Грозненский роман - Константин Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И Борис отказался, сославшись на семейные проблемы. Главный инженер посмотрел на него странным взглядом и сказал: «Что ж, была бы честь предложена». Коллеги удивлялись, пытались расспрашивать. Борис отшучивался. Через неделю он уже почти забыл обо всем, осталась лишь легкая досада. «Как там говорил Вася – хребет слабый? Да нет – ерунда! Просто я без Ирки не хочу. И самоутверждаться мне не надо».
А по стране гремели перемены. Словно торнадо промчался сухой закон, слизнул виноградники и заменил их тормозной жидкостью и клеем «Момент». Грозного он, правда, почти не коснулся: по прежнему в магазинах без всяких талонов была и водка, и «Вайнах», и «Ркацители», и «Шипучка». С журнальных страниц, словно свежий ветер, хлынула новая, а, вернее, старая, долгие годы запрещенная литература. Обком переехал в новое здание, пристройку отдали университету. Первым секретарем впервые стал чеченец. Но все так же шумели каштаны, и летели по ветру кленовые «вертолетики».
Славик перешел во второй класс и нашел в шкафу папины рисунки. Мама и папа пошли в магазин, и разглядывать рисунки никто не мешал. Рисунков было много, очень много, а вот тем всего две – город и мама. Город Славик просмотрел быстро: почти все места он узнавал, даже бабушкин дом. Был, правда, один рисунок, где Грозный был какой-то странный – громадные дома, винтовые лестницы, висящие прямо в воздухе сады, странные, похожие на бабочек самолетики. Город был очень красив, и Славик решил спросить у папы, скоро ли так будет – он тоже хотел летать на таких самолетиках.
Рисунки с мамой Славика немного озадачили. Мама на них была очень красивой, но почему-то почти везде голой. Мама летала сама по себе по воздуху, закрывая черными волосами пол неба. Мама сидела, свесив ножки, на облаке и махала кому-то рукой. Мама лежала в поле с закрытыми глазами и улыбалась странной, волнующей улыбкой, а лунный свет почти осязаемо гладил ее тело. Славик застеснялся и положил рисунки на место. Спрашивать у папы он ничего не стал.
– Мама, – попросил Славик, – ты мне дашь пять копеек?
– А зачем тебе?
– Мы хотим Зульфире Идрисовне подарок купить. Учебник ингушского языка, он двадцать копеек стоит. Дашь?
– Конечно, дам, сыночка! – улыбнулась Ирина. – Вы сами придумали?
– Сами! Она же учительница ингушского языка. Правда, здорово?
В городе прошли первые митинги и демонстрации против строительства в Гудермесе завода БВК. Стройку заморозили. Русских в демонстрациях практически не было.
Два раза приходили предложения об обмене. Предложения ни Бориса, ни Ирину не устроили. Ну что это такое – какой-то Камышин, что там делать?
Прошли волнения в Казахстане и Сумгаите. На работе начались шоу с выборами директоров. Напротив магазина «Спутник» целыми днями стояли молодые парни с плакатами. Плакаты требовали поднять статус чеченского языка. В город хлынули беженцы из Азербайджана.
На заводе начались задержки с зарплатой. Народ бурлил, возмущался, в курилках звучали угрозы. Выкурив по три сигареты, вдоволь наоравшись и пройдясь по родословной высоких начальников, рабочие шли имитировать трудовую деятельность. Потом успокаивались окончательно и работали уже по-настоящему. Деньги обещали со дня на день. Когда таких дней набралось почти два месяца, на заводе образовался забастовочный комитет. Борис вошел туда одним из первых и быстро стал лидером. Ах, как же пела душа, какой охватывал его восторг! Как сладко было видеть, что его слушают, затаив дыхание, не то что на скучных собраниях. Какое могущество он ощущал, когда очередной скептик, поворчав, становился на его сторону и признавал – да, другого пути нет, надо грозить остановкой.
Впрочем, соглашаться-то соглашались, но начинать не хотел никто: «Почему мы? Не, давайте кто-нибудь другой начнет, а мы поддержим». И так все. Отчаявшись, комитет стал применять и хитрость, и даже угрозы. Душа по-прежнему пела, но уже немного фальшиво. И тише.
В последний день, когда почти все уже было организовано, руководство нанесло неожиданный удар – выдало зарплату. Победа? Конечно, победа! Но откуда же тогда смутное ощущение досады? Неужели оттого, что все кончилось, он опять простой инженер, и никто не слушает его, открыв рот? Неужели…
Словно гром, прогремели события в Троицкой. Прошел первый съезд ОКЧН. Съезд требовал, чтоб все руководители в республике назначались только из числа чеченцев, а нефтяную промышленность заменили туризмом. Армяне, сбежавшие из Азербайджана, двинулись дальше в Россию.
