Осенью. Пешком - Герман Гессе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И он продолжал бойко излагать план за планом, пока Рейхардт наконец не рассмеялся. При любом раскладе он должен был вкладывать деньги, без гарантии успеха задуманного предприятия, Конеген же был директором, советником, техническим руководителем, словом, душой всякого дела, не рискуя при это ничем. Впервые Бертольд ясно понял, как узки и себялюбивы были мысли и идеалы его друга-художника и что все они касались лишь его собственной персоны, тщеславия или жажды наживы и, вдобавок, он с неприятным чувством осознал, какую неприглядную роль он играл в представлениях и упованиях этих людей. Именно поэтому, как только Конеген, после нескольких продолжительных разговоров, понял, что Рейхардт, действительно, не склонен воплощать в жизнь его грандиозные предпринимательские задумки, их общение оборвалось, словно его и не было. Рейхардт, еще мало знакомый с нравами богемы, с неприятным удивлением убедился, что друзья-художники моментально забыли о нем и едва кланяются ему при встрече. Один молодой художник прислал ему еще эскиз для обложки, который Рейхардт как-то в разговоре заказал ему. Он купил этот набросок, хотя уже и думать забыл про заказ и положил его в ту же папку, в которой хранились политипажи Конегена.
Глава третья
Доктор Рейхардт бывал время от времени в одиноком доме в предместье у советницы Вейнланд, где каждый раз удивительно хорошо чувствовал себя. Изысканность, царившая в их простой на первый взгляд квартире, составляла приятную противоположность нравам богемы, среди которой он вращался, кроме того его все серьезнее занимала дочь Вейланд. Она принимала его раза два одна, и строгое изящество ее каждый раз приводило его в восторг и смущение. Он находил невозможным говорить с ней о чувствах, или узнать, что она чувствует к нему, так как при всей своей неоспоримой красоте она казалась воплощением ума, здравомыслия и рассудительности. Агнесса выказывала дружеское, деятельное участие к тяготившему его состоянию и постоянно убеждала его в том, что настоящий мужчина должен заниматься чем-то определенным, а не ждать когда на него снизойдет озарение и он наконец поймет свое призвание. Мудрость художника Конегена так же мало трогала ее, как и его творения.
– Это – вздор, решительно сказала она, увидев его картины. – Ваш друг, наверно, не занимается этим серьезно. Насколько я в этом деле понимаю, это подражания японским работам, которые могут иметь ценность разве, как стилистические упражнения. Господи, да что это за люди, которые лучшие молодые годы тратят на то, чтобы понять как сочетать зеленое с серым. Да каждая женщина, обладающая хоть каким-нибудь вкусом, добивается лучших результатов, когда подбирает отделку для своих платьев.
Агнесса сама в своем простом, но изящном, строгом костюме являла собою пример такой женщины. Судьба, казалось, специально подарила ему встречу с этой чудесной девушкой для того, чтобы она наставила его на путь истинный. Но человека труднее всего сделать счастливым, когда он запутался в с своих миро зрениях. После того, как дружба с Конегеном закончилась, Бертольд вскоре нашел в лабиринте своих терзаний и сомнений новый славный путь, по которому радостно устремился с рвением, достойным гораздо лучшего применения.
На одной публичной лекции на тему «Искусство и жизнь, или новые пути к художественной культуре» он узнал нечто, что с величайшей готовностью принял в свою душу, так как оно отвечало его настоящим разочарованным мыслям, а именно необходимость положить конец игре в эстетику и интеллектуализм. Долой формалистическую и отрицательную критику нашей культуры, за счет насущных интересов нашего времени. Таков был клич, на который Рейхардт бросился с чувством облегчения. Немедленно и бездумно, как новообращенный, пошел за ним, не размышляя о том, куда он его приведет. А вел он к улице, мостовая которой как раз подходила для спотыкающегося коня Бертольда, а именно- к новой этике. Не было ли все кругом, на чем только останавливался глаз, гнило и испорчено? Дома наши, мебель, одежды – безвкусны, рассчитаны на показуху и обман, общественная жизнь бессодержательна и суетна, наука окостенела, дворянство выродилось, буржуазия заплыла жиром? Не покоилась ли наша промышленность на грабительской системе и не являла ли она собою того отвратительного искажения истинного идеала? Принесла ли она в массы красоту и счастье, облегчила ли жизнь, вызвала ли радость, благородные чувства? Ах, нет, нет и нет. Всюду все думали лишь о наживе, и, начиная с политики и до образовательных искусств, всякая духовная деятельность от начала и до конца была компромиссом с невежеством. Впечатлительный ученый внезапно увидел себя окруженным ложью и обманом, города, загрязненные угольной копотью, развращенные голодом, опустошенную страну, вымирающее крестьянство, каждое истинное, святое жизненное движение, заглушенное в корне. Вещи, на которые он еще несколько дней тому назад смотрел с равнодушием или даже с удовольствием, являли ему теперь лишь внутреннюю свою гниль. Бертольд чувствовал себя ответственным за все это и обязанным поспособствовать созиданию новой этики и культуры.
Когда он рассказал об этом Агнес Вейнланд, она не могла скрыть своего огорчения. Она расположена была к Бертольду и полагала, что сумеет быть ему поддержкой в его деятельной, созидательной жизни. Но она видела, что он, хотя и любит ее, но, все же слепо верит во все эти учения и идеи, которые нисколько не отвечали его духовному складу и только умаляли его силы. Она откровенно высказала ему свое мнение и добавила, что каждый человек, умеющий сделать подметку или пришить пуговицу, полезнее и дороже человечеству, нежели все эти пророки. В каждой скромной человеческой жизни достаточно возможностей проявить благородство и отвагу и лишь немногие призваны к тому, чтобы низвергать существующий строй и быть учителями человечества. Но он горячо возразил что именно эти мысли и выражают собой обычное равнодушие и разделять их ему не позволяет его совесть. Это был первый маленький спор между ними,
