На пороге Тьмы - Андрей Круз

Он набросал несколько закорючек, больше напоминающих сперматозоиды, и продолжил:

– Это слои реальности. Разделить их между собой пространство не может, мы просматриваем все пространство до невероятных далей в те же телескопы, и разделяться они могут только временем. Вот смотри…– Он щелкнул пальцами, затем продолжил: – Звук исчез вместе с тем, как прошла доля секунды. А что еще мы оставили в эту самую долю позади? Мы не способны сдвинуться назад или вперед во времени даже на миллиардную ее часть, для нас это более недостижимо, чем солнечное ядро: туда мы хотя бы в теории можем проникнуть.

– Это что получается, – вмешался Кирилл. – Время протыкает миры как шампур, по вашей теории?

– С бесконечно тонким шашлыком, – кивнул Милославский. – Скорее, шаурма или детская пирамидка.

– И как это относится к Отстойнику?

– Случаются всякого рода катастрофы. Большие, маленькие, совсем незаметные в масштабах мира, как наше с вами исчезновение. И тогда течение подхватывает сорвавшуюся щепку, травинку или барахтающегося в воде муравья – и несет его дальше. Как нас в данном случае. Оно может дотащить его до водоворота и утопить, а может загнать в какую-нибудь заводь, где он будет вращаться на одном месте. Где скапливается мусор – получаются плотины.

Он помолчал, задумчиво глядя на свой невнятный рисунок, затем решительно перечеркнул его перпендикулярной чертой:

– А вот этот мир, как мне кажется, сорвался с места целиком. И как-то умудрился застрять в течении, образовав собой хоть и хлипкую, но плотину. Точнее, даже сеть, в которой застревает время от времени всякое.

– А… люди? Местные, в смысле? – осторожно спросил я.

– Есть подозрение, что местные этого даже не заметили, – усмехнулся он. – И живут себе своей собственной жизнью.

– Где?

– В этом самом мире. Просто… тоже чуть впереди нас. Может быть, всего на пару секунд. Или наносекунд.

– А зверье всякое? – счел я такое заявление несколько нелогичным. – Его-то тут сколько?

– Не всего, – покачал головой Милославский. – Лошадей нет вообще. Телеги есть, повозки, а лошадей нет. Крыс нет, например. Заметили?

– Это плохо? – усмехнулся я.

– Это замечательно – меньше заразы, но вот почему? – спросил он, уставившись мне в глаза.

– Частоты? – ответил вместо меня Кирилл.

– Именно! – чуть не подскочил от радости Милославский. – Мы живем на неких частотах, в неком диапазоне потока времени. Он совпадает полностью или частично с другими живыми тварями. С кем полностью – тех тоже нет. С кем частично – они есть здесь.

– Одновременно и там и тут? – усомнился я.

– Нет, думаю, что там все же была какая-то катастрофа, – покачал головой Милославский. – Думаю даже, что тамошние дети плачут по половине бесследно исчезнувших котиков и собак.

– Это которые здесь остались? – уточнил я.

– Они самые. Те же кошки и собаки здесь были, но не так чтобы слишком много. Здесь вообще не случилось засилья зверей, как следовало бы ожидать на безлюдной земле. Есть животные, их даже много, но вовсе не «девственный мир».

– Поделили популяцию с аборигенами?

– Скорее всего, Володя, скорее всего, – покивал профессор. – Теперь о Тьме. Интересно?

– Спрашиваете!

– Тьма – это низовья реки времени. Прошлое, если так это можно понимать… нет, неверно, не прошлое, а время, которое мы уже прожили. Низкочастотный диапазон.

– А Свет – то, что приходит к нам? Высокие частоты? – спросил Кирилл.

– Да. А вот этот мир застрял на самой границе, словно у края водопада. Как плотина. И плотина дает трещины, сюда проникает Тьма.

– Трещины разрастаются? – спросил я.

– Безусловно. Медленно, но верно. Вы знаете, что водопады двигаются?

– Разумеется, – ответил я.

– На мой взгляд, проще всего изобразить переход от Света к Тьме как водопад. Поток бежал-струился, потом раз – свободный полет, брызги, заводь внизу – и совсем другая река дальше. Туда – можно, свернув шею в падении, а оттуда – совсем никак. И вот эта самая грань, точка падения, постепенно приближается к нам – с каждым годом все больше и больше.

– Почему? – не понял Кирилл. – Если по вашей теории, то мы должны быть от нее на одном расстоянии. Или получается, что рано или поздно Тьма продвинется по течению так, что уничтожит вообще все. Нет баланса, Тьма сильнее.

– Не совсем, – ответил профессор. – Баланс есть. Я не совсем правильно, пожалуй, подобрал примеры. Водопад приближается только к нашей плотине. Потому что она неправильная.

– Фокусы со временем? – уточнил я.

– Да, – подтвердил тот. – Здесь очень странное время. Никто не может толком понять, какой здесь должен быть год: признаки не работают. Мы почти не стареем. Это плюс, хоть я и не уверен в этом до конца. Если я покажу вам свое фото семилетней давности, то вы увидите, что я не изменился, а так в моем возрасте не бывает, мне пятьдесят пять было, когда я провалился. Да и по другим заметно.

Вот как… а вот этого мне и не сказали. Странно. А может быть, привыкли или даже не замечают? Живешь и живешь все такой же, как и раньше. Чего в этом странного? Странно и обидно, когда стареешь, наверное.

– Но сутки же здесь обычные, двадцать четыре часа? – спросил я.

– Что такое сутки? – хмыкнул профессор. – Лишь мера, придуманная нами, которой мы оцениваем скорость текущей мимо реки. А если река потечет быстрее? Не думаю, что сутки изменятся. Сутки – это астрономия. Время – это даже не физика, это философия. Измерять философские процессы астрономическими величинами можно только условно. Сейчас время течет очень медленно, мир сдвигается по течению, а вот сутки – сутки остались такими, какими и были раньше. Земля же не прекратила вращаться вокруг своей оси и вокруг Солнца, верно?

– Ну… да, пожалуй.

– Еще момент – все сюда проваливаются из двухтысячного года. И так последние десять лет.

– Как так? – спросил я.

– Два варианта – или эти слои отстоят друг от друга на столько времени, а каналы отсюда образовались только в двухтысячный, или мы попадаем сюда с разной скоростью, просто этого не замечаем. Тут утверждать наверняка не возьмусь, моя модель допускает обе версии.

– То есть все же плотина сдвигается к водопаду? – спросил я.

– Да, так вернее, – подтвердил Милославский. – Хотя и с неправильной скоростью.

– Сколько еще осталось?

– Не знаю. Долго. Но опять же долго – это как? По скорости разрастания областей Тьмы, по частоте появлений ее порождений – лет сто.

– Помрем раньше, – усмехнулся Кирилл.

– Уверены? – обернулся к нему профессор. – Лично я нет. Не стареем же. Да и какая жизнь наступит тогда, когда Тьма займет хотя бы половину суши, а? В норах жить будем, носа не высовывать, друг друга жрать.