Зато мы делали ракеты. Воспоминания и размышления космонавта-исследователя - Константин Феоктистов

У меня был еще один брат — сын мамы от ее первого брака — Сашка, добрый, очень сильный и крутой парень. Мы-то с Борькой были еще маленькие, крутились около дома, а он был уже большой, с мальчишеской компанией, которая пробралась в какой-то ларек и попалась с поличным. Сашка взял вину на себя и загремел в Сибирь. Несколько раз убегал, добирался до Воронежа, здесь его опять хватали и отправляли назад. Наконец ему надоело бегать, он овладел профессией экскаваторщика и уже перед войной законно вернулся домой, окончил курсы, получил права водителя и был призван в армию. С первых дней войны Сашка был на фронте, попал в окружение, в плен, но, как и раньше, сумел удрать, перешел через линию фронта, но не явился в первую же воинскую часть: понимал, что его в лучшем случае посадят, а в худшем — просто поставят к стенке. Сумел добраться до Воронежа: рассчитывал на маму — она была еще и общественным деятелем. Она сама привела его в военкомат, все обошлось благополучно, и его просто вернули на фронт. И от него мы больше никакой весточки не получили. Уже после войны встретил как-то одного из его товарищей, который рассказал, что в последний раз Сашку видели на Курской дуге — он был военным водителем грузовика.

Когда началась война, мне было 15 лет. Помню, 22 июня слушал по радио речь Молотова; дома, кроме меня, — никого. Был совершенно уверен: «Какой дурак! Сотрем мы этого Гитлера в порошок в два счета. Хорошо бы на фронт как-нибудь попасть, пока война не кончилась». Война не кончалась. Занятий в девятом классе уже не было. В словах «наши отступают» сосредоточивался, казалось, весь смысл жизни тех дней. Еще летом в городе объявили запись в истребительные батальоны: ловить парашютистов-диверсантов. Мы с приятелями тоже пошли записываться. Но меня не взяли — не комсомолец. Куда деваться, пришлось подать заявление в комсомол (а до начала войны мучился — как бы от этого дела увернуться!).

В июне сорок второго призвали в армию отца (до этого у него была бронь), и, хотя у него в тот день было ущемление грыжи, он ушел в армию. Прошел отец всю войну, от Сталинграда до Берлина, сапером. Тогда же, когда отец ушел на фронт (в конце июня), немцы начали бомбить Воронеж. Тогда мое детство и кончилось. Стало понятно — идет тяжелая война. Не где-то далеко, а прямо здесь, у нас дома. Бомбили несколько раз вдень, в городе начались пожары. Многие стали покидать город, и мать решила, что нам тоже надо уходить. Дом у нас был свой. Забили мы окна и двери досками, взяли с собой корову и пошли вместе со всеми через Чернавский мост на левый берег реки Воронеж и дальше на восток. Наша собака Дружок пошла за нами, а кот Билли Боне не пошел, остался дома, хотя с собакой очень дружил, даже спали они рядом. Потом, когда я уже пробирался в оккупированный город через линию фронта и зашел как-то домой, кот наш выскочил из кустов. Узнал меня, жалобно промяукал, потерся о ноги и снова скрылся в кустах.

Мне очень хотелось находиться в прифронтовой полосе. Но жалко было мать оставлять одну. И все же решил: дойдем до безопасного места, и я вернусь. Двое суток мы шли в потоке беженцев, а на третий день, когда мать ушла в соседнюю деревню менять вещи на еду, я написал ей записку, что должен быть там, в Воронеже, и ушел. Еще весной мальчишка из параллельного класса нашей школы Валька Выприцкий (он был на год старше, выше меня, крупнее) под большим секретом рассказал, что «выучился на разведчика» и что, если я тоже хочу выучиться ходить в разведку через линию фронта, должен обратиться в школу разведчиков. Конечно, я туда тотчас же помчался. Принял меня подполковник, мы поговорили. То ли фигурой я не вышел, то ли еще чем, но меня не взяли. «Разведкой мы не занимаемся. Если бы немцы были на территории нашей области, тогда другое дело».

