Последний танец Марии Стюарт - Маргарет Джордж

Ранним вечером она прилегла отдохнуть и заставляла себя бороться со сном. Она знала, что заснет, и ненавидела себя за это, поскольку понимала, что ей снова придется провести бессонную ночь. Следовало разрушить этот порочный цикл, но все препятствовало тому. Тюремная атмосфера казалась более мягкой и дружелюбной по ночам, когда они играли в карты и тихо беседовали при свете свечей. Было легче представить, что она находится в Фонтенбло или Холируде, окруженная самыми близкими людьми, после того как все остальные разошлись по своим спальням… Она заснула, прикрыв глаза рукой, и увидела сон о Ланселоте, Озерной Даме и мече Артура, с которого капала вода, а потом кровь. Она ахнула и проснулась.

В следующую минуту со внешнего двора послышалась барабанная дробь. Миновал еще один день, заполненный пустотой. Сколько бы людей ни умерло сегодня и сколько бы новых душ ни приготовилось отсчитывать свои дни в этом мире, ей он казался таким же, как все остальные. Будь с нами ныне и в час нашей смерти.

Мария заставила себя выпрямиться, тряхнуть головой, дабы прояснились мысли. Скоро наступит время ужина, с меньшим количеством блюд и более короткой церемонией. У нее совершенно отсутствовал аппетит, но ей придется занять свое место за столом.

После ужина дамы вернулись в свои покои. Мария снова взяла «Ланселота» и читала, пока они не собрались для вечерних молитв, где священник стал произносить слова из Псалтири: «Боже мой, призри на меня! Почему Ты меня оставил, почему Ты так далек от жалоб моих?»

Свет в зале быстро тускнел, и они в молчании разошлись по комнатам. Там женщины немного почитают, еще раз разберут свои вещи, а потом, зевая от отупляющей скуки, разойдутся по спальням и попытаются заснуть. Клод Нау и Эндрю Битон обратятся к своим дневникам, делая аккуратные записи и примечания. Уилл Дуглас, Бастиан Паже, кучер, конюхи и слуги соберутся в углу галереи и до поздней ночи будут играть в карты. Иногда Мария со своими фрейлинами присоединялась к ним.

Но не сегодня.

«Сегодня у меня странная тяжесть на сердце, – готовясь ко сну, подумала она. – Я не хочу ничьего общества».

Она слышала, что вооруженные стражники расходятся по своим постам для охраны королевских апартаментов – так происходило каждую ночь после того, как закрывали ворота. Некоторые из них смеялись и разговаривали. «Почему бы и нет? – размышляла она. – Они молоды, а ночь такая теплая и звездная».

Мария лежала в постели, освещенной единственной свечой у изголовья. Она закрыла глаза и помолилась о приходе сна, чтобы следующие часы промелькнули незаметно, не оставив и следа.

В шесть утра прозвучала барабанная дробь, возвещавшая о начале нового дня.

Однажды в середине лета в послеобеденное время этот распорядок был нарушен. Это случилось, когда граф Шрусбери нанес Марии официальный визит, должным образом известив ее о своем приходе через пажа.

– Ах, мой дорогой Шрусбери! – Мария всплеснула руками, приветствуя его.

Между ней и Шрусбери сложились удивительные и довольно странные отношения. С одной стороны, это напоминало отношения людей, живущих в тесном соседстве, которые невольно вынуждены общаться друг с другом. С другой стороны, это было безусловное взаимное недоверие между тюремщиком и заключенным, к тому же осложнявшееся другим обстоятельством: Шрусбери, исполнявший роль тюремщика, обрекал себя на определенного рода домашний арест, так как не мог уезжать ко двору по собственному желанию. Поэтому Мария в некотором смысле тоже стала его тюремщицей. Кроме того, в его прищуренных глазах, во внезапном приступе лихорадки или сухого кашля, который мог внезапно превратиться в нечто иное, всегда существовало невысказанное понимание, что Елизавета может умереть и тогда королевой Англии станет Мария. Возможно, сейчас Шрусбери стоял перед своим будущим монархом.

– Мадам, я принес добрые вести. – Он протянул письмо. Мария увидела зеленый воск официальной английской печати. Он вскрыла письмо.

– Елизавета дает мне разрешение отправиться в Бакстон! – Вне себя от радости, она чуть было не обняла Шрусбери. – Я знала!

Шрусбери взял письмо:

– Я очень рад.

– А я очень признательна вам, – сказала Мария.

– Мы можем поехать на следующей неделе, – продолжал он. – Я позабочусь о том, чтобы ваши покои в Бакстоне были в полном порядке. Я… обещаю, ваше величество. – Со смущенной улыбкой он поклонился.

