Академонгородок - Александр Бачило

Уж как Зинаида на похоронах убивалась, как слезы лила, думали водой не отпоим. Но ничего, отошла, через полгода вышла замуж и укатила со своим в Ессентуки. С тех пор на могилке-то и не была, поди… А я вот — здесь. Оградку новую поставила. И фотографию на памятник увеличила. Из нашей с тобой сделана, узнаешь? Из самой первой. Очень ты хорошо на ней улыбаешься! И меня еще любишь… Не то что вот на этих, последних: взгляд пустой, и улыбка не та. Оскал какой-то, а не улыбка. Вообще на себя прежнего не похож, чужой — и все… Но ты не сомневайся, я каждую памятку твою храню, все подарки, письма, открытки и даже вот это!

Женщина поднялась со скамеечки, шагнула за оградку, открыла багажник машины и вынула небольшую, тщательно заточенную саперную лопатку.

— Узнаешь острый предмет? — улыбнулась она. — Так ведь и не нашли ее! Потому что хорошо была спрятана, не дома и не в гараже, где шарились, а в лесу, далеко. Я ее сначала в речку бросить хотела, а потом решила — сохраню. Все-таки память!

Она положила лопатку на стол, рядом с фотографиями.

— Вот такие дела, дорогой. Не хотел ты клятву исполнять, да исполнил. А я… — она вернулась к машине и вынула из багажника небольшой черный ящичек на треногом штативе. — Мне что теперь делать? Я ведь еще крепче твоего поклялась, и Славка Морок слышал — фотографироваться вдвоем с тобой каждый год, до самой смерти. До самой моей смерти.

Она установила штатив в оградке напротив скамеечки, откинула черную крышку ящика, за которой оказался объектив.

— Честно говоря, я сама не знаю, что со мной происходит. Наши последние фотографии… я ведь почти не смотрю на них. Не могу себя заставить. Мне страшно. Но это ничего не меняет. Я чувствую, что обязана фотографироваться с тобой каждый год! Понимаешь, обязана! Иначе просто умру! Так что извини, дорогой…

Она взяла со столика лопату, воткнула ее в могильный холмик и принялась копать. Земля была мягкая, как пух…

1995. Неглиневское кладбище

Директор Шатохин подписывал бумаги. Перед ним на столе лежала их целая стопка. Василий Трофимович брал верхний лист, читал его, держа в вытянутой руке, морщился каждый раз брезгливо, но все равно ставил подпись. Секретарша Александра Петровна ловко выхватывала подписанное и убирала с глаз долой — в папку.

Расправившись со стопкой, Шатохин снял очки, широкой ладонью потер лицо, зевнул.

— Все что ли? — спросил устало.

— На подпись — все, — секретарша пожала плечами, — а в приемной сидит один…

— Санкин, пенсионер? — встревожился директор.

— Да нет, молодой, — Александра Петровна глянула в бумажку,

— Окользин из КБ…

— По личному?

— Говорит, по производственному.

— Значит, опять склока в КБ! Как пауки в банке, честное слово. Ладно, зови этого, и хватит на сегодня.

Допущенный Александрой Петровной, в кабинете появился скромный молодой человек с рыжеватой и несколько встрепанной шевелюрой. Смущенно глядя на директора сквозь очки, он поздоровался и представился инженером Окользиным, Сергеем.

— А отчество? — тепло улыбнулся Шатохин.

— Юрьевич, — признался инженер.

— Так-так! — директор указал на стул и, не давая посетителю раскрыть рот, заговорил сам.

— Хорошо, что вы зашли, Сергей Юрьевич. Расскажите-ка мне, что там у вас делается, в КБ. Когда оснастку под семьсот двенадцатый надеетесь сдать?

Семьсот двенадцатый заказ был ахиллесовой пятой конструкторского бюро, и Шатохин нарочно упоминал его, разговаривая с конструкторами. Это заставляло их держаться в рамках.

На этот раз, однако, коронный вопрос не произвел ожидаемого эффекта.

— Скоро сдадим, — равнодушно пожал плечами посетитель, — Но я хотел поговорить не о КБ…

“По личному,” — подумал директор определенно.

— Я насчет грубельных печей, — продолжал инженер. — Случайно увидел проект… Мы что, собираемся строить участок в Неглинево?

— М-м… — Василий Трофимович помедлил, соображая, к чему бы такой вопрос. Проект был давно утвержден и передан строителям. — А что, собственно, вас беспокоит?

Окользин зябко поежился, глянув куда-то в окно.

— Нельзя этого делать, — тихо сказал он. — Это опасно. Я сам из Неглинево. И родился там, и в школе учился, и… Ну нельзя! Ей-богу, нельзя!

— Не волнуйтесь, Сергей Юрьевич, — Шатохин удивленно смотрел на инженера, — никто и не собирается устраивать площадку в самом селе. Она будет в трех километрах, и это совершенно не опасно. Ну не могу же я прямо в городе грубель обжигать, кто мне разрешит? А там болото, земля бросовая, совхоз от нее отказался…

— Да не бросовая! — перебил его Окользин. — А заповеданная. То есть, заказанная человеку, зареченная, понимаете? Испокон веков люди там не строили ничего, не сеяли, лес не рубили. Потому что это кладбище…

Шатохин озадаченно уставился на инженера. Про какое-то кладбище на месте будущей грубельной площадки он слышал впервые.

— И что же, — осторожно спросил он, — там и памятники есть? Надгробья какие-нибудь?

Окользин, неуютно сутулясь, смотрел в пол.

— Ничего там нет. Это очень старое кладбище.

— А каких, примерно, времен?

— Неизвестно. Нигде оно не упоминается, я специально смотрел архивы в краеведческом. Мне кажется, его и не хотели упоминать. Говорили просто — недоброе место, а кроме неглиневских никто и не знал, почему недоброе.

— Ага, — оживился директор. — Значит, упоминаний и документов никаких? Ну а сами вы как узнали про кладбище?

— Мне рассказывал дед Енукеев, а до этого еще — бабушка моя, Мария Денисовна. Когда я мальчишкой был, она предупреждала, чтоб не вздумал туда, на кладбище, ходить.

Василий Трофимович нетерпеливо отмахнулся.

— Что вы мне тут: бабушка, дедушка… Бабушка-то, небось, надвое сказала? И потом, откуда там взяться кладбищу? Болото да гнилой осинник. Весной я сам выезжал с комиссией.

— Не простой это осинник… — задумчиво произнес Окользин. — Это колья проросли…

Директор осекся.

— Чего-о?

Тут только в глаза ему бросился какой-то болезненно всклокоченный вид инженера. Вот и шнурок на левом ботинке не завязан…

— Колья, — повторил Сергей с мрачной убежденностью. — Когда-то в древности там закопали больше сотни этих… вурдалаков. И каждому в спину вогнали осиновый кол. Иначе от них не избавиться… Но ни в каких источниках не сказано, что будет, если вурдалака раскопать и кол у него из спины выдернуть.

“Э-э, — думал Василий Трофимович, согласно кивая инженеру, — паренек-то — того! Хорошо, если на бытовой почве или, скажем, наследственное заболевание… А ну как признают, что он на работе свихнулся? Вот тебе и производственная травма!”