Дело принципа - Эд Макбейн

– А вы, похоже, специалист по части автомобильных антенн, да? – спросил Большой Дом.

– Сынок, меня ты уже ничем не удивишь. И все ваши уловки мы видели-перевидели. Дом пожал плечами.

– Но дело в том, – устало проговорил он, – что этот Рафаэль Моррес тоже не был святым.

– Значит, ты утверждаешь, что однажды он выступил в роли оруженосца? – уточнил Хэнк.

– Однажды? Да Господь с вами, мистер! Я утверждаю, что он был членом этой чертовой банды!

Она знала все признаки его беспокойства.

Она сидела напротив, делая вид, будто увлечена разгадыванием кроссворда из воскресной газеты за прошлую неделю, а сама незаметно поглядывала на Хэнка, занятого чтением аккуратно перепечатанных записей, и вскоре у нее уже не осталось ни малейших сомнений в том, что у него что-то случилось.

Вот уже три раза он вставал из-за стола и отправлялся в кухню, чтобы принести оттуда стакан воды. Два раза выходил в ванную. Отточил четыре и без того остро отточенных карандаша, а потом минут через десять зачем-то принялся точить их снова. А просматривая записи, приготовленные для суда, беспокойно ерзал в кресле.

– Хэнк? – не выдержала она наконец.

– М-м-м? – вопросительно промычал он, оборачиваясь к ней и снимая очки.

У него были воспаленные глаза, и она поняла, что он устал. В этот момент он казался совсем юным и беззащитным. Губы его тронула грустная улыбка, и ее сердце сжалось от жалости, ей захотелось броситься к нему, прижать его голову к своей груди.

– Ты себя хорошо чувствуешь?

– Да. Все в порядке. – Он снова улыбнулся.

– Нервничаешь перед судом?

– Обычный мандраж, – ответил он. И вздохнул. – Пожалуй, на сегодня хватит. У меня впереди еще целых два дня. Вполне достаточно для того, чтобы еще раз перечитать все это.

– Так в чем же дело?

– Просто нужно ознакомиться еще с отчетом из лаборатории, – проговорил он. – А еще… – Он пожал плечами. – Кэрин…

– Что?

– Убийство – это… Ведь это же убийство, правда?

– Да что с тобой, милый?

– Ничего, не обращай внимания. Просто… Нет, ничего. – Он снова надел очки и, покопавшись в портфеле, достал голубую папку с отчетом. Она внимательно наблюдала за тем, как он читал. Вот он замер, затем выпрямился в кресле, а потом склонился над листком бумаги и принялся заново перечитывать его, медленно водя пальцем по строчкам, словно ученик из группы для умственно неполноценных детей. Закончив читать, покачал головой, рывком отодвинул кресло и принялся расхаживать по комнате, а она все сидела, беспомощно глядя на него.

– Давай выйдем на улицу, – предложил он в конце концов. – Прогуляемся. Ведь Дженни-то еще нескоро вернется, да?

– Она пошла на вечеринку. Похоже, кто-то из соседей все же осмелился нарушить объявленный нам бойкот.

– Тогда идем. Пожалуйста, Кэрин, идем. Мне необходимо выйти на свежий воздух. Я должен подумать.

Они вышли из дома и отправились вниз, к реке. Стояла теплая летняя ночь, гонимые ветром, по небу плыли темные облака, то и дело закрывающие собой рогатый полумесяц. Они прошли через заросли и затем расположились на ровном каменном выступе, с которого была видна уходящая вдаль железная дорога и река. Закурили. Она увидела его лицо, выхваченное из темноты крохотным огоньком спички, – лицо молодого человека, такого неопытного и беззащитного. И ей снова безотчетно захотелось обнять его.

– Что у тебя стряслось, Хэнк? – осторожно поинтересовалась она.

– В понедельник начинается суд, – ответил он.

– Ну и что?

– Убийство первой степени. Мои позиции обвинителя прочны как никогда. Целый месяц я корпел над этим делом, собирал доказательства, отслеживал все возможные связи, просчитывал все варианты. И вот сегодня, сегодня я… сегодня вечером я перечитал свои записи, все эти пометки, подготовленные мной с таким тщанием и представляющие позицию обвинения, и усомнился в незыблемости своей правоты. Сейчас я уже больше не уверен ни в чем. Я просто не знаю, что делать.

– Но ведь в твоем распоряжении все факты. Разве они не доказывают твою правоту?

– Да. То есть нет. Короче, не знаю. Нет, ничего они не доказывают, черт возьми! Ничего. Вся работа – псу под хвост! Просто сегодня я узнал, что пострадавший тоже состоял в банде! Сначала я никак не мог в это поверить. Разве может бедный, слепой паренек водить дружбу с ворами и хулиганами? Но потом по моей просьбе в участок доставили нескольких участников из банды так называемых Всадников, там же я их и допросил, и они все подтвердили. Рафаэль Моррес и в самом деле был членом их банды. И, как оказалось, весьма ценным ее членом. Слепота гарантировала ему надежный иммунитет от полиции.

