Два адмирала - Джеймс Купер

— С самой простой: чтоб они удержались все вместе и были бы в зависимости от моих сигналов. Этого распоряжения требует от меня мой долг, как от командующего.

— А имеете ли вы здесь, на мысе, возможность привести в исполнение свой план?

— С моей стороны было бы непростительно пренебречь столь важной предосторожностью. Мой сигнальный офицер лежит вон там, под своим плащом, а два сигнальщика готовы отдать все нужные сигналы; я предвидел это обстоятельство, и теперь в самом деле сигнал становится необходимым. Если отдавать его, то отдавать сию же минуту. Огонек «Йорка», отдаляясь более и более, становится едва заметным. Да, сигнал будет подан, этого требует благоразумие; вы увидите, каким образом мы командуем своими отдаленными судами.

Блюуатер не мог сообщить своему собеседнику более приятного известия. Между тем, сэр Реджинальд не смел предложить контр-адмиралу открытую измену, которую замышлял; но он рассчитывал, что если контр-адмирал удержит свои корабли от присоединения к кораблям сэра Джервеза, то это ослабит последнего так, что он не в состоянии будет завязать дела с французами. Правда, Блюуатер действовал по соображениям, совершенно противоположным этим желаниям; но так как оба наши собеседника шли тем же путем до известного пункта, то интриган баронет надеялся убедить своего нового друга продолжать его и далее.

Быстрота есть воинская добродетель; в морской же службе она необходима. Лишь только контр-адмирал решился исполнить свой замысел, как тотчас же призвал нужных к тому людей. Лорд Джоффрей, возвратясь уже на высоты, выслушал приказания адмирала, которые и передал немедленно лейтенанту и сигнальщикам. Приготовленные фонари зажгли в ту же минуту и подняли на сигнальную мачту. Вскоре затем были пущены три ракеты и сделан выстрел из пушки, стоявшей на утесе. Не прошло и минуты, как на «Цезаре» повторился выстрел из тяжелого орудия, и на мачте его показался отданный адмиралом сигнал. «Дублин» же, находясь на довольно близком расстоянии, не теряя ни минуты, сделал то же самое.

— Теперь очередь «Элизабет»! — закричал Блюуатер. — Не может быть, чтоб она не слышала наших выстрелов и не увидела сигнала.

— «Йорк» впереди нее, сэр! — воскликнул мичман. — А посмотрите: он уже поднял сигнал.

Однако не прошло и минуты, как выстрел и фонари «Элизабет» возвестили, что и она увидела сигнал контр-адмирала.

— Боюсь, — сказал Блюуатер после нескольких минут наблюдения, — что нам не собрать больше своих судов; одному из них придется попытать счастья отыскать главнокомандующего. А это что значит?

В эту минуту показался во мраке слабый, отдаленный свет, и все стали напрягать слух, затаив дыхание. Скоро глухой, слабый отголосок выстрела возвестил, что даже «Дувра» достигло быстро переданное приказание.

— Что это значит, сэр? — спросил сэр Реджинальд, наблюдавший за всем этим с напряженным вниманием.

— Это значит, что вся моя дивизия находится еще под моей командой. Что, моя шлюпка у берега, лорд Джоффрей Кливленд?

— Точно так, сэр!

— Хорошо. Господа, отправимтесь на корабль; «Цезарю» пора сняться с якоря и выйти в открытое море.

Все присутствующие покинули немедленно сигнальную станцию, спеша к лодкам и оставляя Блюуатера и сэра Реджинальда позади себя. Для баронета настала теперь критическая минута; он был так близок к своей цели, что неудача была бы ему вдвойне обидна. А потому он решился не отставать от адмирала, пока была еще хотя малейшая надежда на успех.

— У вас теперь, адмирал Блюуатер, огромная игра в руках, — начал баронет. — Будучи верно сыграна, она может упрочить триумф правого дела. Кажется, я знаю замысел Вервильена, знаю, что его успех возвратит Стюартам трон их предков! Тому, кто любит их, должно хорошенько обдумать свои дела и намерения прежде, чем он воспрепятствует столь славному результату.

Слова эти были сказаны с такой же смелостью, как и хитростью. Впечатление, произведенное сэром Реджинальдом на Блюуатера, было довольно значительно. Опытный искуситель представил ему приманку в самом обольстительном виде; притом же контр-адмирал чувствовал, что ему стоит только задержать свои суда, чтобы всякое сражение стало решительно невозможным. Выдать своего друга превосходящей силе — он не мог и не хотел; но с прискорбием мы должны сознаться, что в голове его мелькала мысль о возможности оказать искателю приключений в Шотландии большую услугу, не причиняя этим вице-адмиралу и авангарду флота существенного вреда.

— Я желал бы, чтоб мы не ошибались в назначении графа Вервильена, — сказал он. — Я ненавижу все германские союзы и, кажется, скорее оставлю службу, чем стану конвоировать или перевозить хоть одного из этих лоскутников в Англию.

В этом случае сэр Реджинальд вполне доказал свое искусство в интригах. Он дал мыслям и чувствам Блюуатера такое направление, которое, как он хорошо видел, могло привести его к достижению всех его желаний.

— Я не понимаю ничего в морском деле, — отвечал он скромно, — но знаю, что граф везет нам вспомогательное войско. Мне вовсе не пристало давать советы человеку с вашим опытом в том, как располагать такой силой, какая у вас под командой; но один из друзей правого дела, который теперь на западе и который последнее время находился при принце, говорил мне, что принц наш обнаружил чрезвычайное удовольствие, когда узнал, как много вы можете принести ему пользы.

— Так вы думаете, что мое имя достигло королевского слуха и что принцу известны мои настоящие чувства?

— Одна только ваша необыкновенная скромность, сэр, могла заставить вас сомневаться в первом, что же касается последнего, то спросите у себя, что могло побудить меня сблизиться с вами и отдать в ваши руки и мою жизнь и мою тайну?

Люди возвышеннейших правил и даже величайшей твердости души всегда увлекались лестью сильных; это исторический факт. Политические чувства сделали Блюуатера равнодушным к ласкам лондонского двора, между тем как его воображение, его рыцарская привязанность к поэтической древности и ее нравам, которые были основанием его якобизма, наконец, его симпатия к Стюартам делали его самой легкой добычей красноречия сэра Реджинальда. Неудивительно после этого, что он слушал ложные уверения сэра Реджинальда в пылу удовольствия, с трепетом сердца, которые давно уже были ему чужды. На время чистая душа его была заглушена этими обманчивыми, новыми для него чувствами.

Между тем они достигли пристани. Время было весьма дорого во многих отношениях, и прощание продолжалось недолго. Сэр Реджинальд говорил немного, зато последним своим пожатием руки контр-адмирала он хотел разом высказать все, что у него находилось на сердце.