Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Слушай, Васюк, Москва-то Шемяку прогонит в Галич…
– Не в Галич, а удушить его надо, – поправил Васюк.
– Потом тата в Москву приедет, – продолжал Иван с увлечением, не обращая внимания на замечание Васюка, – соберет всех князей и пойдет на царя ордынского, потом на казанского. Всех царей покорит и сам станет царем московским! Так отец Иоиль говорил в Муроме…
– Истинно, истинно, касатик, – радостно соглашался Васюк. – Москва-то за нашего князя великого. Москва-то его, касатик, никому не выдаст! Народ-то за него: и сироты, и бояре, и попы, и купцы, поелику мирно и жирно жить хотят, а потом и басурманов с шеи стряхнуть!.. Все так будет, касатик! Спи с богом. Бог-то за нас, касатик, за правду…
Последние слова Иван слышит уже сквозь дрему, глаза его смыкаются, и видит он снова соборную площадь, блинные и мятущуюся толпу. Снова вот звон колокольный, набат, крики, огонь и дым, но ему уже не страшно. Он высоко стоит на паперти древнего собора, а на площадь выезжает отец в золотых доспехах, и все ему кланяются, и всюду говор идет:
– Царь московский! Царь московский!
Вот скачут конники, окружая телегу, а в телеге сидит пленный царь казанский. Вот еще скачут конники с другой телегой, а в ней – пленный царь Золотой Орды. Кричит народ, радуется, шапки к небу бросает. Тата же весело поглядывает на паперть, где Иван стоит с матунькой, бабкой и Юрием. Вот выходит из собора и владыка Иона со всем клиром, и поют они радостный молебен, и пение их сладостно, но все тише и тише становится оно, потом затихает, и все исчезает из глаз Ивана, и сразу погружается он в спокойный и глубокий сон.
Этой же ночью в покоях владыки ростовского до первых петухов затянулся тайный совет у Ионы, нареченного митрополита Московского и всея Руси.
Много сначала говорили о разных делах духовных: о латинской ереси, о неустройствах Церкви русской, о зависимости ее от униатского патриарха, о невежестве попов деревенских, которые неграмотны, а с голосу на память все службы помня, смысла их вовсе не разумеют. Потом речи пошли о князе Василии московском и о Шемяке, и владыка ростовский, приятель Ионы, в заключение сказал:
– Аз, многогрешный, мыслю, справедлив глас митрополита нареченного нашего. Не ждать нам добра от церкви цареградской, унию поганую признавшей на осьмом соборе нечестивом. Мы же низвергли вот еретика богомерзкого Исидора, иже патриархом цареградским и царем грецким утвержден он был на Руси митрополитом. Как же нам, православным, после сего в церкви русской жить, кого слушать?
Вопросил так владыка ростовский и смолк в печали, и все с тревогой возвели очи свои к Ионе. Тот сидел грустный и казался усталым.
– Чада мои, – заговорил он наконец тихо, – чада мои! Померкло солнце благочестия. Где же опора православия? Где же духовенству благодать получать, где ныне для веры православной убежище? – Иона помолчал и, возгорев душой, продолжал твердо: – В Москве все сие ныне! Токмо в Москве Соборная Апостольская церковь без осквернения. Москва, Третий Рим, глава всему христианству православному. В Москве лишь светильник веры истинной, который возжег там святой митрополит Петр.
– Где же столп веры-то, где?! – горестно возопил игумен Авраамиева монастыря. – Где опора, когда князя великого в Угличе в темнице держат за приставы, а дети его, яко тати в нощи, в монастыре нашем скрываются!..
– Слушай, отче, – сурово прервал его владыка Иона, – не вопли, а дела ныне надобны. Ежели ныне смута среди князей мира сего, значит нужна сила и власть князей церкви. Греция и патриарх грецкий – нам не закон. Есть у нас свой святой собор русских духовных отцов, а вера наша не токмо от греков пришла. Ране того святый Андрей, брат апостола Петра, идучи в Рим, в земле нашей проповедовал веру Христову. Силой благодати церкви своей можем мы руки простереть на защиту истинной государевой власти! Ведомо мне: и бояре, и купцы, и сироты за Василь Василича и за детей его биться будут! Мы же должны, яко зеницу ока своего, уберечь князя великого. Ежели Господь иначе решит, то княжичей сохранит от злодейства Шемякина. Никому не усидеть на московском столе, опричь нынешних князей, ибо сильны и крепки они, и с ними вместе Москва растет. Будет могучим русское государство – будет могуча и Русская церковь…
– Приказывай же, отче! – воскликнул владыка ростовский. – Содеем все государству и Церкви на пользу!
– Приказывай, отче, приказывай! – заговорили кругом.