В карете, трясущейся по неровной дороге, Мария с интересом разглядывала сельские пейзажи, среди которых проходил маршрут их двадцатимильной поездки между Шеффилдом и Бакстоном. Она была одна, не считая Мэри Сетон и графа Шрусбери, который ехал впереди и приветствовал людей, выстроившихся по обочинам, чтобы посмотреть на своего лорда.

Он велел Марии держаться в тени, не раздвигать занавески в карете, не выглядывать наружу и – самое главное – не подавать никаких знаков людям по пути. Но она все-таки отогнула краешек и смотрела наружу. Закрытая карета привлекала почти так же много внимания, как если бы она ехала в паланкине и махала рукой.

– Королева Шотландии! – шептались они и указывали пальцами. Люди вставали на цыпочки и пытались заглянуть внутрь. «Кто-нибудь видел ее?» – спрашивали они. Мальчишки бежали за каретой и пытались запрыгнуть на нее, но стражники зорко следили за этим. Графа Шрусбери встречали криками:

– Покажите ее! Покажите вашу пленную королеву!

Он двигался вперед, не обращая внимания на крики, но заранее опасаясь волнений, которые могут подняться в Бакстоне.

Королева Елизавета дала длинные и подробные инструкции, но они сводились к тому, что Марию нужно содержать в строжайшей изоляции. Ничего нельзя поделать с тем, что она может увидеть других людей во время купания в теплом источнике, но все остальные возможности для общения: прогулки, игра в кегли и соколиная охота – абсолютно исключались. Незнакомые люди не должны были приезжать в Бакстон, а пленники – выезжать оттуда. Перед отъездом Мария получит один час на сборы, и она не сможет принимать посетителей после девяти вечера.

Между тем сама королева Елизавета будет путешествовать по Мидленду и может – именно может – тоже приехать в Бакстон. Если она сделает это, то ожидает, что он будет досконально следовать ее указанием.

Шрусбери вздохнул. Он не знал, что лучше: надеяться на приезд Елизаветы или уповать на то, что этого не случится.

Считалось, что теплые источники в Бакстоне лечат массу болезней – от рахита до стригущего лишая и от растяжений до «ипохондрических ветров», но больше всего они славились целебным воздействием на больные суставы. Вода была не обжигающе горячей, как в купальнях Бата, поэтому более привлекательной для немощных людей. Она изливалась из глубоких источников в крытую купальню с мраморными скамьями, поэтому пациенты могли отмокать в воде в течение двух-трех часов, пока проветривали их одежду. В дополнение к этому больным предписывалось пить воду из колодца святой Анны, начиная с трех пинт в день и постепенно увеличивая дозу до восьми пинт; различные целебные процедуры были рассчитаны на четырнадцать, двадцать и сорок дней.

После курса лечения на водах и оздоровительных процедур считалось, что пациенты должны заниматься физическими упражнениями. Более сильные и здоровые могли выезжать на соколиную охоту, стрелять из лука и играть в кегли. Более слабые мужчины и все женщины ограничивались облегченным вариантом боулинга на доске с желобами.

Люди, постоянно занятые при дворе и лишенные возможности регулярно приезжать на воды, пили бакстонскую воду из бочек, специально присылаемых для этой цели. Дадли тоже был большим любителем этой воды.

Они наконец прибыли на место. Марии помогли выйти из кареты и проводили в ее апартаменты в новом четырехэтажном постоялом дворе, где могли разместиться около тридцати человек. Его владелицей являлась графиня Шрусбери. По правде говоря, Бесс владела самим курортом и установила распорядок выплат из денег, поступающих от пациентов: половину раздавали беднякам, а другая половина доставалась главному врачу и его помощникам. Изнутри доносился приглушенный шум голосов; гостиница была оживленным местом, где люди постоянно общались друг с другом. Шум мгновенно стих, когда королеву Шотландии проводили через общие комнаты в ее покои.

Мария обрадовалась, что побудет некоторое время одна. Она ненавидела чужие взгляды; впервые она поняла, какой безобразной предстает со стороны – сгорбленной и немощной, гораздо старше своего возраста. Это было новое и неприятное чувство. Она всегда воспринимала свою красоту и изящество как должное… до сих пор, пока все вдруг не исчезло. Возможно, лучше было не приезжать сюда.

«Сначала мою репутацию подорвали публикацией «Писем из ларца», а потом мою веру запятнали резней в ночь святого Варфоломея. Мое дело пошло прахом после падения Эдинбургского замка, а теперь даже мой последний дар, мою красоту, похитила болезнь. Я не так сожалею о потерянной красоте, как об утрате человеческого расположения. Люди более склонны помогать несчастной и красивой пленнице, чем безобразной и больной монаршей особе. И… если я когда-нибудь снова встречусь с Босуэллом, я не хочу, чтобы он видел мое уродство».