Левая рука тьмы - Урсула Ле Гуин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он не возвращался до вечера следующего дня. Я несколько раз выходил в снегоступах, набираясь сил и опыта, карабкался по склонам оврага, скрывающего нашу палатку. Лыжами я владел неплохо, но не был знаком со снегоступами. Далеко я не уходил, опасаясь заблудиться. Местность была дикой, полной оврагов, ручьев, склонов и ущелий. Она быстро повышалась на восток, к видневшимся там горам. У меня было достаточно времени подумать, что я буду делать в этом заброшенном месте, если Эстравен не вернется.
Он пронесся по склону холма — Эстравен был великолепным лыжником — и затормозил около меня, грязный, усталый, тяжело нагруженный. На спине у него был большой заплечный мешок, полный свертков — дед Мороз, выскочивший из камина на Старой Земле, да и только. В свертках находились сушеные хлебные яблоки, кадик, орш и пластинки твердого красного с земляным привкусом сахара, который гетенианцы получают из местного растения.
— Как вы раздобыли все это?
— Украл, — ответил бывший премьер-министр Кархида.
Он держал руки над печью и не уменьшал накала. Даже он замерз.
— Я был в Туруфе, поблизости.
Это было все, что я от него узнал. Он не гордился своим поступком. И не способен был смеяться над ним. Кража считается самым низким преступлением на Зиме, более презирается только самоубийство.
— Все это используем в первую очередь, — говорил он, пока я ставил на печь кастрюлю со снегом. — Все тяжелое.
То, что Эстравен заготовил заранее, было денатурированной плотной высококалорийной пищей в форме кубиков, которую по-орготски называют гичи-мичи. И мы называли ее так, хотя говорили по-кархидски. При минимальном рационе фунт в сутки нам хватило бы ее на шестьдесят дней. Вечером, умывшись и поев, Эстравен долго сидел у печки и подсчитывал наши запасы. У нас не было весов, и он ограничивался приблизительной оценкой, используя в качестве стандарта фунтовый кубик гичи-мичи. Как и большинство гетенианцев, он знал калорийность и питательность каждого вида пищи, собственные потребности в различных условиях, знал, как приблизительно оценить мои потребности. Такие знания жизненно важны на Зиме.
Рассчитав, наконец, наш режим питания, он заполз в мешок и уснул. Ночью я слышал, как он во сне продолжает вычислять вес, дни и расстояние.
По очень приблизительной оценке нам нужно было преодолеть около восьмисот миль. Первые сто миль на север и северо-восток — через лес по северным отрогам хребта Самбесен к ледяному щиту, покрывающему великий континент повсюду севернее сорок пятой параллели, и кое-где опускающемуся до тридцать пятой. Один из таких выдававшихся на юг языков льда находился в районе Огненных Холмов — последних вершин Самбесена. Этот район был нашей первой целью. Здесь в горах, как считал Эстравен, мы легче попадем на ледяной щит, либо опустившись на него с горного склона, либо поднявшись по языку льда. Дальше мы двинемся по самому льду на восток и пройдем около шестисот миль.
Там, где ледник подходит к берегу залива Гутон, мы спустимся с него и, пройдя пятьдесят — сто миль по Пенсайским высотам и болотам, которые будут покрыты десятью или двадцатью футами снега, выйдем на Кархидскую границу.
Весь маршрут проходит по необитаемым местам. Здесь мы не встретим ни одного инспектора. Несомненно, это самое важное.
У меня совсем не было документов, а документы Эстравена при самом поверхностном осмотре говорили, что они поддельные. К тому же я только внешне напоминал гетенианца и не хотел подвергаться осмотру. С этой точки зрения план Эстравена был очень практичен. В остальных отношениях он казался чистейшим безумием.
Это мнение я хранил про себя. Если уж нам все равно придется умирать в попытке бегства, я предпочитал умереть при попытке к бегству. Эстравен, однако, все еще раздумывал над другими возможностями. На следующий день, который мы провели, тщательно упаковывая на санях наши запасы, он сказал:
Если вы вызовете звездный корабль, то как быстро он прилетит?
— От восьми дней до полумесяца, в зависимости от того, где находится корабль относительно планеты. Он может оказаться на противоположной точке орбиты.
— Не быстрее?
— Не быстрее. Двигатель «Нафал» нельзя использовать в пределах солнечной системы. Корабль пойдет на обычном ракетном двигателе, а это займет не менее восьми дней. А что?
Он крепко затянул веревку и завязал ее, прежде чем ответить.
— Я думал о том, чтобы попросить помощи у вашего мира, раз уж наш не может ее оказать. В Туруфе есть радиопередатчик.
— Мощный?
— Не очень. Ближайший мощный передатчик в Кухумее, около четырехсот миль к югу отсюда.
— Кухумей большой город?
— Четверть миллиона жителей.
— Мы должны будем каким-то образом воспользоваться передатчиком, а потом более чем на восемь дней скрыться. Вероятность удачи очень мала.
Он кивнул.
Я вынес из палатки последний мешок с кадиком, уложил его на сани и сказал:
— Если бы я вызвал корабль в тот вечер, когда вы говорили со мной, накануне моего ареста… Но мой ансибл был у Оболе, да и сейчас у него, вероятно.
— Он может его использовать?
— Нет. Даже случайно не может. Установка координат исключительно сложна. Если бы я воспользовался им!
— Если бы я тогда знал, что игра кончена, — посетовал Эстравен.
Он улыбнулся, он не привык сожалеть.
— Вы старались, но я вам не поверил.
Когда сани были нагружены, он настоял на том, чтобы остаток дня мы провели в палатке, ничего не делая, сберегая энергию. Он, лежа, писал в маленькой записной книжке своим мелким быстрым вертикальным кархидским почерком. Эта запись составляет содержание предыдущей главы. У него не было возможности на протяжении предыдущих месяцев вести свой дневник, и это его раздражало. В этом смысле он оставался очень педантичен. Я думаю, что дневники для него были и обязанностью, и связью с его семьей в очаге в Эстре. В те времена я не знал, что он пишет.
Пока он писал, я намазал воском лыжи, потом вообще ничего не делал. Начал было насвистывать танцевальный мотив, но оборвал себя на середине. У нас одна палатка, и если мы хотим делить ее, не сводя друг друга с ума, необходима сдержанность в манерах и поведении.
Услышав свист, Эстравен поднял голову и сонно взглянул на меня.
— Я хотел знать о вашем корабле еще в прошлом году. Почему вас послали сюда одного?
— Первый посланник всегда приходит один. Один чужак — любопытный каприз, два — уже вторжение.
— Дешево ценится жизнь первого посланника.
— Нет, Экумен ничью жизнь не ценит дешево, но лучше подвергнуть опасности одну жизнь, чем две или двадцать. К тому же очень дорого посылать людей в больших кораблях. Да и я сам просил об этой работе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});