Цепь в парке - АНДРЕ ЛАНЖЕВЕН

— Хорошо, что еще вся жизнь впереди, мышонок, — говорит мама Пуф, поднимая тревожный взгляд на Поля, который вновь занимает место рядом с Изабеллой.

— Вечером мы опять пойдем смотреть на пароходы. Пойдешь с нами, Тереза?

Что будет делать эта добрая, на вид такая скучная Тереза, когда они встретятся с человеком в голубом? Девчонки что воробьи, им бы только скакать с места на место да чирикать и во всем искать забаву, а на все остальное им просто наплевать.

— Боюсь, что нет, — отзывается голос, теплый, как хлебный мякиш. — У меня ужасно коленки разболелись. Распухли прямо как воздушные шары.

— От воздушных шаров больно не бывает. Жерар, ты подвезешь нас?

— Ладно, только чтобы через две минуты были готовы, а уж обратно будете добираться на трамвае.

И снова наступает молчание, в котором притаилась смутная угроза; она исходит от припухших глаз Изабеллы, от ее бурного дыхания, натягивающего сиреневое платье на груди, тревога чувствуется даже в том, что она не притрагивается к еде, и в том, как судорожно дышит рядом с ней неподвижная, массивная глыба цвета хаки. Пороховой шнур поджигает тот же самый близнец.

— А эти МП стреляют в спины наших солдат, чтобы те стреляли вперед? Значит, там на каждого солдата полагается свой МП? — глядя в потолок, кротким голоском спрашивает он.

Папапуф бросает на него тревожный и вместе с тем веселый взгляд. Второй близнец тут же подхватывает:

— Все-таки странно, зачем на войне полиция? Все равно что набрали бы, к примеру, таких ребят, которые заставляли бы нас драться с ирландцами, а если ирландцы на нас не нападали бы, сами напали бы на нас сзади. Почему ты пошел в МП?

Поль продолжает есть, как будто ничего не слышал.

— Эй вы, оба, — поспешно говорит мама Пуф. — Вы, кажется, уже кончили? Идите-ка погуляйте.

— Но он же нам не ответил. Кто же нам объяснит, если он не может?

Близнецы начали военные действия и теперь ждут, раскрыв рты, твердо намереваясь во что бы то ни стало добиться ответа.

— Мама же велела вам идти в сад. Ну-ка, живо! — прикрикивает на них Папапуф, у которого отпала охота веселиться.

— Это вы рассказываете им подобные истории? — сухо спрашивает Поль.

Никто не отвечает. Он отталкивает тарелку и хватает Изабеллу за руку.

— Идем. Кофе выпьем в ресторане.

— Если захочу, пойду.

Жерар гордо поднимается и, вытирая рот, заявляет тоном, которого за ним еще не знали — нетерпеливым и властным:

— Если захочет, пойдет. Слышал, Поль? А те, кого сюда приглашают, не встают из-за стола, не доужинав.

— Черт побери! МП следит, чтобы солдаты не дрались между собой. Могли бы и сами им это объяснить.

— И для этого тебе нужен револьвер? — с презрением спрашивает Изабелла.

— А ты думаешь, пьяные солдаты в игрушки играют? И как быть со штатскими, их ведь тоже надо защищать?

— Значит, сегодня ночью ты будешь защищать штатских? — тихо спрашивает Папапуф.

МП снова плюхается на стул и так злобно впивается в пирожное, что кажется, вот-вот проглотит вместе с ним собственные зубы.

Близнецы смеясь убегают в сад.

— Мне сегодня надо пораньше лечь. Завтра к семи на работу, — через силу, запинаясь, как-то безнадежно говорит Изабелла.

Поль продолжает срывать свою злость на пирожном. Жерар уже с порога кричит.

— Идете, ребята?

Прохладная ручка Джейн тут же оказывается в его руке, ему не терпится остаться с ней наедине, он изголодался по пароходу, по человеку в голубом, по игре, когда Джейн становится такой настоящей, такой доверчивой и так сильно пугается, что засыпает у него на плече, а он сидит и стережет все золото мира.

— А может, и правда у него есть двухместная подводная лодка? В воде, наверное, всегда темно? — спрашивает она, стискивая его пальцы своими, липкими от коричневой конфетки.

— Не возвращайтесь слишком поздно, дети. Порт не место для ночных прогулок.

Мама Пуф без труда обнимает их обоих одной рукой и облизывает, как кошка своих котят. Мяу во сне пыхтит, словно гребет в молочном море.

— По-моему, сегодня будет полнолуние, — говорит Папапуф и тоже встает из-за стола.

— Я с удовольствием пошла бы с вами. Я так давно не видела, как отходят пароходы.

Голос Изабеллы звучит издалека, из такого далекого далека, даже не из груди, на которой вот-вот лопнет сиреневое платье. Она тоже встает, и он замечает, что она сегодня не надушилась.

