ПЬЕР - Герман Мелвилл

миру, заключалась в том, что он никогда прежде не показывался на свету – хотя, действительно, дважды опоясанный и покрытый плотной буйной растительностью первобытного леса, он лежал как затонувший корпус корабля капитана Кида в ущелье верховьев реки Гудзона, – его корона имела полных восемь морских саженей под великой весенней листвой – и помимо этого, у обитателей коттеджей вообще не было особого повода для его посещения в непосредственной близости; свою древесину и топливо они получали из более доступных лесистых мест – а потому, даже если кто-то из простых людей случайно видел его, то они, неблагодарно обманутые, не сочли бы его таким чудесным зрелищем и никогда бы не решили, что он может стоять в их краю, и никак не в другом. Поэтому, в реальной жизни они, возможно, видели его, но потом все же забывали столь незначительное обстоятельство. Короче говоря, этот поразительный Мемнонов Камень для них совсем не мог быть Мемноновым Камнем, а только огромным каменным препятствием, заставлявшем глубоко сожалеть о перспективе его возникновения на удобном пути, пересекающим эту дикую часть Поместья.

Как-то однажды, расположившись около его склона, внимательно рассматривая его и размышляя о том, насколько удивительным было то, что в такой давно обжитой стороне он оказался первым проницательным и благодарным человеком, пролившим свет на столь большой природный курьез, Пьер случайно сдвинул в сторону несколько лежащих друг на друге старых, седых, оборванных слоев пушистого мха и внизу, к своему немалому изумлению, увидел грубо выбитые в скале некие полустертые инициалы – «С. зовет В.» Тогда он понял, что, хотя все в округе не имели сведений о камне с незапамятных времен, он сам все же не стал единственным человеком, который обнаружил эту чудесную нависающую картину: но давным-давно, в совсем другие времена камень видели, и его особенность осознавали – поскольку нанесенные инициалы, казалось, свидетельствовали о некоем покойном человеке, который, будь он теперь живой, возможно, мог бы покачать старческой бородой как самый почтенный многовековой дуб. Но кем, – во имя Мафусаила! – кем мог быть этот «С., зовущий В.»? Пьер думал долго, но не мог вообразить; инициалы, из-за их древности, казалось, указывали на некий период перед эрой Открытия Колумбом этого полушария. Случайно он упомянул об этих инициалах старому джентльмену с белыми волосами, своему городскому родственнику, который после долгой и разнообразной, но неудавшейся жизни, наконец, нашел великое утешение в Ветхом Завете, изучаемом все время с постоянно возрастающим восхищением; этот белоголовый старый родственник, разузнав все подробные сведения о камне – его величине, его высоте, точном угле его критического нависания и все прочем, – и затем, после очень долгих дум о нем и нескольких долгих протяжных вздохов, зрелых взглядов со стариковской многозначительностью и чтения определенных стихов в Екклезиасте – после последовательного выполнения всех этих утомительных подготовительных действий этот неторопливый белоголовый старый родственник опустил свою дрожащую руку на крепкое молодое плечо Пьера и медленно прошептал – «Мальчик, это Премудрый Соломон». Пьер при этом не мог подавить веселый смех, изумленный настолько странным и раздражительным заявлением, – заставившим его считать мнимым старческое слабоумие своего почтенного родственника, которого он хорошо знал, как весьма здравомыслящего, – о том, что старый Библейский Офир находился где-то на нашем северном побережье; поэтому неудивительно, что старый джентльмен должен был представить себе, что царь Соломон, возможно, предпринял путешествие – как своеобразный перевозчик-любитель – на некоем тирском или сидонском золотом судне по водам, и случайно обнаружил Камень Мемнона, стреляя из лука в трепетных куропаток.

Но веселье ни в коем случае не было обычным настроением Пьера, думавшего об этом камне; еще меньше веселья было у него, когда он, сидя в этой глубокой лесной тишине, бросал взгляд на свое чудесное грядущее. На некоторое мгновение он часто приходил к мысли, что он не хотел бы ничего лучшего в качестве надгробного камня, чем эта самая внушительная груда, в которой, время от времени, при мягком колебании окружающей листвы, казалось, скрывался некий скорбный и горький плач из-за какого-то милого мальчика, ушедшего в незапамятные времена.

