Все. что могли - Павел Ермаков

— Не гожусь я для работы здесь, — закончил он. — Прошу отправить меня на фронт. Надеюсь, там буду ко двору.

— Искатели славы… Лавры героев не дают покоя, — не глядя на Стогова, обронил Рябиков, словно не слышал сказанного только что Тимофеем Ивановичем, или просто решил обойти опасную тему. С него же могут спросить, куда смотрел, комиссар, если у работника главка не «те» взгляды. — А капитана вашего… начальником заставы. И не более того. Если вы страдаете политической слепотой, как я уже замечал вам однажды, то этой «болезни» не подвержены другие.

Он перебирал на столе какие-то бумаги, пухлые губы его сжались, по углам рта обозначились морщины. Поднял хмурый взгляд на Стогова, проговорил со значительностью:

— Поглядел я в его партийный билет… Могли бы и вы поинтересоваться этим документом. Как коммунист, и отнюдь не рядовой, а сотрудник главка. Тогда поостереглись бы, наверное, так трогательно его опекать и обещать ему должности, не имея на то полномочий.

«Смотреть в партбилеты — это ваша прямая обязанность. С этого бы вам и начать, а не меня отчитывать, — думал Стогов, глядя на Рябикова с явной неприязнью и не пытаясь это скрыть. — На то вы и комиссар, чтобы потолковать с коммунистом, позаботиться о нем. У вас тут море полномочий».

Вспоминал сейчас Стогов этот разговор и считал, легко отделался. Вполне могли за такие речи взять под руки, перехватить их стальными обручами и отправить, куда Макар телят не гонял. Сколько его сослуживцев там…

Назначение командиром полка проходило со скрипом. Возражал Рябиков, дескать, не имеет опыта боев. Отдел кадров доказывал свое, приводил в пример всю его военную биографию и утверждал — достоин. Начальник Главного управления выслушал обе стороны, приказ подписал, сказав при этом, что не находит оснований не назначить на эту должность.

Чем дальше ехал он, тем сильнее овладевала им мысль, что приедет он в полк и все образуется. С этой мыслью переправился через Волгу, видел «карусель», устроенную немецкими самолетами, фонтаны, поднимавшиеся над переправой, от разрывов авиабомб. Вдалеке, за краем речного простора вырисовывался город, едва различимый за сплошной дымной завесой.

Под вечер Стогов знакомился с командирами пограничного полка. Собрались в просторной штабной землянке. На него смотрели с любопытством, мол, что за птица, как у нас с тобой служба пойдет? Известно, подчиненные командира себе не выбирают. Замечал настороженные взгляды, читал в них: почему со стороны дали, разве нет своих, кого можно двинуть?

Он кратко представился, дескать, послужил красноармейцем-кавалеристом, начальником заставы, отрядом командовал. Последние два года служил в Москве.

— Современного боевого опыта у меня маловато, только тот, который получил в командировках на фронт, — сказал он доверительно-просто. — Очень на ваши навыки надеюсь. Чему-то поучусь у вас, но главное, думаю, всему война научит.

По осторожному покашливанию почувствовал, такое заявление не обрадовало. Командир без боевого опыта — это ой-ей-ей. Но в то же время видел, честное признание пришлось по душе. Какая бы ни была правда, тут она ценилась, а что не побоялся сказать ее, понял, людей это тронуло. Поглядывали на орден Красного Знамени на его гимнастерке, понимали, боевые ордена за красивые глаза не дают.

Казалось, первая тропка между ними пролегла, какие-то ниточки связались.

Начальник штаба, пошевеливая пышными усами, представлял ему командиров:

— Командир первого батальона…

— Капитан Ильин, — вытянулся тот, почти уперся головой в бревенчатый накат.

Стогов цепко, коротко глянул на него, скупо улыбнулся.

— Гора с горой не сходится, а человек с человеком… Недавно встречались, — качнул он головой начальнику штаба. — Что ж, так оно и должно было случиться.

Не поясняя подполковнику, почему и что должно было так случиться, пожимая Ильину руку, придержал в своей:

— Стало быть, Андрей Максимович, повоюем вместе.

— Повоюем, товарищ полковник.

«Не по-вашему вышло, — мысленно продолжая спор с Рябиковым, уколол того Стогов. — Война оценивает людей по-своему, каждому воздает по заслугам».

Потом, когда командование полка осталось в землянке, пили чай, Стогов спросил об Ильине:

— Понимаю, он тут неплохо себя показывает? Начальник штаба подбил пальцем усы, блеснул глазами.

