Мандала - Сондон Ким

наслаждение от союза мира и существования, которые считал разобщёнными. Однако в миг разъединения удовольствие исчезало, а мир и существование превращались в две параллельные прямые. Удовольствие длилось мгновение, но плата за него оказалась высока. Меня исключили из монастыря. Я стал скитальцем, монахом-бродягой.

С тех пор начались мои блуждания. Я пил вино. Курил. Ел мясо, спал с женщинами. Чувствовал пустоту. Чтобы забыть её, снова пил и спал с женщинами. Потом на меня вдруг что-то находило: я садился в позу лотоса и боролся с хваду. Отчаяние. Отчаяние. Я снова вливал в себя горькую водку из монашеской чаши и дрожал. Хотел во всём дойти до конца. До конца всех концов. Моя смазливая физиономия сморщилась, ясный взгляд потух. Я пристрастился к мысли о самоубийстве. Настырная, ничтожная мыслишка. Но ты не знаешь, какие страдания пульсировали в моих жилах, не наход себе выхода, скрытые под серой рясой. Ты не знаешь страданий молодого монаха – они сродни утренней эрекции. О-о, ты не знаешь, какая странная тоска терзала моё тело бессонными ночами. Самоубийство. С другой стороны, возможно, именно мысль о нём и была опорным столбом, удерживавшим во мне слабую жизнь. Прости. Похоже, я снова тешу себя тщеславием. Долой эту пакостную чушь, скажу всё как есть. Мысль о самоубийстве держала меня за глотку, а это значит, что я боролся за жизнь. Я хочу жить. Я жажду жизни всем своим существом, до ломоты в костях. Но я не знаю как. Не знаю, как лучше жить, как жить по-настоящему.

И вот в то время когда меня сотрясали страдания, вдруг пришла мысль о литературе. Да. Попробую-ка и я писать. Напишу роман, который разбудит души спящих, как колокол на рассвете. Однако это и вправду смешно. Только подумай! Разве может написанное непробуждённым пробудить человеческие души? В общих словах, роман – это история о людях, увиденная просветлёнными глазами просветлённого автора; чистая и безжалостная, как лезвие ножа, проза. Хладнокровная битва, не приемлющая ни грамма сентиментальности или шарлатанства. Конечно, на свете найдутся мошенники, производящие всякий мусор и называющие себя писателями и поэтами. Только какая в этом слава, чем тут гордиться? Тем более в такие суровые времена на этой суровой земле. Это мука и наказание.

В то время я познакомился с одним университетским профессором – он приезжал в монастырь, где я тогда жил. Это был известный человек, автор множества книг, его имя часто мелькало на страницах газет и журналов. Он говорил, что пишет ради того, чтобы вернуть несправедливо голодающему, несправедливо притесняемому народу человеческую жизнь. У него был проницательный ум, чёткая логика и сильный слог. Я достал его тексты и читал запоем ночи напролёт, они произвели на меня глубокое впечатление, и в конце концов я проникся к автору уважением.

Однажды профессор пригласил меня к себе. Он жил в просторной роскошной квартире. Когда он приезжал в монастырь, я угощал его дешёвым сочжу, и теперь он сам решил меня угостить и велел своей красавице-жене принести нам выпить.

– Знаете, что это? – спросил он, протягивая мне стопку.

Что могли сказать человеку с гор, который только и умел что стучать в моктак, похожие на дождевых червей буквы на этикетке? Профессор рассмеялся.

– Итальянское «Карменере». «Карменере». Лучшее из западных вин. Хе-хе-хе.

Коснувшись кончиком языка кроваво-красной жидкости в миниатюрной стопке размером со шляпку жёлудя, профессор остался необыкновенно доволен. Я взял свою стопку – она уместилась в ладони – и враз проглотил. Сладковатый привкус на нёбе и вправду оказался бесподобен, не даром вино было высшего сорта. Никакой отрыжки. Сколько ночей я исполнял этот похожий на стон крякающий припев в мрачном чулане на задворках монастыря…

– Отличное вино, однако! Так и щекочет язык, – я подмазывался.

– Не спешите. И закусывайте.

– Сколько же оно стоит? – этот вопрос интересовал меня больше всего.

– Одна янки достала по знакомству. Бутылка – сто долларов. Я у них постоянный клиент, а так такое ни за какие деньги не достанешь.

– Немало, однако! По-нашему где-то пятьдесят тысяч выходит?

Положив в рот ломтик американского сыра, профессор замахал руками.

– Какое там… За одну рюмку выложишь сотню. Корейские воны – разве деньги?

Я от изумления раскрыл рот. Сто тысяч! Двухлитровая бутыль сочжу без товарного знака стоит триста вон, за такие деньги можно купить три с лишним сотни… Во рту защипало. Я разом проглотил ещё одну стопку.

– Оно крепче, чем кажется. Не спешите.

Профессор беспокоился, что я напьюсь. Я засмеялся.

– Ну в этом плане у моей утробы хорошая закалка. Это всего лишь сладкая водица.

– Ха-ха-ха! Знаю-знаю, на что вы способны! Однако мы сейчас в бренном мире. Здесь и воздух отравлен, и вода грязная – хмель быстро ударит.

– Не волнуйтесь. Дайте-ка лучше стакан побольше. А то просто язык щекочем.

– Ха-ха-ха! Нравится мне ваша широкая натура! Дорогая, принеси бокал!

Я выпил подряд три бокала размером с кофейную чашку, и меня повело. По идее, настроение должно было подняться, но, к удивлению, в душе росло какое-то непонятное уныние. Казалось, кто-то обязательно меня предаст. Я нарочно притворился пьяным.

– Разве можно… так жить?

Профессор, кажется, меня не понял.

– Это вино… Вы не думаете, что это несправедливо? – подчеркнул я.

Профессор приподнял очки. Судя по морщинам на переносице, я испортил ему настроение. Однако ответил он вежливо, как подобает образованному человеку:

– Я добился всего честным трудом.

– Некоторые тоже честно трудятся, а не могут позволить себе даже сочжу.

– Вот это как раз и есть структурное противоречие капиталистического общества.

– Разве его не следует исправить?

– Это дело политиков.

– Но ведь мы… такие же люди.

– Разумеется, мы все одинаковы, но мы не равны. Да и не можем быть равными. Люди живут по-разному, вот и уровень жизни разный, иначе и быть не может.

Я перевёл разговор.

– Я где-то у вас прочитал, что особенность корейской экономики – усиление социального неравенства и высокий рост ВНП… Я не понял, что это значит.

Морщины на лбу профессора разгладились, он прикурил импортную сигарету и довольно засмеялся. Его смех прозвучал притворно. Похоже, ему хотелось покончить с возлиянием и прогнать бесцеремонного монаха. Однако я подался вперёд, собираясь внимательно слушать. Профессор снова засмеялся.

– Чем только не интересуются духовные люди!

Я не улыбнулся.

– Я решил интересоваться всем. Особенно экономикой.

Профессор изумлённо взглянул на меня.

– Экономикой… Ну что ж.

– Разве при росте ВНП уровень жизни рабочих не должен повышаться?

Профессор покачал головой.

– Обычно так и думают, но на практике всё немного иначе. Данные статистики – это фокус, своего рода массовая подтасовка. Прямой тому пример – с 1972-го по 1976-й годы