А Поль все еще жует пирожное, глаза у него злые, сизо-стального цвета, такого же, как револьвер.

— Деньги на трамвай у вас есть? — спрашивает Жерар, высаживая их у пристани, и, не дождавшись ответа, трогается с места, потому что за ним выстроился целый хвост машин. Вечно у него времени в обрез, вечно спешит на работу, не выпуская из рук баранки.

Пароход ярко освещен, он похож на новогоднюю елку, которую зажгли среди бела дня, ведь солнце только-только начинает садиться по ту сторону реки, и мосты купаются в розовато-пепельной дымке, и воздух так же невесом, как ручка Джейн в его ладони, нежная, точно заснувшая птичка.

И даже тяжелый каркас зеленого моста, уткнувшегося в остров, словно парит между небом и рекой, а в фарах машин, идущих из-за города, блестит солнце.

Перед большой дырой на носу парохода выстроилась вереница машин, они въезжают туда одна за другой, долго прождав своей очереди. А кругом мужчины и женщины, по виду иностранцы, разговаривают по-английски, очень громко, гнусавыми голосами. Они ищут голубую машину, но ее нет и в помине. Несмотря на жару, у многих женщин, даже молодых, на плечи накинуты меховые горжетки, и ходят они поэтому чуть откинув головы назад, словно боятся, как бы зверек не сбежал от них. А может, им просто трудно шагать на высоких каблуках, потому что пристань вся в ямах.

— Тут полно американцев, — объясняет Джейн. — У кого еще может быть столько денег?

— А куда он плывет?

— Не знаю. У них это называется «Сагенейский круиз». А пароходы каждый раз разные. Но зачем они берут с собой машины, никак не пойму.

— Чтобы они не плакали. Машина, которая никуда не едет, очень несчастная.

— Но ведь машина Папапуфа не плачет.

— Балда, я же просто так болтаю.

— Сам дурак, я тоже просто так болтаю.

— Она не плачет, потому что больна и они за ней так хорошо ухаживают.

— И потом, ей не бывает скучно, ведь вокруг нее всегда люди.

— А вдруг он не придет?

— Мы же с тобой пришли пароход смотреть. А его, может, вообще на свете нет.

— Значит, мы с тобой его выдумали?

— Ага, и повесили посушиться, потому что он был очень мокрый.

— А может, он приплывет? Он сказал, что ему надо кое-кого захватить. Наверное, с подводной лодки.

— Тогда почему он сказал, что не может отдать машину до восьми часов?

— Значит, с ним женщина.

— Почему женщина? Нет, тогда это было бы как у всех, слишком серьезно. А может, у него тоже есть свой собственный Балибу?

— Или лиса с американкой вокруг шеи. И притом рыжая!

— Не пойду больше с тобой смотреть пароходы. Ты просто дурак.

Она убегает от него к мосткам и, облокотившись о канат, заглядывает в глаза всем проходящим мимо пассажирам.

Он бежит за ней, но останавливается немного поодаль — отсюда ему лучше видно, и его совсем завораживают белые фуражки и форменные кители с золочеными пуговицами; тут он и ждет, когда она соблаговолит к нему вернуться, но она ныряет под канат, проскальзывает между ног и уже с другой стороны мостков показывает ему язык. Это его почему-то сразу же успокаивает.

Он первым замечает человека в голубом, совершенно сухого и чистого, как будто тот никогда не ползал по-индейски и не прыгал в реку. Он идет быстро-быстро, не глядя по сторонам, под руку с молодой блондинкой, очень бледной и очень красивой, в облегающем платье бледно-розового цвета, которое к лицу только ей и никакой другой женщине в мире, в руке у нее букет цветов, голова гордо закинута, но все равно видно, что и она тоже плакала, правда, глаза у нее не опухли, как у Изабеллы, а, наоборот, чуточку ввалились, но под ними все же застыли слезы, которые не смогла скрыть даже пудра. Розовые солнечные лучи, падая на ее платье, кажется, пронизывают ее всю насквозь, как ушко Джейн, и белые цветы, пахнущие печалью, становятся такими же розовыми, как ее кожа.

Он не может оторвать от нее глаз, потому что никогда в жизни не видел такой красивой и горделивой грусти, эта женщина словно нарочно создана для замерзших слез человека в голубом. Но Джейн вдруг оказывается рядом с ним, толкает его в живот, и в голосе у нее мольба:

— Пойдем отсюда! Скорее, скорее! Говорила же я тебе, что он обманщик!

Он сопротивляется и даже дергает ее за ухо в полной уверенности, что она играет, а ему сейчас не до игры.

— Ты считаешь, что он стал совсем серьезным рядом с этой красавицей? Погоди, пусть он нас хоть увидит.