И вот теперь, по дороге в Воронеж, мне повезло: в Рождественской Хаве я встретил того подполковника. Звали его Василий Васильевич Юров. Я напомнил ему о себе. Меня приняли в разведгруппу при Воронежском гарнизоне. И тем же вечером, вернее ночью, мы выехали на машине в сторону Воронежа. В городе уже были немцы. На рассвете 6 июля на левом берегу реки Воронеж, в молодом леске на границе с открытой заросшей травой поймой реки Воронеж шириной два — три километра, на полянке нашли что-то вроде штаба. Здесь получил первое задание: пробраться в город и выяснить, что там происходит. Дело в том, что четкой линии фронта вблизи города не было, и в городе — было слышно — шел бой. Последним инструктировал меня молодой генерал в кожаной куртке, кажется, танкист: «Посмотри, есть ли в городе танки, где они, сколько. На случай встречи с немцами придумай легенду».

Было раннее очень ясное утро, но город, лежащий на высоком правом берегу реки, горел, и над ним растянулась черная страшная пелена дыма. Зрелище жуткое. Несколько километров прошел по пойме (сейчас она залита Воронежским водохранилищем), дошел до хорошо знакомого мне места (когда-то мы с отцом и братом там ловили рыбу) у излучины реки против Архиерейской рощи, расположенной на окраине города. Снял сапоги и куртку, спрятал их на берегу в кустах, заприметил место. Поплыл. Ширина реки — метров двадцать — тридцать. А за ней опять пойма. Когда подходил к левому берегу, немцы из Архирейской рощи, с высоты, меня, очевидно, заметили и стали стрелять, но сбоку, с горы, издалека. Подплыл к правому берегу — пули стали ложиться довольно близко. Выскочил из воды и залег. Потом побежал, но опять началась стрельба. До откоса, на котором начинался город, было еще далеко. Я сделал несколько перебежек. Пока лежал, смотрел вверх, на город, на Архиерейскую рощу и насыпь железной дороги, ведущей из Воронежа к станции Отрожки. Вдруг вижу: танки на большой скорости идут прямо по железнодорожной насыпи. Этот район я хорошо знал (там жил мой школьный приятель). Танки скрылись за деревьями, и там, куда они направились, сразу же началась интенсивная артиллерийская стрельба. Смотрю — возвращаются, и два из них дымят. Наши! Они шли на прорыв! Но прорваться не удалось! Потом, уже на улицах города, в разных местах я увидел несколько подбитых и сожженных наших танков: оказывается, это были наши танки! Впрочем, может быть, речь шла и о немецких, но и потом, в другие походы через линию фронта, в городе я немецких танков не видел, хотя автомобилей, мотоциклов было полным-полно.

Постепенно, перебежками продолжал приближаться к городу. При каждой перебежке — стрельба. Поэтому без конца плюхался носом в землю и долго ждал, пока немцы потеряют ко мне интерес, чтобы опять бежать. Вдруг слышу: «Хенде хох!» Поднял голову, смотрю: три немца с автоматами идут ко мне. Повели меня наверх, в рощу, а там уже сплошь немцы. Один на плохом русском спрашивает: «Куда идешь?» Выдаю ему придуманное заранее: «Вернулся в город, чтобы разыскать мать — по дороге из города потеряли друг друга». Меня посадили в коляску мотоцикла и повезли. Места все знакомые. Привезли в городской парк: вроде штаб какой-то и вокруг машины («Смотри!»). Стали допрашивать. Но я свое гну: «Шел домой, на Рабочий проспект, ищу мать». Снова посадили на мотоцикл и повезли в хорошо знакомый Бритманский сад. Там оказался еще какой-то штаб или что-то в этом роде. Тот же вопрос и тот же ответ. Приказали: «Ждать!» Потом дали ведро: «Принести воды!» Пошел к водоразборной колонке, расположенной поблизости, но не в парке, а уже на улице. Вокруг никого. Поставил ведро около колонки и, не торопясь, чтобы не привлекать внимания, ушел. Сделал круг по городу. Всюду немцы. Но кто они? Какие части? Знаков различия не знаю, тоже мне — разведчик!