Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть 1917 — 1918 - Ричард Пайпс

29 августа Керенский телеграфировал Крымову: «В Петрограде полное спокойствие. Никаких выступлений не ожидается. Надобности в вашем корпусе нет никакой. В[ременное] П[равительство] приказывает вам под вашей личной ответственностью остановить движение к Петрограду, отданное вам смещенным верховным главнокомандующим, и направить корпус не в Петроград, а по его оперативному назначению в Нарву»77. Послание это имело смысл лишь в том случае, если Керенский допускал, что Крымов продвигается к Петрограду для подавления выступлений большевиков. Крымов был смущен, но подчинился. Уссурийская казачья дивизия остановилась у Красного Села под Петроградом и 30 августа принесла присягу Временному правительству. «Туземная» дивизия также остановилась, очевидно, по приказу Крымова. О действиях Донской казачьей дивизии нам не известно. Как бы то ни было, все доступные источники показывают, что роль, приписываемая обычно агитаторам, которых Совет отправил убеждать бойцов Третьего корпуса не идти на Петроград, сильно преувеличена. От наступления на Петроград командование корпуса отказалось, узнав, что город вовсе не находится в руках большевиков, как они думали раньше, и помощь их здесь не нужна. [Вот как описывает Зинаида Гиппиус встречу корниловской кавалерии с частями, посланными на перехват из Петрограда: «"Кровопролития" не вышло. Под Лугой, и еще где-то, посланные Корниловым дивизии и «петроградцы» встретились. Недоумело постояли друг против друга. Особенно изумлены были «корниловцы». Идут «защищать Временное правительство» и встречаются с «врагом», который идет «защищать Временное правительство» тоже — и то же. Ну, постояли, подумали; ничего не поняли; только, помня уроки агитаторов на фронте, что «с врагом надо брататься», принялись и тут жадно брататься» (Синяя книга. Белград, 1929. С. 181; дневниковая запись 31 августа 1917 г.)].

Крымов прибыл в Петроград 31 августа, получив приглашение Керенского и гарантии личной безопасности. В конце дня он встретился с министром-председателем, которому объяснил, что продвигал свои части к Петрограду, чтобы помочь ему и правительству. Как только ему стало известно о размолвке между правительством и Ставкой, он приказал своим людям остановиться. Он никогда не замышлял бунта. Не входя в объяснения и даже не подав ему руки, Керенский объявил Крымову об отставке и велел ему явиться в Чрезвычайную следственную комиссию. Вместо этого Крымов пошел на квартиру к другу и выстрелил себе в сердце. [Керенский. Дело Корнилова. С. 75–76; Революция. Т. 4. С. 143; Мартынов. Корнилов. С. 149–151. Крымов оставил предсмертное письмо Корнилову, которое тот уничтожил (Мартынов. Корнилов. С. 151). Крымов отнюдь не был реакционным монархистом: в 1916 г. он участвовал в заговоре против Николая II.].

Поскольку генерал Лукомский, а вслед за ним генерал В.Н.Клембовский отказались сменить Корнилова в должности Верховного главнокомандующего, Керенский очутился в двусмысленном положении, ибо вынужден был оставить руководство армией в руках человека, которого сам публично обвинил в государственной измене. Запретив вначале командирам армейских частей выполнять распоряжения Корнилова, он вынужден был теперь пойти на попятную и разрешить выполнять приказы Корнилова, относящиеся к военной области. Корнилов нашел эту ситуацию в высшей степени необычной: «Получился эпизод — единственный в мировой истории, — писал он, — главнокомандующий, обвиненный в измене и предательстве <…> получил приказание продолжать командование армиями, так как назначить другого нельзя»78.

После разрыва с Керенским Корнилова охватило уныние. Он был убежден, что министр-председатель и Савинков сознательно расставили ему западню. Жена, опасаясь самоубийства, попросила его отдать револьвер79. 1 сентября в Могилев прибыл Алексеев, уполномоченный принять дела у Корнилова: на его уговоры у Керенского ушло три дня. Корнилов уступил, не сопротивляясь, и только попросил, чтобы правительство установило твердую власть и воздержалось от оскорбительных выпадов против него80. Вначале его поместили под домашний арест в могилевской гостинице, а затем перевезли в крепость в Быхове, где уже содержались тридцать офицеров, которых Керенский подозревал в участии в заговоре. При этом он неизменно находился под охраной верных ему текинцев. Вскоре после большевистского переворота он бежал из Быхова и пробрался на Дон, где затем вместе с Алексеевым создал Добровольческую армию.

