Собрание сочинений. Т. 5 - Саша Черный

— Эй, там! Я на острове!..

Ни звука. Теленок подошел к воде, боднул головой тополь и вдруг, задрав пробочником хвост, поскакал, брыкаясь, вдоль ограды парка.

Между островом и парком качается пустая лодка. Тополя кольцом обступили пруд и шелестят высокими вершинами. Хлопья тополевой ваты медленно кружатся над водой. Рыба плеснула хвостом… Вот ведь досада, — английская булавка в лодке осталась! Игорь вздохнул, но успокоился: щука большая, как бы он ее из воды вытащил? Пожалуй, она бы его сама в пруд стянула…

— Настя!

Ах, как тяжело быть Робинзоном… Пошел Игорь в будку и стал придумывать планы спасения. Если бы было ружье, он бы выстрелил три раза. Сигнал бедствия! Или, если вверху над прудом покажется аэроплан, — он часто здесь пролетает, — можно будет крикнуть летчику:

— Спуститесь у большого дома за парком и скажите, что я здесь… И что я очень хочу есть!..

Но ни ружья, ни аэроплана не было. Он согрелся на сене, закрыл заплаканные глаза (да, да — заплаканные) и задремал.

И приснилось ему, что из пруда вылез огромный зеленый крокодил, поставил передние лапы на остров и спрашивает у осы: «Эй, ты, жужжалка! А где здесь маленький мальчик? Я сегодня именинник, вот он у меня и пойдет на третье блюдо…» А оса прилипла к конфетной бумажке, рот сладким соком набила и, к счастью, ничего ответить не может. И крокодил стал сердито лаять…

Дернулся Игорь во сне, ударился плечом о косяк и проснулся… Боже мой, да это же пудель садовника лает!

Выбежал Игорь из будки, — в самом деле на берегу пруда пудель, лохматый черный друг, смотрит на пустую лодку и взволнованно лает. Увидал мальчика на острове да так и залился визгливой флейтой в собачьей истерике:

— И-и-и! Ай-яй! И!

Ужасно взволновалась собака: как мальчик на остров попал? Почему пустая лодка по воде плавает? Как помочь?

А мальчик руками машет, свистит, зовет.

Бултыхнулся пудель в воду, что тут долго думать, — и поплыл, фыркая, к острову. Лапами загребает, голову вверх задрал.

Приплыл, встряхнулся и прямо к Игорю на грудь. Водой всего обрызгал, в нос лизнул, в ухо лизнул, — радуется. А Игорь и вдвое рад:

— Цезарь! Умница… Ну, теперь я не один на острове, ты у меня вместо Пятницы будешь.

Что за Пятница? Пудель Цезарь ведь Робинзона не читал, откуда же ему знать?

Обшарил Цезарь все углы, кролики глупые под кусты забились, дрожат, не понимают, что умный пудель их обижать не станет.

Что дальше делать? Смотрит собака на лодку, на мальчика, зовет с собой домой. Да как доберешься? На спину к Цезарю сесть? Нельзя, — мальчик ведь потяжелей собаки.

И придумал Игорь, — беда всему научит. Вырвал из записной книжки страничку и написал крупными буквами письмо садовнику:

«Шер Жибер! Совэ муа, силь ву пле. Же сюи сюр лиль!»[3]

Показал собаке записку, показал ей на берег и привязал записку над головой пуделя к ошейнику.

— Ступай, ступай в воду! Беги к Жиберу и отдай ему записку…

Пудель понял, взвизгнул, лизнул снова Игоря в губы — не бойся, мол, все исполню — и в воду, только брызги веером полетели. Доплыл, встряхнулся и исчез в парке.

Старый бельгиец-садовник сначала не понял, в чем дело. Прибежала его собака мокрая, головой в ноги тычется. Увидал он записку, развернул… Буквы корявые, почерк детский…

Подписи нет. Какой остров? Кого спасти?.. Пожал плечами и бросил записку в смородину.

Но пудель на этом не успокоился. Тянет Жибера за фартук к пруду… Испугался садовник — ах, Боже мой, не случилось ли с Игорем беды, собака ведь мокрая… Побежал к пруду за собакой, за ним Настя переваливается, руками всплескивает.

Ах, как Игорь обрадовался…

— Monsieur Жибер, перевезите меня домой, пожалуйста!

— Да как ты на остров попал?

— Не знаю. Сел в лодку. Лодка меня и привезла… а потом уплыла… Как ее теперь достать?

Ну, садовник не глупей пуделя был. Достал из-за кустов вертушку с бечевкой, которой он грядки выравнивал, привязал к веревке камень, бросил в лодку — как раз под скамейку угодил — и притянул лодку осторожно к берегу. Потом уж дело пустое: сел в лодку с пуделем, в три взмаха догреб до острова и доставил Игоря-Робинзона на берег, прямо к калитке парка.

По дороге пожурил, конечно: зачем в лодку сел без спроса? А если б в воду упал?

