Хладнокровное убийство - Трумен Капоте

– Нет. Ничего. Я не видела Перри уже четыре года.

– Это серьезный вопрос, миссис Джонсон, – нахмурился Най. – Мы хотели бы его обсудить.

Миссис Джонсон не оставалось ничего другого, как только пригласить их в дом и предложить чашечку кофе, что было принято благосклонно. После этого она сказала:

– Я не видела Перри уже четыре года. И с тех пор, как он освободился, ничего о нем не слышала. Прошлым летом, когда он вышел из тюрьмы, он приехал к нашему отцу в Рено. Отец написал мне, что возвращается на Аляску и забирает Перри с собой. Потом он снова написал, наверное в сентябре, и был очень сердит. Они с Перри поссорились и разошлись, не успев доехать до границы штата. Перри повернул обратно; отец отправился дальше один.

– И с тех пор он вам не писал?

– Нет.

– Тогда, возможно, ваш брат присоединился к нему недавно. Примерно месяц назад.

– Я не знаю. Меня это не интересует.

– Вы в плохих отношениях?

– С Перри? Да. Я его боюсь.

– Но пока он был в Лансинге, вы писали ему довольно часто. Так нам сообщили из Канзаса, – сказал Най. Второй мужчина, инспектор Гатри, довольствовался ролью молчаливого напарника.

– Я хотела ему помочь. Я надеялась, что смогу повлиять на его представления о жизни. Теперь я стала умнее. Права других людей для Перри – ничто. У него нет ни капли уважения к человеку.

– А друзья? Вы не знаете, у кого он мог бы остановиться?

– Джо Джеймс, – сказала она и объяснила, что это молодой индеец, лесоруб и рыбак, который живет в лесу возле Беллингема, штат Вашингтон. Нет, она лично с ним не знакома, но из слов Перри она поняла, что его родные – добрые люди и часто выручали Перри в прошлом. Единственный друг Перри, которого она когда-либо видела, была юная леди, которая в июне 1955 года возникла на пороге Джонсонов, у нее было письмо от Перри, в котором он представил ее своей женой.

– Он писал, что у него неприятности, и спрашивал, не мог ли я позаботиться о его жене, пока он за ней не пришлет. Девушке на вид было лет двадцать; потом оказалось, что ей четырнадцать. И, конечно, ничьей женой она не была. Но в тот момент я попалась на эту удочку. Я ее пожалела и пригласила остаться у нас. Она осталась, хоть и не надолго. Меньше чем на неделю. И, уезжая, она прихватила с собой наши чемоданы и все, что в них поместилось – большую часть моей одежды и одежды моего мужа, серебро и даже часы с кухни.

– Где вы жили, когда все это произошло?

– В Денвере.

– Вы жили когда-нибудь в Форт-Скотте, штат Канзас?

– Никогда. Я сроду не бывала в Канзасе.

– Есть ли у вас сестра, которая живет в Форт-Скотте?

– Моя сестра умерла. Моя единственная сестра.

Най улыбнулся.

– Вы понимаете, миссис Джонсон, что нас задействовали на тот случай, если ваш брат войдет с вами в контакт. Напишет или позвонит. Или приедет повидаться.

– Я надеюсь, этого не случится. На самом деле он не знает, что мы переехали. Он думает, что я все еще в Денвере. Пожалуйста, если вы его разыщете, не давайте ему мой адрес. Я боюсь.

– Вы имеете в виду, что боитесь, как бы он не причинил вам физического вреда?

Она поразмыслила, но не смогла ответить на этот вопрос.

– Не знаю, но я его боюсь. И всегда боялась. Он может притвориться таким отзывчивым и добросердечным. Нежным. Он так легко может заплакать. Иногда его трогает за душу музыка, а когда он был маленьким, он иногда плакал оттого, что закат уж больно красив. Или луна. О, он умеет заморочить голову. Умеет заставить людей себя пожалеть…

Раздался звонок. Нежелание миссис Джонсон открывать выдало ее тайные опасения, и Най (который позже описал ее так: «На протяжении всего разговора она оставалась спокойной и любезной. Исключительно сильная личность») потянулся за своей коричневой шляпой.

– Извините, что побеспокоили вас, миссис Джонсон. Но если вы узнаете что-нибудь о Перри, мы надеемся, что вам хватит здравого смысла нам позвонить. Спросите инспектора Гатри.

После отъезда детективов самообладание, столь восхитившее Ная, пошатнулось; приблизилось знакомое отчаяние. Она боролась с ним и сдерживала до конца вечера, до ухода гостей. Не давала ему себя захватить, пока кормила, купала и укладывала детей. Но после того, как она выслушала их вечерние молитвы, дурное настроение, подобно вечернему океанскому туману, окутавшему уличные фонари, сомкнулось вокруг нее. Она сказала, что боится Перри, и это правда, но самого ли Перри она боялась или на самом деле боялась того мироустройства, частью которого он был, – ужасных судеб, уготованных жизнью четверым отпрыскам Флоренс Бакскин и Текса Джона Смита? Старший брат, которого она очень любила, застрелился; Ферн не то упала, не то выпрыгнула из окна; Перри избрал путь насилия, стал преступником. Итак, можно считать, что она единственная уцелела; и ее мучила мысль, что в свой срок она тоже будет повержена: сойдет с ума, заболеет неизлечимой болезнью или пожар лишит ее всего, что она ценит в жизни, – дома, мужа, детей.

