Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов

тут моя могила! — заболел. Зачет будет принимать другой, и, как всегда в таких случаях, с придирками. А стипендия? Нужно обязательно получить «пять» или, на худой конец, «четыре»… О, предэкзаменационные ночи!

Юрий готовился к сессии дома. У него опять была задолженность, и он, пока ликвидировал ее, отстал от ребят. Да и заниматься с Тимохом, видя его стоическую выдержку, было тяжело. Вспоминалась Лёдя, ничто не шло в голову. Даже то, что Тимох помогал Жаркевичу, раздражало Юрия: он и в этом подозревал ход конем.

Сколько бы ни было человеку лет, попав в студенческую среду, он неизбежно молодеет. Жаркевичу перевалило за тридцать, но бывший формовщик почти ничем не отличался от остальных студентов. Он, как другие, любил шутить, смеяться по всякому поводу, по-ребячьи своеволить. Но учеба давалась ему все еще нелегко, и то, что другие схватывали на лету, Жаркевич переваривал с усилием. Думал он — будто медленно ворочал жерновами. Без конца останавливал ребят, переспрашивал. Тимох терпеливо повторял, объяснял ему, приводил примеры. А Юрию казалось, что он и этим хочет принизить его, показать свои знания, подчеркнуть свое превосходство. Раздражало, что Тимох верховодит, что его слушают и слушаются.

Чувство соперничества заставляло Юрия браться за предмет со злым упрямством и просиживать напролет ночи. Когда же силы иссякали, он валился с книгой в постель и часто засыпал, не раздевшись, не выключив электричество.

Это трогало и радовало Веру. Потихоньку, на цыпочках, пойдя в комнату, она смотрела на изнуренного, растрепанного сына, со страдальческой гримасой спавшего в неловкой позе, осторожно брала из его рук учебник и гасила свет.

— Ты хоть бы раздевался, Юрок, — упрекала она назавтра.

Он пропускал слова матери мимо ушей и, вроде ему нравилось так маяться, спать не по-человечески, снова забывался только на заре — одетый, в ботинках, с часами на руке. Он будто мстил этим кому-то и находил удовольствие в самоистязаниях. Раньше Юрий не прочь был поесть, полакомиться вкусненьким, теперь же завтракал нехотя и, к удивлению матери, отказывался от денег, которые она предлагала, чтобы купил себе бутерброд или пирожное в институтском буфете.

Стараясь найти причину, Вера заводила разговор то об одном, то о другом, но напрасно — сын отмалчивался. После того как она так некстати накричала на Лёдю, они не разговаривали о ней. Чувствуя, что в самоистязании сына замешана именно девушка, Вера однажды все же заикнулась об этом. Юрий, читавший конспект лежа, подскочил как ужаленный, хлопнул по коленям тетрадкой:

— На черта она мне сдалась!

Вера по-своему поняла его.

— Конечно, Юрок, разве Шарупич тебе пара? Теперь девчат вон сколько. Рая Димина и то уж лучше.

Но Юрия передернуло. Метнув яростный взгляд, он неожиданно завопил:

— Бери себе свою Раю! Эту куклу несчастную и размочаленную!

— Ну и Лёдя не для тебя. Послушай, что Татьяна Тимофеевна говорит. Шляется с кем попало…

Сама Вера прожила бурную жизнь. Но давнее призабылось, его будто не было вовсе, и она считала себя безгрешной. А, как известно, такие женщины — очень воинственные борцы за чистоту человеческих отношений. Меряя все на свой аршин, Вера искренне негодовала по всякому мало-мальскому поводу. Была здесь и ревность матери, от которой девушка отнимает часть сыновней любви.

— С Тимкой и то уж связалась. Ищет… По улице идет, будто дарит себя каждому. Постыдилась бы хоть! Сердце ведь не гостиница.

— Ты всегда преувеличиваешь, мам!

Не обидевшись, Вера решительно обняла сына за голову, притянула к себе и поцеловала в темя. Он не вырвался, не стал, как обычно, грубить, а затих, прикусив губу.

Старательно подбирая слова, она продолжала:

— У тебя своя дорога, Юрок. С твоими способностями таким инженером будешь, что любо-дорого. Максим Степанович тоже свое передаст. Он ведь талантливый, от природы инженер. А ты, будь уверен, не таких, как Лёдька, встретишь…

Это растравило рану еще сильнее. Но боль, что терзала его, как ни странно, пробуждала и непреодолимое желание увидеть Лёдю, убедиться в чем-то самому, потребовать объяснений и… если будет возможно, простить всё.

Выбрав под вечер минуту, он пошел на бульвар, облюбовал лавочку напротив Лёдиного дома и сел.

Выло ветрено, холодно, запад угасал в стылых оранжевых красках. Оттуда, куда скрылось красное, без лучей, солнце, поднимались рваные перистые облака. Прозрачные, взлохмаченные ветром края их загибались, как гребни волн, но сами облака будто застыли — страшноватые, с медным отливом. Улица бежала как раз туда, где кануло солнце. По ней, обдавая бензинным перегаром, катились грузовики, «Победы», краны с похожими на клюв стрелами, автобусы, и создавалось такое впечатление, что они торопятся за небосклон, где догорал день. На заводской территории прогудел паровоз.

Поток машин остановился, и вскоре, пересекая улицу, прогрохотал поезд.

Неподалеку на бульваре девочки играли в классы. Совсем как в деревне, прошла ватага парней с кудрявым гармонистом. Прокатил никелированную колясочку с ребенком молодой мужчина. Он чуть было не наехал на нарисованные мелом классы, но девочки дружно запротестовали, и мужчина послушно объехал их. Напротив на лавочке сидела старушка колхозница со связанными полотенцем бидонами и набитой буханками хлеба сеткой. Она что-то жевала и время от времени поправляла платок.

Все это было знакомо и привычно, но закат бросал на людей и улицу свой отблеск, и он тревожил Юрия. Поглядывая на окна Шарупичей и их подъезд, он с нетерпением ждал — вот сейчас увидит Лёдю, и придумывал, повторял слова, с которыми обратится к ней. Она ведь сегодня работала в первой смене, давно дома и непременно должна выйти.

Ушла колхозница, взвалив на спину сетку с хлебом и бидоны, исчезли девочки, игравшие в классы, а Юрий все сидел, наблюдая за противоположной стороной улицы и боясь пропустить Лёдю.

Когда закат померк и зажглись фонари, возле измотанного ожиданием Юрия, как из-под земли, появился Севка, Нетвердо держась на ногах, присел на скамейку рядом и свистнул непослушными губами, которые не хотели складываться трубочкой. На свист подошел незнакомый расхристанный парень и сел с другой стороны.

— Алё, не бойся,— поддел Севка и криво ухмыльнулся.— В такое время еще не бьют. Да и пачкать руки я о тебя не буду… Ну донес. Ну выступил. Дали строгача с предупреждением. А дальше что? Я же чихаю на все это, сосунок.

Юрий хотел было встать, но они усадили его.

— Нет, ты выслушай, — грозно предупредил парень и, дернув за козырек, натянул Юрию фуражку на глаза.

— Слушай, Кашин, — поправив фуражку, устало произнес Юрий,— лучше не трогай