Ранней весной им предложили обмен в Ленинград. Комнату в коммуналке за две их квартиры – по всем раскладам просто шикарный вариант. Но они думали: ехать в коммуналку, хоть и в Ленинград, было боязно. Через неделю, когда уже почти решились, оказалось что волновались зря: обменщики передумали.
Борису опять предложили должность заместителя начальника цеха, и на этот раз он согласился. Трудовых подвигов теперь никто не требовал: отработал с восьми до семнадцати – и баста. Да и возвращаться в полночь не казалась уже безопасным. Внешне все еще было, как раньше, но только внешне – мир стремительно менялся.
Ирина решила, что одну квартиру поменять будет проще, и они затеяли обмен. Варианты нашлись быстро, даже пришлось выбирать. Когда из двухкомнатной квартиры на четвертом этаже вынесли последние вещи, и последний раз захлопнулась тонкая, обитая дерматином, дверь, стало грустно. Они задержались на площадке, Ира прижалась Борису к груди, закрыла глаза. Как в калейдоскопе, мелькнули десять счастливых лет: круглый столик с бутылкой «Шипучки», луна, подсматривающая за ними через окно, серпантиновое «я люблю тебя».
– Боря, – прошептала Ира, – как не хочется отсюда уезжать! Будет ли еще когда-нибудь так…
– Что ты, любимая, – обнял ее Борис. – Нас еще волшебный лес ждет.
– Ира! Боря! – закричали снизу. – Хватит зажиматься, машина ждет!
Окна новой трехкомнатной квартиры выходили на две стороны. В одно был виден Дом Быта с шумевшим перед ним проспектом Ленина, из остальных открывался вид на детский сад, свечки девятиэтажек и замороженную сто лет назад стройку Универсама.
Вещи подняли быстро, и в будущей детской зашумело новоселье. Рекой лилось вино, ручьем – коньяк, тост сменялся тостом, и через десять минут Ира забыла о глупых предчувствиях.
– Будьте счастливы! – желали гости.
– Всегда готовы! – отвечал Борис. Ира улыбалась и кивала.
А через месяц грянул ГКЧП.
Как и все, три дня они, не отрываясь, следил за новостями, а потом плюнули, съездили на Каспий и затеяли ремонт.
Славик вынес мусор, вернулся с синяком под глазом и заявил, что больше он тут один на улицу не пойдет.
Вокруг окруженного милицейской цепью обкома шумел митинг, старая власть держалась из последних сил. Борис отремонтировал окна, Ира поклеила обои в детской. Вместе взялись за большую комнату, и тут события закрутились с дикой скоростью.
Из далекой Эстонии в город приехал новый лидер, из Москвы вернулись защитники Белого дома, и старая власть не выдержала натиска. А Борис покрасил полы.
Город заполонили съехавшиеся с сел революционеры, перед Советом Министров начался бессрочный митинг. Мимоходом, поддавшись общей моде, снесли памятник Ленину, оставив на пьедестале один ботинок. Новый лидер обещал жизнь, как в Кувейте, и почему-то золотые краники. Из уст в уста поползли слухи: «Русских будут резать! Надо уезжать!» Начались игры вокруг выборов.
Ира через Министерство достала новый унитаз и шикарную зеленую ванну. Борис поменял трубы, положил кафель. Отец смастерил в туалете полочки. Славик записался в секцию настольного тенниса.
В октябре революционная пружина начала распрямляться еще быстрее, хотя казалось, что быстрее вроде и некуда. Прогремели бунты в СИЗО, закончившееся тем, что узников «прогнившего режима» выпустили на волю, и они с радостью включились в революционный процесс. Естественно, как могли. Вооруженных людей на улицах прибавилось. Гвардейцы это, ополчение или вчерашние обитатели тюрем, разобраться было невозможно. Да и какая разница – революция! В город зачастили высокие руководители из вроде бы еще столицы – то генеральный прокурор, то Руцкой, то Полторанин с Бурбулюсом. Чем они занимались? Наверное, политикой. Тоже, как умели.
Двадцать седьмого октября республика получила первого президента. В магазинах стремительно исчезали продукты. Похолодало.
Борис и Ирина с головой ушли в ремонт. Квартира преображалась на глазах, превращаясь в то, о чем они мечтали. Кухня – маленькая, но уютная, где продумана каждая мелочь. Детская – тоже небольшая, зато отдельная. На стенах веселые светлые обои, удобный стол для уроков, диван. А как блестела зеленая ванна, как отсвечивал новый, темно-зеленый кафель, как сверкали встроенные полочки!
Из цеха уехал еще один работник. Продал квартиру в Черноречье и купил домик в богом забытой деревне где-то под Ярославлем.