— Крутой характер. Скор на мысль и поступок. Думаю, не ошибаюсь — толковый командир, — подполковник держал стакан в ладонях, будто согревал их, раздумчиво говорил: — Иногда опасаюсь за него. Рисковый, порой действует на грани возможного. Недавно сложилась пиковая ситуация. Он с заставой, которой поначалу командовал, пошел на прорыв через сильный немецкий заслон. В самую пасть бросился. Не ударь навстречу армейские части, конец и ему, и заставе. Знал, на что шел, а… шел. Не всякий решится на такое. Вот как бы я отозвался о нем. Поставили мы Ильина на батальон со спокойной совестью. Уверен, боевое счастье на стороне таких, как Ильин. Верю я в него.

12

В окнах дзинькнули стекла, докатился глухой гул, потолкался между домами и замер.

Вечерние сумерки уже скрадывали даль, противоположная сторона улицы казалась темной. Где-то взвыла сирена, и Богаец кинулся к выходу. Не налетела ли русская авиация? У двери его остановил звонок телефона. Срывающийся на визг голос господина Стронге не оставил сомнений в том, что стряслось что-то необычное.

— Обер-лейтенант, немедленно выезжайте на станцию, — кричал наместник, мембрана в трубке трещала. — Наш груз… Обезопасить! Роту солдат… охранять, как зеницу ока.

«Наш груз» — это Богайцу уже понятнее, хотя и не до конца еще уяснил, что заставило Стронге выйти из себя. Большой состав отборной пшеницы нынешнего урожая, готовый к отправке, стоял на путях. Непосредственно в Берлин. Стронге лично предоставляет столице рейха зерно — дар в честь победы войск фюрера под Сталинградом. С этой затеей наместник носился уже несколько недель. Загонял всю управу. «Дар» дался непросто, только через порку и кровь крестьян.

Богаец тоже ездил реквизировать хлеб, вынужденно оставляя на помощника свою службу по заготовке теплых вещей для армии. Стронге его контору держит в кулаке, каждый день требует отчета о сделанном. Приходится изворачиваться.

Когда он со своей командой забрал хлеб в одном из отдаленных сел и повез его в город, на узкой дороге среди залесенных холмов обоз ждала засада. Под колесами его автомобиля рванула мина. Но, видно, не пришла пора отдать Богу душу. Фортуна ему улыбнулась. Он выбрался из-под искореженной и горевшей машины. Две недели провалялся в постели, пока оправился от многочисленных ушибов и ожогов.

Одно утешало — старался не зря, знал, во имя чего выполняет черную, небезопасную работу. Прежде всего, ради собственного благополучия. Наместник Стронге в свое время пообещал отцу по возможности не трогать крестьян на его землях. Хотя они и платили немалый налог, но все же их не обдирали, как липку. Кое-что оставалось владельцу вотчины. Синяки и шишки Богайца стоили того.

Он поехал на станцию с извозчиком на рессорной коляске. Скорость не та, что на машине, зато безопасней. На мину не наскочит, в аварию не вляпается.

— Пошел скорее, скотина! — рявкнул он на извозчика. Теперь он всех подозревает, никому верить нельзя.

Старик заерзал на сиденье, засуетился, взмахнул кнутом.

Но как Богаец ни гнал, а из тех, кого турнул на станцию Стронге, приехал последним. Она была плотно оцеплена солдатами. Стояло несколько легковых автомашин. Длинная, приземистая — заместителя Стронге, человека еще более надменного и жестокого, чем его шеф. По перрону рысил начальник гестапо Геллерт. Это он со своими людьми недавно потрошил квартиру врача, где Богаец чуть не попался на подсунутой ему дорогой приманке. Гестаповец был взъерошен, запарен, махал пистолетом конвоирам, гнавшим до десятка людей, по виду железнодорожных рабочих. Всех их посадили в кузов грузовика и увезли.

На путях что-то горело. Над перроном в клубах дыма черными галками метались хлопья пепла.

Совершенно очевидно, понял Богаец, что он на этом «балу» никому не нужен. Тут распоряжались начальники не ему чета, они располагали властью снимать головы и миловать. Но, даже обладая ею, мало что могли поправить. Сильный заряд рванул под эшелоном с военной техникой. Состав с зерном практически не пострадал, всего три вагона опрокинулись. Взамен их пригнали другие, и уже перегружали зерно. За разбитую военную технику будет отвечать военный комендант станции. Стронге поднимет этот случай на такую высоту, что бедолага-комендант, если не потеряет голову, то восточного фронта не минует.

Уяснив все это, Богаец вскочил в пролетку, сказал ямщику, чтобы без промедления гнал обратно. Никто другой, именно он, обер-лейтенант Богаец, первым должен сообщить Стронге, что «берлинский» поезд в порядке, через несколько часов будет готов к отправке. Лошадь поскакала коротким галопом. Подковы высекали на брусчатке вспыхивающие светлячками искры. В контору Богаец возвратился за полночь. Стронге будто ждал его звонка. Доклад выслушал благосклонно. Может быть, успокоился, возможно ему уже кто-то успел доложить раньше Богайца.