Существовал ли «заговор Корнилова»? Судя по всему, нет. Имеющиеся свидетельства указывают скорее на «заговор Керенского», задуманный с целью дискредитировать генерала как зачинщика воображаемого, но всеми в тот момент ожидаемого контрреволюционного выступления, подавление которого принесло бы министру-председателю невиданную популярность и власть, необходимые, чтобы противостоять растущей угрозе со стороны большевиков. Вряд ли было случайностью, что все необходимые элементы настоящего государственного переворота — списки заговорщиков, графики выступлений, условные сигналы, программы и т. д. — так никогда и не всплыли на поверхность. Такие подозрительные факты, как связь Ставки с офицерами в Петрограде и приказы формирующимся там боевым единицам, во всех случаях легко объясняются в контексте предполагавшегося большевистского путча. Если бы в самом деле существовал офицерский заговор, то какие-то генералы, без сомнения, присоединились бы к Корнилову, когда он наконец призвал к мятежу. Но за ним не последовал никто. Ни Керенский, ни большевики не могли впоследствии указать ни одного человека, который бы сам признался или которого можно было бы с основанием обвинить в том, что он был в сговоре с Корниловым. Но если Корнилов был в одиночестве, можно ли назвать это заговором? Для расследования дела Корнилова в октябре 1917 года была создана комиссия, которая завершила работу в июне 1918-го, то есть уже при власти большевиков. Она пришла к заключению, что обвинения против Корнилова безосновательны: войска на Петроград он посылал не с целью свергнуть Временное правительство, а для защиты его от большевиков. Полностью оправдав Корнилова, комиссия обвинила Керенского в том, что он «сознательно извратил истину в деле Корнилова, не имея мужества взять на себя вину» за совершенную им «грандиозную ошибку»81. [Подозрение, что дело Корнилова было с самого начала провокацией, находит подкрепление в неосторожном заявлении, сделанном в печати Некрасовым. В газетном интервью, опубликованном через две недели после событий, он хвалит Львова, который, по его словам, помог выявить созревший заговор Корнилова. Искажая слова Корнилова, адресованные Керенскому, так, что они звучат подтверждением ультиматума, представленного Львовым, он добавляет: «Роль В.Н.Львова была спасительной для Революции: он взорвал приготовленную мину на два дня раньше срока. Заговор, несомненно, был, и Львов лишь раскрыл его раньше срока» (Новая жизнь. 1917. 13 сент. № 55. С. 3). Эти слова наводят на мысль, что Некрасов — вероятно, с молчаливого согласия Керенского — использовал Львова как орудие против Корнилова.].

Корнилов был не такой уж сложной личностью, и его поведение в июле — августе 1917 года можно объяснить, не обращаясь к теориям о заговоре. Главным образом и прежде всего его волновали Россия и война. Его тревожили нерешительность Временного правительства и его зависимость от Совета, вмешательство которого в дела армии делало почти невозможным руководство военными операциями. У него были причины считать, что в правительстве сидели агенты врага. Но даже полагая, что Керенский не подходит для своей должности, он не испытывал к нему личной неприязни и рассматривал его как фигуру, необходимую в правительстве. Поведение Керенского в августе заставило Корнилова усомниться в том, что министр-председатель самостоятелен в своих действиях. Он знал, что Керенский желает провести реформы в армии, и, наблюдая его бездействие, пришел к выводу, что тот является заложником Совета и засевших там немецких агентов. Когда Савинков сообщил ему о надвигающемся большевистском путче и попросил для его подавления помощи армии, Корнилов увидел в этой ситуации шанс помочь правительству освободиться от давления Совета. Он решил, что после ликвидации путча можно будет положить конец «двоевластию» и установить в России новый, дееспособный режим. В этом, новом правительстве он хотел бы участвовать.

Генерал Лукомский, который был с ним рядом на протяжении всех этих критических дней, приводит вполне правдоподобную версию размышлений Корнилова в короткий период между визитом Савинкова в Могилев и разрывом с Керенским: «Предполагаю, что генерал Корнилов, будучи уверен в выступлении большевиков в Петрограде и в необходимости подавить это выступление самым беспощадным образом, считал, что это естественно повлечет за собой правительственный кризис и создание нового правительства, новой власти, причем в образовании этой власти он решил принять участие совместно с некоторыми из членов нынешнего Временного правительства и с крупными общественными и политическими деятелями, на полное сочувствие которых он, по-видимому, имел полное основание рассчитывать. Со слов же генерала Корнилова знаю, что об образовании правительства, в состав которого входил бы и Верховный главнокомандующий, он говорил с А.Ф.Керенским, Савинковым и Филоненко»82. Вряд ли можно квалифицировать как «измену родине» предпринимаемые Верховным главнокомандующим усилия, направленные на укрепление армии и восстановление эффективного руководства страной.