приговор? — спросил Николай Аристархович с напускной бодростью.

Настя шагнула навстречу отцу и, не обращая внимания на его спутников, сказала звонко:

— Глебу Карасеву, передовику производства и самодеятельному артисту! И всем проходимцам. Помнишь «счастливый случай в самолете»?..

— Помню, Настенька. И все знаю…

— И невозмутим?!

Николай Аристархович, не отводя от нее взгляда, опустил руку на плечо дочери — плечо дрогнуло — и сказал, приглушая голос:

— Отволновался я уже, дочка. Анатолий Владимирович Зубцов сразу после твоих именин посвятил меня.

— И просил Николая Аристарховича хранить все в секрете, — пришел на помощь Аксенову Зубцов.

Кашеваров нервно потер руки и сказал возбужденно:

— Та-ак. Ловко. Обкладывали его, значит, как волка. Стало быть, истинное лицо Карасева для вас не было тайной. Но вы ждали, когда созреет плод…

Агния Климентьевна приблизилась к Зубцову, водрузила себе на нос очки, часто мигая, всмотрелась и сказала осуждающе:

— Выходит, и я волчица в вашем понятии. Водили старуху за нос, играли в прятки. Техником сказались по сносу домов, а сами-то аж из Москвы, из милиции. Сына моего посвятили в свой секрет, внучке не постеснялись разбередить душу. Мне одной отказали в доверии…

Зубцов взял Агнию Климентьевну под руку, довел ее до кресла, заботливо усадил, сел рядом и сказал:

— К сожалению, Агния Климентьевна, у нас есть серьезные основания считать вас хранительницей клада.

— Любопытно проследить ход ваших умозаключений, — с вызовом сказала Агния Климентьевна.

— К осени двадцать первого года в России из детей Бодылина остались только вы. Климентий Данилович очень любил вас и, отправляя с мужем вас в Петроград, не мог не позаботиться о вашем будущем, не мог скрыть от вас и Аристарха Николаевича утаенные ценности.

Агния Климентьевна, тяжело опираясь о подлокотники кресла, поднялась, подошла к платяному шкафу, достала из него старинный, в шотландскую клетку плед, закуталась и сказала надменно:

— Мне отец о ценностях не говорил ничего. А я не вникала в секреты отца и мужа. И Аристарх Николаевич, и я воспитаны в строгих правилах: не выспрашивать близкого о том, о чем он предпочитает молчать.

Кашеваров метнул взгляд на Зубцова и сказал благодушно:

— А может, и не было их вовсе, утаенных богатств? Национализировали движимое и недвижимое, а потом еще и ограбили Бодылина?

— Ограбили уже после отъезда молодоженов, — напомнил Зубцов. — И вы не оригинальны, Степан Кондратьевич. Такая точка зрения отражена и в некоторых документах двадцать первого года. Но уже тогда и представители власти и разного рода авантюристы, даже в эмигрантских кругах, думали иначе. Вы, Агния Климентьевна, хотите сказать, что ничего не знали ни о действиях властей, ни о махинациях преступников?

— Так оно и есть на самом деле.

— Трудно оспаривать это. Но есть объективные данные. В конце мая этого года в Москве на аллейке сквера некая старушка интеллигентного вида задешево продала фарцовщику Светову разрезанную золотую цепочку и разрезанный же фунтовый слиток с вытравленной печатью. Светов был задержан. Экспертиза установила, что слиток из золота, добытого на прииске Богоданном в 1915 — 1919 годах, и заклеймен личной печатью вашего отца. Цепочку в виде змейки-медянки к карманным часам вашего отца опознал ваш старинный приятель Иван Северьянович Никандров. Произошло это в те дни, когда вы находились в Москве. Это мы знаем точно: авиационные билеты именные.

— Пустила-таки Полина с торгов завещанное ей матерью. — Агния Климентьевна гневно прихлопнула ладонью по подлокотнику кресла.

— Какая Полина?

— Феоктистова Полина Степановна, Гликерии Мартыновны дочка… — думая о своем, почти машинально отвечала Агния Климентьевна. — Как наказывала ей Гликерия Мартыновна, чтобы и в мыслях не держала распродажу. А она… Эх, жадность да корысть… — Агния Климентьевна вздохнула, сказала с облегчением: — Вон, значит, из каких мест потянулась эта цепочка. А я-то думала… — Она взглянула на Зубцова, заметила укоризненно: — А вы решили: Агния Климентьевна не молода, в некотором роде интеллигентна. Следовательно, это она ринулась в золотую коммерцию!