Этот камень был хорош не только как простая достопримечательность округи, но и как своеобразное устрашение. Иногда, впадая в мистический настрой, рассматривая его тяжелую непостижимость, Пьер называл его Устрашающим Камнем. Немногими овладевало искушение подняться на головокружительную высоту и залезть на большой нависающий выступ. Казалось, будто выпадение одного семени из клюва самой маленькой пролетающей птицы может свалить огромную глыбу, обрушив её прямо на деревья.

Этот камень был очень знаком Пьеру; он часто поднимался на него, приставив длинные шесты, и, таким образом, взобравшись туда, спускался по небольшим полуразрушенными ступеньками, или же он влезал высоко на соседние буки, напарываясь собственным лбом на упругие ветки. Но никогда у него не было достаточного бесстрашия – или, скорее, достаточного безрассудства, чтобы проползти по проему у верхнего конца; этот кусок, как первейшая угроза Устрашающего Камня, действительно должен был когда-нибудь свалиться.

V

Все также продолжая двигаться и как бы с некоторой внутренней решительностью пристально следя за массой, он бросился ничком на прошлогодние листья, пролез прямо в ужасный проем и улегся там словно мертвый. Пьер не мог говорить из-за теснившихся в голове безмолвных мыслей. Они, наконец, уступили место другим мыслям, все менее и менее выражаемым словами, пока, в конце концов, из-под больших нависших и угрожающих бровей Устрашающего Камня не донеслась его речь:

«Если поклясться самому себе всем Достоинством и всей Правдой, то когда невыразимые мучения во мне когда-нибудь низвергнут меня с моей мужественной позиции, из меня не получится дрожащий, недоверчивый раб; если Жизнь подвергнет меня испытанию бременем, которое я не смогу перенести без позорного раболепия, то тогда, действительно, все наши действия предопределены, и мы – русские крепостные у Судьбы; если невидимым дьяволам в нас действительно смешно, когда мы столь благородно сражаемся, то тогда Жизнь это обманчивая мечта, а достоинство бессмысленно и не закономерно при всяком благословении, как полуночная радость от вина; если ради Морали моя собственная мать повторно пожертвует мной, то тогда сама Мораль всего лишь проблема, и для человека всё допустимо и ненаказуемо; и тогда ты, Немая Тяжесть, пади на меня! Ты ждала веками; и если все так и обстоит, то больше не жди; кого ещё ты сможешь сокрушить, если не того, кто теперь лежит здесь, призывая тебя это сделать?»

Падающая вниз стремительная птица, исполненная песней, стремительно сверкнула на неподвижном и вечно непоколебимом равновесии Устрашающего Камня и что-то бодро прощебетала Пьеру. Ветви дерева согнулись и закачались от порывов внезапного, ароматного ветра. Пьер медленно прополз дальше и гордо встал на ноги, как никому и ничем не обязанный, и пошел своим капризным путем.

VI

Когда в своих юношеских образных капризных мыслях Пьер окрестил приметный камень старинным звучным именем Мемнона, то он сделал это просто из определенных ассоциативных воспоминаний об этом египетским чуде, про которое рассказывали все путешественники по Востоку. И у него внезапно появилось желание сделать этот самый камень своим надгробием, когда не станет его самого; тогда он только уступил одному из тех неисчислимых причудливых понятий, окрашенных мечтательной безвредной меланхолией, которой часто подвержены умы поэтичных юношей. Но в будущем, при совсем иных обстоятельствах, отличных от тех, что окружали его в Лугах, Пьер рассуждал на камне и о своих юношеских мыслях о нем, и о своем будущем отчаянном проползании под ним; тогда огромный смысл дошел до него и надолго передал неосознанное движение его ещё юному сердцу, которое оказалось теперь пророческой и аллегорической проверкой последующих событий.

Поэтому не стоит говорить о других и более тонких значениях, которые припали к земле позади колоссальных бедер этого камня, грозно называемом нависшим Камнем Устрашения – скрытым для всех простых жителей поселка, но видимым Пьером – считающим его аналогом Камня Мемнона. Ведь Мемнон