Летняя королева - Элизабет Чедвик (Англия)

Алиеноре хотелось сказать, что так вести себя глупо, но она попыталась смягчить его гнев.

– Конечно, ты должен поступать так, как считаешь нужным, – примирительно сказала она и поцеловала в ухо, шею, постепенно спускаясь все ниже, к талии.

Он перевернулся, со стоном обнял ее и бросился целовать. Она поцеловала его в ответ и распустила косы, рассыпав их в беспорядочные золотистые завитки. Ее чресла ныли от тупой боли. Она знала, что на этот раз забеременеет. Она чувствовала в своем теле семя, созревшее и ждущее. Людовик прижался к ней лицом, и она почувствовала, как колется его борода. Он обнял ее и распустил шнуровку на боках ее платья, чтобы просунуть руки внутрь. Они катались по кровати, стягивая с себя одежду, задыхаясь между поцелуями. Алиенора сняла платье, а потом и сорочку и осталась обнаженной, если не считать подвязанных голубыми шелковыми лентами чулок. Людовик, все еще в бриджах, окинул ее жадным взглядом и облизал губы. Его бледные щеки раскраснелись от вожделения. Она легла на спину, раскинув ноги.

– Людовик, иди ко мне, – позвала она. – Пусть у нас будет ребенок.

Он упал на нее, пытаясь проникнуть внутрь. Она потянулась вниз, чтобы высвободить его из одежды и направить, и почувствовала твердость под рукой. Муж застонал от ее прикосновения, но когда Алиенора открылась ему, вдруг обмяк.

– Людовик?

Он оттолкнул ее и откатился в сторону. А когда она потянулась к нему, в ярости замахнулся.

– Оставь меня в покое с твоими проделками потаскухи! – Он засунул свое поражение обратно в штаны и, чуть не плача, накинул сорочку и бросился вон из комнаты.

Алиенора села и закрыла лицо руками. От ее рук исходил аромат супруга. И что ей теперь делать? Как до него достучаться? Если так пойдет и дальше, ее положение королевы пошатнется. И, как бы она ни любила Петрониллу, ей хотелось, чтобы после нее Аквитанией правили ее собственные потомки, а не дети Рауля де Вермандуа. В изнеможении она отыскала свою сорочку и платье. Возможно, в шутке Петрониллы была доля правды. Возможно, ей следовало переодеться монахиней… или тамплиером.

– Господь не любит меня, хоть я всегда стремился повиноваться ему, – сказал Людовик Сугерию, и его голос эхом разнесся между резными колоннами новой галереи в церкви аббатства Сен-Дени. Свет, пробивавшийся сквозь великолепные витражные арки у него за спиной, осыпал плиточный пол драгоценным сиянием. Король опустился на скамью и потер тонзуру.

Сугерий прервал размышления в своей келье, чтобы встретиться со встревоженным до предела Людовиком, прискакавшим на взмыленной лошади.

– Почему ты говоришь, что Господь не любит тебя, сын мой? Из-за завтрашней встречи? Тебя это тревожит?

Людовик покачал головой.

– Нет, – мрачно сказал он. – Завтра будет просто болтовня, которую я уже слышал много раз. – Он сглотнул, с трудом подбирая слова. – Это потому… потому что я не могу зачать ребенка моей королеве. Я проклят и лишен своего предназначения как король и мужчина. – Он поднял измученный взгляд на Сугерия. – Я публично поклялся, что де ла Шатр никогда не переступит порог Буржского собора, не станет там архиепископом. Быть может, все из-за этой клятвы? Королева предложила мне отказаться от своего слова, но ведь я дал его перед Богом?

Сугерий нахмурился.

– Что мешает вам с королевой зачать ребенка?

Людовик покраснел.

– Я не могу… не могу совершить этот поступок, – пробормотал он. – Когда я иду к ней, то готов зачать ребенка, но потом тело отказывается подчиниться моей воле – иногда в последний момент. Это Божья кара.

Сугерий твердой рукой сжал плечо Людовика.

– Значит, вы должны просить помощи и милости у Господа, и королева тоже. Он укажет вам путь, если вы попросите Его с открытым сердцем.

– Я просил, – жалобно признался Людовик. – Я молился и жертвовал, но Он не ответил. – Он подался вперед, сцепив руки. – Возможно, это ее вина, – проговорил он, скривив губы. – Быть может, она как-то разгневала Господа. В конце концов, именно у нее случился выкидыш.

– Это на ее совести, не на вашей, – бесстрастно сказал Сугерий. – А вам следует открыться Божьей воле с истинным смирением и принять Его наказание, если это будет необходимо. Я сделаю для вас все, что смогу, – как делал всегда. – Он нежно провел рукой по тонзуре Людовика. – Однако, возможно, королева права. Если вы покажете свое смирение, согласившись позволить Пьеру де ла Шатру занять место архиепископа Буржа, это ослабит давление на вас и на Францию, что, в свою очередь, приведет к большей гармонии в вашей жизни. Я буду молиться за вас и просить Бога обратить благосклонный взор на вас и королеву. – Спустя мгновение он добавил: – Вам и королеве не повредит проявить смирение и уважение к аббату Бернарду. Он страшный враг, но могущественный союзник, и в ваших интересах отвадить его от Тибо Шампанского.

Людовик немного приободрился.

– Вы правы, – сказал он. – Я подумаю над вашим советом. – Он поднял взгляд на великолепные витражи. Их сияние давало ему слабую надежду и вдохновение. Сугерий всегда знал, как лучше поступить.

Алиенора держала хрустальный кубок, осторожно сжимая его ладонями. И хотя держала она его крепко, но все же представляла, как уронит его и увидит разлетающиеся осколки, словно лед на замерзшем пруду.

Людовик предложил подарить кубок Сугерию на освящение новой церкви в Сен-Дени. Он кипел радостью, будто вчерашней ярости и слез вовсе и не было.

– Это будет подходящее место для его хранения, – сказал он.

– И Сугерий давно о нем мечтал.

– Это была не его идея, а моя. – Людовик бросил на нее острый взгляд. – Я увидел свет, проникающий сквозь окна, и подумал, что бы ему подарить, нечто особенное. Я подумал, что это подскажет Господу повод осенить нас своим сиянием и дать нам дитя.

Пасмурный дневной свет окрасил вазу в разные оттенки белого и бледно-серого, не выявив ни одного тонкого небесного огня. Алиенора чувствовала, что в ее руках кубок уже никогда не будет прежним. Вспоминать о том, что ее любят, было очень трудно. Она всегда знала, что Сугерий в конце концов получит кубок, но какое это имело значение? Все что угодно – лишь бы Людовик смог исполнить свой долг. Если хрустальный кубок мог совершить такое чудо, значит, нужно его отдать.

– Как пожелаешь, – сказала она. – Делай все, что сочтешь нужным. – Она протянула ему кубок с той же осторожностью, как и в Бордо, но скорее безучастно, чем с надеждой на лучшее.

Людовик осторожно взял его, и на мгновение