Парус и буря - Ханна Мина

— Что, Ахмад, ну чего молчишь? Может быть, что-нибудь болит или тошнит?

— Да нет, ничего, все в порядке.

— Так чего же ты меня звал?

— Просто так, хотел услышать твой голос. А где мы сейчас находимся?

— Точно не знаю, но Рахмуни должен быть где-то поблизости. Вот посветлеет, мы их тогда скорее найдем.

Между туч блеснула вдруг звезда и опять скрылась. Ахмад почувствовал, что кто-то дернул его за рукав.

— Ну-ка, Ахмад, возьмй банку, почерпай немного, а то я порезал руку, — И, сплюнув, матрос добавил: — Чувствую себя, как будто целый пуд соли съел.

— Давай, Ахмад, веселей черпай, — подбадривал его Таруси. — Осталось не так уж много.

Эти слова были лишними. Ахмад и так старался за двоих. «Не велика беда, что устал… Посмотрел бы на меня сейчас Абу Мухаммед, наверняка изменил бы мнение обо мне. Чтобы оправдать доверие Таруси, я готов сделать все, что угодно… Хоть вплавь искать Рахмуни», — рассуждал Ахмад.

Разорвав плотное покрывало облаков, выбилась полоска лунного света. Потом выглянула и сама луна. Горизонт сразу раздвинулся. Наконец-то моряки могли видеть друг друга, а главное — видеть море. Таруси, а вслед за ним и все моряки подняли головы вверх, пристально вглядываясь в чистый кусочек неба, словно то был спасительный свет маяка, показывавший дорогу из страшного лабиринта моря, где со всех сторон на них обрушивались стены волн.

— Эй, смотрите! — истошным голосом завопил вдруг один матрос, показывая пальцем на плавающий невдалеке от катера предмет: гонимый волнами, он то появлялся, то исчезал.

Таруси не успел даже его как следует разглядеть, как луна снова скрылась за тучами, мгновенно затянувшими образовавшийся было просвет в небе. И опять стало темно. Растворились во мраке и небо и море. Ничего не оставалось, как держать курс на этот неизвестный предмет. Надо обязательно выяснить, что это такое. Таруси крепко сжал штурвал, направляя катер туда, где они его заметили.

— Что бы это могло быть? — спрашивали друг у друга моряки.

— Наверное, какая-нибудь доска, — высказал предположение Таруси. — Смотрите все внимательно! Попробуем ее найти. Приготовьте на всякий случай багор, веревки и спасательный круг!

Прошла минута, другая, третья… Все притихли, с тревогой и надеждой ожидая какого-то чуда. Черная хламида ночи, наброшенная на небосклон, стала постепенно рваться, расползаться на части, и вдруг явственно проступили нити света — где-то там, за тучами, робко занималась утренняя заря. И посветлели сумрачные лица матросов. Вместе с утренней зарей в их сердцах зарождалась и все более крепла вера в награду, которую вместе с наступающим новым днем им обязательно пошлет всевышний за их нелегкий труд и долготерпение. Свет озарил не только усталые лица, но и проник в их измученные души, сняв тяжесть и вселив новую надежду. Они наконец прозрели. Теперь они могли различать окружающие их предметы, видеть мир — и горы пенистых волн, и низко нависшее серое небо, и все четыре стороны света. Они могли теперь видеть друг друга, действовать смелее и решительнее — словом, снять с себя то напряжение, которое сковывало их всю эту бесконечную ночь.

В утренних сумерках они снова увидели качающийся в пене волн какой-то предмет. Волны подхватывали его, подминали под себя, будто норовя проглотить, и потом, пожевав, снова выплевывали с пеной на поверхность. Таруси первым заметил его.

— Эй, ребята, да это, кажется, весло!

Воцарилось тягостное молчание. Каждый думал про себя: «Весло… Значит, они погибли». Найти весло в море — это все равно что подобрать винтовку на поле боя, поймать оседланную лошадь без всадника… Выловив весло, моряки долго вертели его в руках, не решаясь разорвать, нарушить то гнетущее безмолвие, которое наступает после очевидной для всех, но все еще не объявленной никому смерти. А за бортом, как свора взбесившихся собак, брызжа пеной, прыгали, набрасываясь на катер, волны. Зловеще свистел им вдогонку и улюлюкал ветер, будто пророча им такую же участь, которая постигла тех, кого они безрезультатно ищут и от кого не осталось никаких следов, кроме этого весла.

— Что ж, капитан, видно, мы опоздали?.. — произнес наконец, ни на кого не глядя, пожилой моряк. И таким тоном, что трудно было понять, спрашивает он или высказывает предположение.

Конечно, — думал Таруси, — это вопрос. В его голосе прозвучало отчаяние выбившегося из сил человека, усомнившегося в целесообразности дальнейшего сопротивления и предлагающего поэтому сложить оружие. Он и, наверное, другие моряки уже утратили веру, хотят вернуться назад. Но я должен поднять их дух. Должен вселить в них уверенность. Конечно, они устали. Да и сам я устал, еле стою на ногах. А шторм все не утихает, пожалуй, даже усиливается. Это весло — плохое предзнаменование, вроде предупреждения о подстерегеающей нас смерти, которая поглотила Рахмуни и его матросов и примеривается теперь к нам. Но я не должен давать волю чувствам. Надо найти верные слова, которые вдохновили бы ребят, придали бы им силы. А где взять такие слова, которые согрели бы сейчас их души?»

