Кумуш-Тау — алые снега - Зоя Александровна Туманова

— Ак жол! Добрый путь, мальшик!

Переглянулись мы. И куда только она не ступала, эта самая нога человека?

Обратно шли злые. Чувствуем, что дома попадет. И зря. Все уже открыто, все обжито, ничего интересного не нашли.

К привалу нашему последнему вышел один человек. В плаще, рыжая бородка по краю лица, рюкзак аккуратный.

Спичками нам помог. Сам еду выложил.

«Вот, — говорит, — кусочек ветчинки». А там такой кусочек — от хвостика до пятачка. Хлеб нарезал — ломти, словно кирпичи. В общем, основательный человек. С расспросами не лез, мы как-то сами все ему рассказали. Пожаловались: везде уже люди, открывать нечего... Он говорит: «Да?»

Тут вода кончилась, я пошел к речке. Трава стоит высоко, густо, продираюсь коленями, как по воде иду. И вдруг под ногами метнулось живое. Змея!

Я скок назад — двумя ногами, как воробей. Она — за мной! Я — вправо, влево. И сам уже не пойму, я от нее бегу или она от меня. Траву разворошило всю, и мне уже мерещится — кишмя кишат в ней змеи. Я — обратно, к привалу. Незнакомый спрашивает:

— Гнездо осиное, что ли?

Я чуть отдыхиваюсь, а самому стыдно:

— А, — говорю, — змея!

— Ядовитая?

А кто ее знает! Тем не менее, говорю:

— Ну да, гадюка. Броситься хотела.

— А какая она?

Вот бывают люди любопытные. Я стал припоминать: голова черноватая. Сама зеленая, в темных пятнах. Жало длинное, с кончиком двойным... Рассказываю, а у гостя нашего глаза смеются.

— Ну, — говорит, — вижу, что вам действительно нечего больше открывать!

И давай про змей расспрашивать. А мы всего-то двух знаем: уж и гадюка. И то я путаю, у кого из них пятнышки желтенькие. Гость — про птиц. Тут немножко лучше дело, мы ведь с охотниками иной раз ходили. И все равно Мишук брякнул, что ворон и ворона — это как петух и курица. А оказывается, они совсем разные птицы. И змея, на которую я натолкнулся, не гадюка вовсе, а разноцветный полоз. Он не ядовитый, но кусается. Не жалит, конечно, это вовсе не жало, а раздвоенный змеиный язык... И так далее. Словом, поняли мы, что ходили, как слепые, что нечего нам искать неоткрытых мест, пока что в открытых не разобрались...

Вот с той встречи и пошло. Решил я все изучить, что в горах наших бегает, летает и ползает.

Как-то выпросил у охотника нырка подбитого. Долго он у меня жил... Сами научились птиц ловить, змей. Образовался маленький зверинец. Достали мы с Мишуком справочники, определители. Уехал потом дружок мой... Другие явились — Димка, Антон. А у них с чего началось — пусть сами расскажут. Давай-ка ты, Тошка!

* * *

Антон Чечелов, нахмурив желтые, словно сережки тала, пушистые брови, начал свой рассказ.

ВСТРЕЧА В ПУСТЫНЕ

Отец мой тогда в пустыне работал. Там разведку вели на газ, он и возил на буровую груз. А мы с матерью в поселке жили, в стандартном деревянном домике. Отец по субботам приезжал. Ночью в окно заколотит и кричит: «Терем, терем, теремок, кто в тереме живет?» А я — в ответ: «Антон Степаныч Чечелов!» И бегу дверь открывать да воду греть: насквозь пропыленный приезжал он.

Воскресенье кончится, опять отцу ехать. Я пристаю, конечно: «Возьми с собой!» Он на каникулы ссылается. Подошли и каникулы, тут уж я не отлип. Еще бы! Сколько про этот газ слышишь, а видеть — даже издали буровую не видал. Отец смеется: «Ладно! Только пустыня — такое дело: соль с лица сыплется! После к матери не просись!»

Взрослые без этого не могут — без подначки. Я и отвечать не стал.

Поднялись рано, еще звезды зарей не смыло. Влез я в кабину, а она высоко — как со второго этажа, все видно. Тронулись. Вот и домики кончились, последние деревья, от пыли сплошь белые, назад поотскакивали.

Смотрю: впереди — ничего! Хоть вправо смотри, хоть влево, глазу не за что зацепиться. Пустая пустыня. И почудилось, что машина крутится на одном месте, жужжит, точно жук перевернутый, а весь этот круглый горизонт вокруг нее одной медленно разворачивается... Отец, как нарочно, неподходящие случаи рассказывает. Ну, как один вышкомонтажник в песках заблудился. Без воды... Вертолет послали — искать его. Летчик сверху увидел: ползет по желтому, как будто муха... А этот, заблудившийся, говорил потом: только потому и выжил, что черепаху нашел, черепашьей крови напился. Густая она и сладкая...

Слушаю я это, а сам думаю: дорога — одно название, чуть загравирована, и не заметишь, как в сторону съедешь. Отец правит, не глядя... Из-под колес камушки взлетают, веточки, по крыльям — щелк, щелк... И так что-то мне не по себе сделалось. Пустыня разонравилась. Говорю отцу:

— А что, кроме буровой, тут ничего и нет?

Отец объяснил:

— Почему же? Отары тут пасутся, чабаны при них. Если на восток ехать — метеостанция, домик низенький. А еще дальше, где горы уже намечаются, лагерь топографической партии. Помнишь, к нам двое из них заходили клещи просить?

Я вспомнил.

Весной еще это было. Зашли к нам. Один обыкновенный дядька, как все. А другой — такой уж, со смешинкой, человек. Все подмигивает, подшучивает. Глаз у него рыжий, кошачий, губы прыгают. Мне сказал: «Ну, как учишься, все на двойках мучишься?» Товарищ его с клещами не совладал никак, гвоздь какой-то вытаскивал, а этот разыгрывает: «Может, подъемным краном?» Потом взялся за клещи — гвоздь сам выскочил... Такой уж человек.

Потом мы с пацанами бегали смотреть, как топографы в путь отправляются. Суета, конечно, кипрегель какой-то ищут. И девушка с ними, ее топографиней зовут. Мой, рыжеглазый, отовсюду слышен. Все у них в смех, бодро, спортивно...

И почему-то теперь подумалось: если такие веселые люди здесь, в пустыне, значит, ничего не страшно. Начал я отца про буровую расспрашивать. Он объясняет: БУ-75 — значит, буровая установка, семьдесят пять тонн. Высота в ней — сорок один метр, а скважину делает в два километра. Народу там много, контора есть, как везде, только по канцелярским столам, случается, ящерки бегают...

Едем, едем под разговор, солнце давно уже взошло. И как-то очень быстро вверх подскочило. Светит, будто со всех сторон сразу, слепит. За край рамы тронешь — железо обожжет. Воздух такой — в носу, в горле все высохло. А я терплю, воды