– Княжичей хранить надобно, – твердо сказал Иона и, обратясь к молодому диакону Алексию, добавил: – Поедешь в Углич со мной, и поставлю аз тобя у иерея Софрония, который при темнице там иерействует. Оба следите, дабы вовремя княжичей от всякого удара злодейского упасти.
– А мы в Ростове, – заметил владыка Ефрем, – будет надобно, в монастырях ближних укроем младенцев. Ты же, отче, да поможет тобе Господь, храни самого государя от злых козней Шемякиных.
– Петухи уж поют, – усмехнувшись, сказал владыка Иона, – пора опочить. Завтра повезу княжичей в Углич. Помните же, чада мои, все, что Богу мы тут обещали деять ради Церкви православной.
Владыка встал, высокий и еще могучий старик, и громко и привычно молвил:
– Да благословит вас Господь ныне и присно и во веки веков.
– Аминь, – ответили все, вставая и низко кланяясь нареченному митрополиту Московскому и всея Руси.
Глава 15
В Угличе
До Углича из Ростова Великого княжичи с владыкой Ионой и молодым диаконом Алексием ехали в тяжелой монастырской колымаге сквозь дремучие чащи сырыми лесными дорогами. Колеса то и дело вязли в ямах и выбоинах, тонули в жидкой грязи гатей, разъезженных и не просохших после стоявшего зимника. Ведая все эти трудности вешнего пути, игумен Авраамиева монастыря дал в поезд митрополита вместо одного кологрива двух да, кроме них, еще пятерых рослых служек с топорами и рогатинами. Служки ехали на двух телегах: один – спереди, другие – позади колымаги.
– Неровен час медведь подвернется, – говорил игумен на прощанье, – много их у нас тут, али люди лихие встретятся, и то бывает…
Ехали долго среди темного леса, а небо лишь над дорогой да над просеками узкой полоской видели, но было тепло, цвело все кругом, и птицы шумели и звенели со всех сторон. Щебетали и посвистывали овсянки, мухоловки, трясогузки, славки, стучали дятлы, куковали кукушки, рассыпались в трелях дрозды, а порой в глубине бора, словно леший, хохотала серая совушка. Целый день порхали бабочки и мотыльки всякие, проносились, трепеща прозрачными крыльями, красные, желтые и синие коромысла, мелькали зелено-золотые бронзовки и разноцветные мухи, а на закате гулко жужжали майские жуки, и уже тонко звенели и толклись в воздухе комариные стаи…
Но Иван и Юрий только вполглаза и краем уха следили за лесной жизнью – с каждым днем их сильней и сильней томило нетерпение, жажда видеть отца и мать.
– А долго ли ехать-то? Скоро ли Углич? – спрашивал то один, то другой из княжичей.
– Экое испытание горькое, – молвил владыка вполголоса диакону Алексию, указывая глазами на княжичей, – сколь тревог вместо ласки и неги.
Усталые кони с трудом тащили тяжелую колымагу, хлюпая ногами в жидкой грязи, вылезающей между прелыми сучьями гати.
– Не провяли еще дороги-то, – сказал дьякон Алексий сочным молодым голосом и вдруг, радостно улыбнувшись, добавил: – И благодать же кругом Господня, благорастворение воздухов!
Владыка одобрительно кивнул, всей грудью вдохнул весеннюю лесную свежесть и о чем-то задумался. Колымага в это время вдруг подпрыгнула слегка на бревнах гати и сразу встала, накренившись набок. Княжич Иван, взглянув вниз, увидел, что оба левые колеса, соскользнув с гати, глубоко увязли в глинистой топи. Подбежавшие кологривы, багровея от напряжения, с трудом втащили переднее колесо снова на гать, но заднее не могли и сдвинуть – так глубоко, выше ступицы, оно утонуло в липкой грязи.
– Ты, Микитка, поздоровей меня, – сказал старший кологрив, – тащи колесо-то, как тобе крикну, а я коней подгоню. Норови токмо на гать прямо! Мы его конской силой вызволим…
Старик рысцой побежал к лошадям. Княжич Иван, взглянув ему вслед, неожиданно увидел на дороге за гатью мужиков с рогатинами и топорами. Обогнув передовую телегу со служками, они приближались к колымаге. Иван испугался и крикнул:
– Лихие люди идут!
Диакон побледнел и, быстро высунувшись из колымаги, тревожно взглядывал вперед через лошадей.
– Всего четверо, – сказал он, успокоившись, – а нас боле десяти. Не бойся, Иване. Может, просто бортники аль медвежатники. Вишь, у одного две рогатины на плече.
Мужики, поровнявшись с колымагой, молча поклонились, а один из них, чернобородый богатырь, наклонился к пыхтевшему Микитке и, ухватясь за колесо, разом выволок колымагу на бревна.