— Да, может быть, мы опоздали, — после продолжительного молчания заговорил наконец тихо, будто сам с собой Таруси. — Но мы сделали все, что было в наших силах. Мы выполнили свой долг, и теперь нам ничего не остается, как продолжать путь, держать по ветру. Волны сами выбросят обломки на берег.

Таруси произнес это спокойно, почти бесстрастно, стоя спиной к морякам и пристально вглядываясь в морскую даль. Снова воцарилось гробовое молчание. Слышно было только, как за кормой всхлипывал движок катера. Люди, осмелившиеся бросить вызов самому морю, теперь не решались взглянуть друг другу в глаза. У каждого на душе кошки скребли. Все вдруг почувствовали, что они смертельно устали. Никто больше ни о чем не спрашивал. Даже Ахмад. Слова Таруси для него были как нож в сердце. Он скорее сердцем почувствовал, чем осознал разумом, их суровый и страшный смысл. Столько горечи и боли было вложено в них. Он никак не мог уяснить себе, что одно какое-то весло, всего лишь весло, одиноко качающееся на волнах, могло вызвать такое отчаяние, причинить людям столько боли, разбить у них надежду, которую не могли задушить ни волны, ни буря, ни дождь, ни ветер. И самое обидное было сознавать, что отчаяние это овладело даже их капитаном. Таруси сам вызвался идти в море для спасения Рахмуни, сам управлял катером и теперь сам поворачивает его назад — сдается, поднимает руки вверх. Поход для спасения кончается без спасения. Как они посмотрят в глаза женам, детям погибших моряков? Что скажут люди?

— Глядите! — крикнул кто-то из матросов. — Еще весло!

Недалеко от катера, в водовороте волн, мелькнуло и скрылось весло. Еще одно подтверждение трагического конца Рахмуни и его матросов.

— Нет, это еще не значит, что все погибли. Может быть, нам все-таки удастся кого-нибудь найти. Но почему вы молчите? Почему? Ведь на море всякое бывает! Вы же сами знаете, что такое море!

Таруси не мог больше сдерживаться. У него тоже сдали нервы. Он проклинал все: и судьбу, и шторм, и весь мир. Ему хотелось кричать, вопить, и, подвернись сейчас кто-нибудь под руку, он, пожалуй, мог бы дать волю и своим кулакам. Видно, ему просто не обходима была разрядка, и, получив ее, он успокоился так же внезапно, как и взорвался. Будто внутри захлопнулся какой-то клапан, выпустивший излишек накопившейся злости. Таруси попросил закурить. Ахмад протянул ему уже зажженную самокрутку, но катер снова окатила волна, обрушив на них дождь соленых брызг. Таруси не успел даже сделать несколько затяжек, как отсыревшая самокрутка потухла. Не вынимая ее изо рта, Таруси стал жевать сигарету. Матрос, прикурив с трудом другую самокрутку, протянул ее своему капитану, но тот отказался. Сигарета пошла по кругу.

Хотя солнца и не было видно, утро брало свое. Небо становилось светлее, и с гребня высокой волны все дальше просматривалось море. Но они не видели ничего, что могло бы опровергнуть их худшие опасения.

— Наверное, судно Рахмуни разбилось? — спросил Ахмад.

— Нет, видно, затонуло, — ответил Исмаил, — иначе были бы какие-нибудь следы и мы обнаружили бы их.

Но Ахмад не унимался. Он так и сыпал вопросами. А могли ли они спустить лодку? Долго ли можно продержаться на спасательном круге? А если человек утонул, то когда всплывет его труп? Куда может вынести тело утопленника? Обязательно ли волны прибьют его к берегу?.. Его бесконечные вопросы вывели из себя Таруси, и он в запальчивости крикнул:

— Да заткнись ты! Что ты пристал к людям?

Однако, увидев в глазах Ахмада такую глубокую скорбь, такое затаенное страдание, Таруси отвернулся от него, пожалев в душе, что напрасно накричал на парня.

Шторм все еще бушевал. Но он уже не казался таким страшным, как ночью. Даже в бледных отблесках рассвета можно было увидеть самую опасную волну, увернуться от нее или взобраться на гребень, чтобы лучше обозреть все вокруг. Таруси был уверен, что погода скоро изменится — ветер поутихнет, волнение спадет — и возвращаться обратно будет намного легче. Но и на обратном пути они не должны прекращать поиски. Нужно быть особенно внимательными там, где они нашли весла. Двигаться по проложенному уже курсу нетрудно, тем более при попутном ветре. Надо только не спешить, идти не прямо по курсу, а время от времени сворачивать в сторону. Но ветер гнал катер — и гораздо быстрее, чем этого хотелось бы. Исмаил сбавил обороты. Однако умерить напор ветра было не в их силах. Ничего не оставалось, как плыть по воле волн и ветра.