— Ничего, monsieur Жибер. Цезарь бы меня вытащил. Но ведь я же не упал!

Поговори-ка после этого с мальчиком…

Побежал Игорь в дом. Слава Богу, еще никто не вернулся. Сел за стол и стал из картона большую золотую медаль для пуделя мастерить.

Надпись придумал такую:

«Пуделю Цезарю за спасение погибающего мальчика, который самовольно застрял на острове.

Детский Спасательный Комитет».

IV. ВЕСЕЛАЯ ЛОТЕРЕЯ*

Хорошо в тихом парке, на шумном птичьем дворе, у бирюзово-зеленого пруда, но на чердаке еще веселее…

После прежних хозяев-французов, у которых Альфонс Павлович усадьбу купил, во всех чердачных углах кунсткамера осталась. Игорь не раз подымался по узкой лесенке тихонько-тихонько, чтоб ступеньки не скрипели. А то сейчас же снизу экономка одернет:

— Игорь! Опять на чердак? Ступай, ступай вниз. Старьевщик какой, скажите, пожалуйста. Опять в пыли перемажешься да всякой рухлядью переднюю заставишь. Игорь! Сто раз тебе повторять надо?

И совсем не сто раз, а всего два-три раза крикнет, и Игорь покорно спускается вниз, медленно отсчитывая ступеньку за ступенькой, авось забудет, и он вернется. Как же! Уж если взрослый к маленькому пристанет, всегда на своем настоит.

Однажды Игорю повезло. Все взрослое население ушло в парк лесную землянику собирать. Пусть собирают. У мальчика свои потайные места были: возле грота с плющом, под старым валежником, на пригретой солнцем поляне столько этой земляники уродилось, что и корова ела, и Игорь ел, и гуси клевали, а она все росла да росла. Одни только люди кругом ходили, в колючей ежевике путались, а до ягодного места так и не добрались.

Ушли все. Игорь кухаркин фартук надел, ватрушку в рот и на чердак. Самый темный и низкий угол под скатом крыши давно его занимал: туда, как в дебри Центральной Африки, никто еще не забирался. Но мальчик, худой и извилистый мальчик, вроде угря, — всюду проскользнет.

Отодвинул он в сторону детскую ванночку, отбросил ногой книжный хлам — пыль так столбом и взвилась, — храбро разогнал ржавыми граблями пауков, пролез дальше. Перевалил через грязный чемодан, выбросил из него огромные овечьи ножницы, присел на корточки за ящиком с подъеденными молью седлами и стал всматриваться. В темноте, известно, только кошки хорошо видят. Но у Игоря свой секрет был: если в темном углу крепко зажмурить глаза, а потом сразу раскрыть и, не мигая, смотреть перед собой, — не хуже кошки все увидишь.

Недаром папа про Игоря говорил, что он врожденный археолог. Вот тебе и археолог… Мальчик от радости подпрыгнул, стукнулся головой о черепицу, хотел было пощупать сквозь волосы, нет ли шишки, но не до того было…

Клад! В углу, среди торчавших со всех сторон пустых бутылок, грудой были навалены… игрушки. Старые, поломанные, — не все ли равно… Разве клад бывает когда-нибудь новый?

Паяц со сломанной ногой, кукольная коляска без одного колеса, дырявый пестрый мяч, лавка с весами и полочками, кукольный сервиз — целое приданое, резиновый больной слон, обвязанный поперек живота детским чулком… О! Кегли — лото — китайский фонарик… Кукольная плита. Что в ней тарахтит? Стеклянные шарики!.. И еще и еще… Если опись составить, метра в два выйдет.

Вылез Игорь на свет, отдышался, расчихался, пыль по лицу размазал и стал свой клад в кучу перед чердачным люком складывать.

А потом, как был в кухаркином фартуке, побежал с лестницы в парк маму разыскивать. Уж она позволит, ей-богу, позволит…

На дорожке у круглого каменного стола, откуда аллеи лучами во все стороны расходились, увидел голубое милое платье и помчался.

— Мамочка!

— Постой, постой… Экой ты шальной мальчик… Чуть всю землянику из корзинки не вытряхнул… Опять на чердаке был? Хорош! Полюбуйся-ка на себя в зеркальце.

Мать вынула из сумочки круглое зеркальце и поднесла его к носу Игоря. Он полюбовался и рассмеялся: не то негр, не то трубочист, не то обезьяна, которой камин чистили…

— Сними фартук, встряхни. Ишь, как запыхался… Ну что еще ты придумал? Рассказывай.

— Мамочка, я нашел клад! И ты непременно, непременно должна мне позволить…

— Что позволить? Ох уж мне эти мальчики! Какой-такой клад?

— Игрушки. Чудесные переломанные игрушки. На чердаке… Много-премного… Ты понимаешь? Консьерж сказал, что все равно их выбросить придется!

— У тебя разве своих мало?