Там, где папа ловил черепах - Марина Гельви

— Нет, что ты, папа?!

Солнце погружалось в море. Среди огненных туч проступала нежная голубизна неба.

— Лет триста с лишним назад, — начал папа, и я уселась поудобнее, чтобы видеть его лицо, — жил в Италии мечтатель Кампанелла. Тогда Италия боролась против испанского владычества. Кампанелла очень любил свою родину, он участвовал в освободительной борьбе. В Италии царили произвол и гнет. Кампанелла не мог смириться с этим, и его посадили в тюрьму. Обвинение было страшное: оскорбление личности короля. За это полагалась смертная казнь. Но казнь в последний момент заменили тюремным заключением, и он просидел в тюрьме двадцать семь лет.

— Двадцать семь?

— Да. Но Кампанелла не сломился. Он написал в тюрьме много книг, одна из них — «Город Солнца».

— Какое красивое название.

— Да.

— Я хочу прочесть.

— Навряд ли эту книгу можно достать сейчас. Может быть, в публичной библиотеке…

— А о чем там?

— Это рассказ моряка о счастливой стране, куда он случайно попал. Город Солнца — это коммунистическое государство, как представлял его себе Кампанелла. Там все было общим и никто никого не эксплуатировал. Всякая работа считалась почетной, а благородным считался не тот, чьи предки были богатыми, а тот, кто изучил много ремесел и умел пользоваться ими. В том городе все были богаты и сильны, а дети обучались не в школе, они резвились на свежем воздухе и учились во время игр.

— Там не было школ? Может ли такое быть?

— Так представлял себе будущее Кампанелла. Степы главного города были разрисованы наглядными пособиями по всем отраслям наук и ремесел. Знаешь, что такое ремесло?

— Ну конечно.

— И очень большое место отводилось физкультуре. Поэтому люди там жили до ста лет и ничем не болели. Чудесно, не правда ли?

— Еще бы. А как они устроили такую жизнь? У них, наверно, произошла сначала революция, а потом…

— Кампанелла об этом не пишет. Тогда, триста с лишним лет назад, революция не смогла бы победить, потому что люди были темные, влияние церкви огромно, ведь история имеет свой ход развития, свои закономерности.

— Значит, и триста лет назад люди мечтали о коммунизме?

— Люди стали мечтать о нем с того момента, когда один какой-то хитрый человек сказал другому: что я заработал — мое, но и то, что заработал ты, тоже мое.

— Как хорошо, что революция у нас уже произошла! Вот если бы не было уже и школ…

Помолчали. Дул едва ощутимый морской ветерок. Горы вдали сбегали прямо в море.

— Кампанелла писал стихи?

— Не знаю. Его в нашей стране очень почитают как философа.

— Папа, а кто же скрывался в подвале нашего флигеля? Я часто думаю: где тот человек сейчас?

— Наверно, погиб в борьбе. Или работает где-нибудь.

— Я преклоняюсь перед такими. Скорей бы коммунизм построить, правда?

— Мы бы уже сейчас достигли большего, — вздохнул папа, — если бы не капиталистическое окружение. И в стране у нас еще многое нужно искоренять. Например, стремление некоторых пожить за чужой счет, лень…

— Да-а-а-а, лень — это… Папа, ну как с ней бороться? Не люблю алгебру. Геометрию еще можно выучить, а алгебру…

— На уроках болтаешь?

— Гм!.. Если честно?

— Конечно.

— Болтаю. Но по сравнению с прошлым годом я стала гораздо сдержанней, правда?

— По-моему, да.

— А учителя говорят — нет. Конечно, если бы школа была на свежем воздухе, знаешь, как все мы хорошо учились бы? Поскорей бы устроили такие школы.

Мы возвращались с моря и все говорили, говорили о будущем. Я была благодарна папе: он совершенно серьезно отнесся к моей мечте.

Хотим жить по-новому

В Тбилиси нас встретила страшная весть: отец Нади попал под поезд. В жаркий летний день он поехал за Мцхет на рыбалку и, возвращаясь, прицепился, как всегда, к идущему в Тбилиси товарняку. Но руки соскользнули с поручней — дядю Петю втянуло под колеса. Осознав, что лишился ног, он потянулся под поезд и руками. Стрелочник помешал — ухватил под мышки, отволок. Поезд прогрохотал мимо, а дядя Петя все кричал, вырываясь из рук стрелочника: «Зачем, зачем спасли? не хочу жить без ног, не хочу!..»

Наша улица еще полна была событием, происшедшим полтора месяца назад. Ужасались, жалели до слез. Ведь такая дружная семья эти Барабулины! Жизнь, слава богу, налаживается, в магазинах сливочное масло, сахар, все без очереди, ситец на прилавках появился и другие материи, люди наконец вздохнули, тут бы жить и жить, и такое несчастье.

Я знала — надо пойти к Барабулиным поздороваться. И не шла. Было страшно увидеть безногого. Но как же не пойти? Ведь я каждый день у них бывала.