— Возможно, у вас есть право на иронию, — сказал Зубцов. — Но как случилось, что умершая в мае сорок третьего года и похороненная в Кировской области Аксенова Агния Климентьевна через полгода благополучно достигает Краснокаменска, простите меня, скоропалительно вступает в новый брак и превращается в гражданку Лебедеву? Коль скоро вам нечего скрывать и некого опасаться, зачем понадобилась вся эта одиссея с исчезновениями и превращениями?

Агния Климентьевна тяжело вздохнула, скорбно посмотрела на Николая Аристарховича, и сказала:

— Сын мне доселе простить не может этого, и вот вы… По дороге в Краснокаменск снова я захворала и добралась до родного города еле живехонькой. Из вагона попала прямо в больницу, в палату к Валерьяну Васильевичу Лебедеву, другу моих гимназических лет, который еще «на заре туманной юности» питал ко мне привязанность. А зимой сорок третьего стал при мне и доктором, и нянькой. Привязалась я к нему не из опасений и страхов, как вы трактуете, а просто по-человечески. Аристарх Николаевич скончался в блокаде, сына считали пропавшим без вести, впереди у меня — ничего, кроме одиночества. Не из корысти, и уж, поверьте мне, не по страсти… — Она осуждающе посмотрела на сына и договорила с усмешкой: — А свидетельство о смерти я сама себе не выправляла. Спрос за него с тех канцеляристов, что сочли меня умершей, когда сняли без сознания из эшелона в Котельниче Кировской области. А Гликерия Мартыновна Феоктистова, добрая душа, никому не сказываясь, забрала из санпропускника к себе домой. Там я и отлеживалась полгода. Время военное, никто обо мне не запрашивал, так и затерялась я в тогдашней сумятице, записали меня за упокой…

Зубцов пошел было по комнате, но сразу же вернулся к Агнии Климентьевне и спросил:

— А Павел Елизарович Потапов не говорил вам, что я расспрашивал его о бодылинском золоте?

— Потапов? Павел Елизарович? Действительно, мы познакомились с месяц назад. Наведал он меня, обсказал свое происхождение, но, кроме как на самые общие темы, мы не говорили с ним ни о чем. Посетили городское кладбище. Куда же еще нынче идти потомкам Бодылина и Потапова?.. А про ваши с ним встречи не намекал и звуком. Упомянул только, что он, как все, считал меня умершей и нипочем бы не сыскал, но перед отъездом в Сибирь ему сказали, что я живехонька.

— Кто именно сообщил ему эту новость? Он вам не называл?

Кашеваров зашелся таким кашлем, что побагровел и проворно закрыл лицо носовым платком.

— От кого он услыхал? — растерянно переспросила Агния Климентьевна. — Вовсе из памяти вон… Хотя, позвольте, припоминаю, он говорил… Да, однако, вас он помянул, Степан Кондратьевич… Явственно помню, вас…

— Путаете что-то, сударыня, — сквозь кашель пробормотал Кашеваров. — Это я про вас услышал от Потапова. Я же вам еще сообщил, помните, Анатолий Владимирович?

— Помню. — Зубцов усмехнулся и снова обратился к Агнии Климентьевне:

— Несколько дней назад вы получили из Москвы письмо от свояченицы покойного Никандрова. Вы не посвятили в содержание письма даже близких, доверили свой секрет Степану Кондратьевичу. Письмо из Москвы отправлено с нашего ведома. Расчет наш был прост: коль скоро вам нечего таить, то после получения письма единственный для вас путь — это путь в милицию или откровенный разговор с вашим сыном. Но вы промолчали…

Агния Климентьевна сидела неподвижно, опустив взгляд. Она с усилием подняла голову, провела рукой по лицу, как-то зыбко улыбнулась Зубцову:

— Все логично у вас. Да только не так все оно на самом деле… И молчать мне дольше никак нельзя. Время рассказать без утайки. Мне кажется, все началось с того, что я разлила воду…

…Боль огненной змейкой проскользнула по телу. Агния Климентьевна вздрогнула, испуганно ойкнула:

— Арик!

Никто не ответил. Агния Климентьевна медленно открыла глаза. Над крутобокими завалами грязного снега вздымались серые дома с бельмами зашторенных окон. Она вспомнила, как закачались, пошли хороводами дома. Быстрее, быстрее, пока не сомкнулись в черную пелену… Она не знала, сколько времени провалялась в сугробе, — минуту, час, полдня?! Закрыть глаза, как в детстве, подтянуть колени к подбородку и, пусть на снегу, заснуть хотя бы ненадолго.

Но Агния Климентьевна представила, как один-одинешенек лежит на диване в кабинете Аристарх Николаевич, ее Арик, и тревожно прислушивается: не возвратилась ли она. Запоздай она, может статься, что Аристарха Николаевича не подбодрят ни кипяток, ни даже ломтик хлеба…