– И что из того?

– Так где же предел, Кэрин? Как, черт возьми, тут отделишь одно от другого? Ведь дело даже не в том, что он состоял в банде, а в том, что двое из совершивших убийство подростков видели его и раньше, и как минимум, однажды. А значит, они узнали его и в вечер убийства. А если так, то, лишая его жизни, они заранее знали о его слепоте.

– Значит, с одной стороны, ты имеешь хладнокровное убийство слепого подростка, а с другой стороны, потерпевшего, который и сам был далеко не безгрешен.

– Прошлое Морреса не имеет никакого значения. То есть я хочу сказать, что если где-то грохнут самого отъявленного негодяя и бандита, то мы все равно обязаны расследовать его убийство и наказать виновных. Дело в том… Кэрин, я уже просто не знаю, что хорошо, а что плохо. Из лаборатории мне наконец-то прислали отчет по экспертизе ножей. Отчет… Кэрин, я должен засудить тех детей! Я должен доказать, что они виновны в убийстве. Именно над этим я работал до сих пор. Взял это предположение за основу и выстроил на нем свою версию. Но теперь, когда я переговорил с ними, сам прочувствовал то, что чувствуют они, когда я знаю их, и их родителей, и структуру их чертовой банды, и улицы, эти длинные, погруженные во мрак улицы, будь они неладны… Кэрин, Кэрин.

– Дорогой, пожалуйста, не надо так!

– И все это внезапно перевернуло с ног на голову мою концепцию о том, где зло, а где добро.

– Но ведь убийство – это зло, не так ли? – напомнила Кэрин.

– Да, конечно, убийство – зло. Но кто совершил это убийство? Кто несет за него ответственность? Понимаешь, что я имею в виду?

– Не совсем.

– Трое подростков зарезали своего сверстника, это так. Но правомерно ли рассматривать этот финальный акт обособленно, отдельно от всего остального? Ведь причиной трагедии стала совокупность множества самых различных факторов. И уж коль скоро я обвиняю этих ребят, мне следует также возложить вину и на их родителей, и на полицию, и на весь город – и есть ли этому предел? Где я должен остановиться? – Он замолчал. – Кэрин, но я же не герой-одиночка.

– Закон подсказывает тебе, на чем остановиться, Хэнк. Ты должен руководствоваться лишь буквой закона.

– Как юрист, да. Но ведь помимо этого я еще и просто живой человек. И мне трудно отделить себя, адвоката, от себя – остального.

– И по той же причине ты не можешь отделить мальчишек-убийц от .

– Не могу. Но что заставило их совершить убийство? Черт возьми, Кэрин, вот в чем вопрос. Они убили человека, но стали ли они от этого убийцами?

– Мне кажется, Хэнк, ты излишне увлекся игрой слов. Если они убили человека, то, следовательно, они виновны в убийстве. И больше тебя ничто заботить не должно.

– Ты и в самом деле так считаешь?

– Я пытаюсь помочь тебе, Хэнк.

– Но ты сама-то веришь в то, что только что сказала?

– Нет, – тихо ответила она.

– И я тоже. – Он замолчал. – Я не герой.

– Хэнк…

– Я не герой, Кэрин! И никогда им не был. Наверное, это из-за Гарлема. И потому, что в душе я все-таки трус.

– Нет, Хэнк, нет. Ты очень смелый.

– Кэрин мне было страшно. Мне так долго пришлось жить в страхе. Наверное, это и есть наследие тех улиц. Страх. Он всегда живет в твоей душе, только и дожидаясь удобного момента, чтобы вырваться наружу. Словно пороховая бочка с тлеющим фитилем, готовая взорваться в любую минуту, чтобы… чтобы уничтожить тебя. Я… я…

– Хэнк, умоляю тебя, не надо! Ты не должен так говорить.

– Я пронес это ощущение через всю войну, оно всегда было со мной, внутри меня, таилось, выжидало! Страх, мой страх! Страх – чего? Да самой жизни! Обычной, каждодневной жизни! Он начал подбираться ко мне с самого детства, и уже вскоре единственным моим желанием было поскорее выбраться из Гарлема, уехать подальше от места, породившего этот страх, но когда мне это все-таки удалось, то было уже слишком поздно, потому что к тому времени страх уже стал неотъемлемой частью меня, подобно сердцу или печени. А потом я встретил тебя.

Она взяла его руку и поднесла к своей щеке, и он почувствовал, как его ладонь становится мокрой от ее слез. Он покачал головой.

– Просто… просто в твоей душе зарождается сомнение. Ты остаешься один на один с тем беспределом, что творится на улицах, и тебя начинают грызть сомнения, пока, наконец, ты не задаешься вопросом, а кто ты, собственно, такой? Что из себя представляешь? Мужик ты, в конце концов, или кто? А если ты считаешь себя мужчиной, то тогда почему, пока ты был в отъезде, твоя девушка ушла к другому? Почему ты допустил, что умер твой дед? Почему ты боялся все это время? Кто ты, черт возьми, такой? Кто ты?