Посоветовалась с Люсей. Она сказала:

— Конечно, надо идти. И не плачь там. Он не любит, когда плачут.

— Пойдешь со мной?

— Да.

Спустились к ним в подвал. Вся семья была в сборе. Дядя Петя полулежал на сундуке, укрытый до пояса, и шил обувь. Проворно сновали крепкие ловкие руки, еще темные от работы в котельной, с черными точечками в коже и вокруг ногтей. Лицо болезненно бледное, отрешенное, как будто он плохо знает нас, мы ему мало знакомы.

— Добрый день, дядя Петя, — сказала я и почему-то устыдилась своего слишком звучного голоса. — Мы только что приехали из Урек, там так хорошо…

Он молча кивнул. Руки засновали быстрее. Помолчав, спросил:

— Как здоровье мамы и папы?

— Хорошо! Вы теперь чувствуете себя гораздо лучше, правда?

— Да, уж лучше некуда.

Тетя Катя быстро подошла к мужу, заслонила его от нас. Надя спросила:

— В этом году мы будем во второй смене?

— Не знаю, — ответила я.

Это было ужасно, что все мы, такие здоровые, ничем, ничем не можем помочь ему. Мне было стыдно за то, что у меня длинные, здоровые, блестящие от загара ноги, и я старалась спрятать их под стол, чтобы он их не видел.

Но так неловко я чувствовала себя лишь при первой встрече. Потом мы с Люсей прибегали к Барабулиным по десять раз в день. И о чем только не беседовали с дядей Петей! Я рассказала про Кампанеллу и его книгу «Город Солнца».

— Не писал бы, если бы в тюрьму не посадили, — совершенно неожиданно среагировал на рассказ дядя Петя.

— Почему вы так думаете?

— По себе сужу. Жил я до этого, как со мной стряслось, — кивнул он на одеяло, под которым не было ног, — жил, ни о чем особенно не задумывался. А теперь, к месту прикованный, поразмыслил и многое понял. Эх, дали б мне жизнь снова! — дядя Петя посмотрел на нас, и большие, в темных полукружьях глаза его наполнились слезами. — Темные мы с Катей были. — Он смахнул слезу. — Правда, в деревне жили. Что с деревенских взять? И все же… Я тогда с войны гражданской вернулся. На флоте отслужил. Отвоевался, а ума особенного не нажил. Куда люди — туда и я. Женился я, значит, начал крестьянствовать. А душа все же к правде тянулась. И сдружился я в деревне с одним — избач он был, вот как сейчас библиотекари. А еще их называют завклубами. И рассказал он нам, беднякам, про комсомол. Да так рассказал, что я и еще трое и Катя моя с подружкой в комсомолию записались. Тут нам житья от кулаков не стало. А на станции я с одним грузином познакомился, он про Тифлис рассказал, теплый, мол, и сытый город. После этого мы с Катей про Тифлис промеж собой мечтали, мол, уедем туда, заживем спокойно.

В двадцать шестом году так и сделали. Приехали сюда. На заводе нас хорошо приняли, товарищей появилось — вся Нахаловка. Дали нам работу — мы же комсомолия. А что ничего для земляков не сделали, так тогда нас совесть не мучила. Тосковал сначала по земле. Позже стал виноватым себя перед односельчанами чувствовать: бросил я их, от трудностей убежал. А потом нашел себе оправдание: много, мол, таких, как я. Не всем же геройства совершать.

Сняли мы квартиру тут, у Вардосанидзе, детишки народились. Живем. А по деревне скучаю. На рыбалку ездил не только потому, что нужда. К природе тянуло. Эх! Если б начать жизнь сначала! Да так, наверно, каждый человек думает, когда беда заставит поумнеть. Было бы больше людей с понятием, давно бы у нас жизнь наладилась.

Дядя Петя, помолчав, тихо, сквозь зубы запел:

— «Все мы на бой пойдем за власть Советов…»

Тетя Катя подпевала ему. Они с нежностью поглядывали друг на друга. Было больно и радостно видеть это.

И как же я удивилась, когда Надя пришла однажды к нам в сад вся в слезах.

— Что случилось?

— Папа с мамой поссорились. Сегодня так сильно…

— Не плачь, Надя, не плачь, — я села рядом с ней на скамейку. — Они же раньше никогда не ссорились!

— Теперь ссорятся. Только делают это, когда нас дома нет. А сегодня…

— Но почему, почему?

— Папа сердится, если она надолго во двор выходит. А она говорит: «Не могу все время в подвале сидеть — душно мне. И скучно». Ты же знаешь, Ира, моя мать любит наряжаться. Раньше отцу нравилось, когда она себе что-нибудь шила, а теперь он злится, говорит, что она для Эвгени наряжается и для дяди Резо, который часто к Эвгени приходит. Папа говорит, что мама его разлюбила. Он говорит: «Жить не хочу!» — Надя опять заплакала.