Ее муж был в командировке. Обычно, когда она оставалась одна, ей никогда не хотелось выпить. Но в этот вечер она налила себе неразбавленного виски и устроилась на диванчике в гостиной с семейным альбомом на коленях.

Первую страницу венчала фотография ее отца – студийный портрет, сделанный в 1922 году, в год его женитьбы на молодой индейской наезднице мисс Флоренс Бакскин. Эта фотография неизменно приковывала к себе взгляд миссис Джонсон. Когда она на нее смотрела, ей становилось понятно, почему, хотя по существу они были такие разные, ее мать вышла замуж за ее отца. Молодой человек на снимке источал очарование зрелости. Все в нем: дерзкий наклон рыжей головы, слегка косящий левый глаз (как будто он прицеливается), крошечный ковбойский шейный платок – было чрезвычайно привлекательно. В целом отношение миссис Джонсон к отцу было двойственным, но одно она всегда в нем уважала – его силу духа. Она хорошо знала, насколько эксцентричным он казался окружающим и ей самой тоже. И однако, он был «настоящим мужчиной». Он многое умел делать, и делал играючи. Он мог свалить дерево точно в то место, которое наметил. Он мог освежевать медведя, починить часы, построить дом, испечь пирог, заштопать носок или поймать форель на согнутую булавку и обрывок бечевки. Однажды он в полном одиночестве зимовал на Аляске в самом глухом краю.

Один – по мнению миссис Джонсон, именно так и должны жить такие, как он. Жены, дети, робкая жизнь не для них.

Она перевернула несколько страниц с детскими фотографиями – снимками, сделанными в Юте и Неваде, Айдахо и Орегоне. Карьера родео «Текс и Фло» была на излете, и семья, жившая в старом грузовике, колесила по стране в поисках работы – а найти ее в 1933 году было непросто. «Семья Текса Джона Смита собирает ягоды в Орегоне, 1933 год» было написано под снимком четверых босоногих детишек в комбинезонах, глядящих в камеру с недовольным, одинаково усталым выражением лица. Ягоды или черствый хлеб, политый сгущенкой, зачастую были их единственной пищей. Барбара Джонсон помнила, что однажды вся семья несколько дней питалась одними гнилыми бананами и что в результате Перри заработал колики; он кричал всю ночь, а Бобо, как в то время называли Барбару, плакала от страха, что он умрет.

Бобо была на три года старше Перри и обожала его; он был ее единственной игрушкой, куклой, которую она скребла и мыла, причесывала и целовала, а иногда шлепала. Было фото, где они двое голышом плещутся в сверкающих водах притока Колорадо. Пузатый брат, почерневший на солнце купидон, держал сестру за руку и хихикал, словно в бурлящем потоке скрывались щекочущие его призрачные пальцы. На другом снимке (миссис Джонсон думала, что скорее всего он был сделан на отдаленном ранчо в Неваде, где семья жила до того момента, когда заключительное сражение между родителями, жуткий поединок, в котором в ход были пущены хлысты, кипяток и керосиновые лампы, привел к распаду брака) они с Перри верхом на пони, головы наклонены друг к другу, щека касается щеки; позади них осенним заревом полыхают склоны гор.

Позже, когда дети вместе с матерью уехали в Сан-Франциско, любовь Бобо к маленькому братцу ослабла, а после и вовсе прошла. Он больше не был пупсиком, а превратился в дикаря, вора, грабителя. В первый раз его официально арестовали 27 октября 1936 года – в день, когда ему исполнилось восемь лет. В конечном счете, после заключения в разных детских учреждениях, его вернули отцу, и Бобо долго его не видела, разве что на фотографиях, которые Текс Джон иногда присылал своим детям, – эти снимки, надписанные белыми чернилами, тоже были вклеены в альбом. Там были «Перри, папа и пес Хаски», «Перри и папа моют золото», «Перри на Аляске охотится на медведя». На этом снимке был изображен пятнадцатилетний мальчик в меховой шапке, стоящий на снегоступах посреди заснеженной чащи с винтовкой за плечом; лицо у него унылое, глаза грустные и очень усталые. Глядя на эту фотокарточку, миссис Джонсон вспомнила «сцену», которую Перри ей однажды закатил в Денвере. Да, это был последний раз, когда она его видела, – весна 1955 года. Они говорили о его детстве, прошедшем рядом с Тексом Джоном, и внезапно Перри, который к тому моменту был уже изрядно пьян, толкнул ее и прижал к стенке.