Синай и Палестина. Из путевых заметок 1865 года - Дмитрий Смышляев

В сорока минутах отсюда, на горе, усеянной огромными камнями, находится Бей-Тин, библейский Вефиль. Вефиль известен с глубокой древности. Сначала он назывался Луз. Авраам пас здесь свои стада. Иаков видел во сне таинственную лествицу (Быт. 28); он назвал это место – Вефиль, то есть «дом Божий», и воздвигнул здесь жертвенник Иегове. Судьи имели часто собрания свои в этом городе. Потом он был занят ефраимитами, хотя по жребию должен был принадлежать вениаминитянам, не могшим изгнать из него хананеян. Когда Иеровоам, уклонившись от поклонения истинному Богу, воздвиг здесь жертвенник золотому тельцу, пророки Осия и Амос назвали город Веф-авен, то есть «дом нечестия». Некий мужественный пророк вошел в капище, когда Иеровоам совершал жертвоприношение, и проклял его (3 Цар. 13, 1–5; 4 Цар. 23, 17). После возвращения из плена город был занят вениаминитянами. В эпоху Маккавеев он был укреплен и существовал еще во времена римлян, ибо известно, что Веспасиан взял его и поставил в нем гарнизон. В первые времена христианства Вефиль не имел уже никакого значения. Трудно сказать, к какому времени относятся видимые в нем теперь небольшие развалины; может быть, это остатки древних укреплений. Что же касается до развалин четырехугольной башни, то это, вероятно, бывший христианский храм. Несколько турецких хижин, разбросанных в беспорядке между камнями, составляют настоящий Вефиль.

За Вефилем растительность усиливается; горы становятся живописнее; лужайки покрыты множеством прелестных цветов, между которыми красные ранункулы и прелестные лилии особенно красиво разбросаны по ярко-зеленому дерну. На отдельном холме весьма красиво расположена деревня Аин-Ябруд, а вправо от дороги видны чудные развалины неизвестного мне происхождения, которые арабы называют Бордж эль-Бердауель. Далее, на возвышенностях голого известняка трудолюбивые туземцы, пользуясь каждым клочком растительной почвы, сумели развести много фиговых и оливковых деревьев и даже винограда. На этих местах были знаменитые в древности своими виноградниками Ефраимовы горы (Втор. 33, 14–15). За ними дорога спускается в долину, к источнику Аин эль-Арамиег («колодезь воров»). Место это и теперь небезопасно, но свежая зелень и прекрасная вода невольно привлекают к нему усталого путника. Мы напоили лошадей, сами утолили жажду и поспешили далее, ибо день был на склоне. Уже по закате солнца добрались мы, чрез дикое и необыкновенно красивое ущелье, до турецкой деревни Сениджиль. Путь чрез ущелье столь труден, что мы должны были слезть с лошадей и вести их под уздцы.

Сениджиль стоит на крутой горе. При появлении нашем все население деревни всполошилось и выбежало смотреть на нас, как на невиданных зверей. Одноэтажные сплошные дома похожи на четырехугольные ящики с плоскими крышами, по которым, то есть по крышам, мы доехали до хана, где дали нам убежище на ночь. Это единственное двухэтажное здание; дверь верхнего этажа, в котором мы нашли себе приют, выходит на крышу одноэтажного соседнего здания. Здесь поставили наших лошадей. Комната наша была похожа на амбар, где сложена всякая ненужная всячина. Едва мы втащили вьюки и успели кое-как расположиться на полу, как нас осадила многочисленная публика. Туземцы расселись на полу, выпучив глаза и следя за каждым нашим движением. Я ничего не имел против такого дарового зрелища, но когда постоянно прибывавшая толпа стеснила нас на такое пространство, что уже негде было повернуться, то я решился без церемонии изгнать ее. Избавиться, однако же, от нее удалось не скоро, ибо на место изгнанных являлись новые лица, пока вся деревня не узнала, что впуск прекратился.

Сварив кофе и закусив жареной курицей, мы расположились на покой. Хозяин, или смотритель хана, принес нам три дубины, которыми посоветовал припереть три доски, исполнявшие должность дверей и бывшие в видимом разладе между собой. «А если, – говорит, – кто ночью залезет, то стреляй в него прямо из пистолета!» Конвойный солдат расположился в том же амбаре. Едва огонь был потушен, как послышался жалобный визг. Добыли огня; оказалось, что между досками завязла собака, имевшая намерение, конечно, пролезть к нам, чтобы что-нибудь стянуть. Проводили как следует воровку и опять улеглись… Лошади скреблись и фыркали на соседней крыше; собаки лаяли во всю глотку как иступленные; в амбаре было жарко и воняло мукой, кожей и дымом от погасшего камина… Я не мог уснуть: неприятное щекотание по всему телу свидетельствовало о нападении блох, особенно крупной, палестинской породы. Самойло Абрамович, как человек туземный, давно обтерпевшийся, уже успокоился и начал издавать какие-то отрывистые звуки, вроде легких ударов в турецкий барабан, как вдруг слышу крик: «Ах, проклятые!..» Хватаюсь за спички и при свете огарка вижу Винкельштейна, сидящего на своем ложе и растирающего ногу: оказалось, что его обеспокоила крыса. Огонь опять погашен. Блохи кусали как собаки; заснуть не было возможности. В довершение всего в полночь заревел петух, присутствие которого в хане до этих пор я не подозревал. Пение стало повторяться довольно часто. Таким образом, я положительно всю ночь провел без сна. Рано утром мы выехали далее; я был более утомлен, чем накануне, по приезде в Сениджиль.

По дороге проехал я деревушку Сейлун, библейский Силом, где находился Кивот Завета по завоевании Ханаанской земли и где был произведен раздел страны между коленами израильскими (Нав. 18, 1, 10). Кивот Завета оставался здесь до конца правления судей. Здесь, во время одного из годичных празднеств, вениаминиты похитили молодых девушек, чтобы взять их себе в жены (Суд. 21, 19–23). Здесь же умер жрец Илия (1 Цар. 4, 12, 18). Силом приводится Иеремией в пример правосудия Божия (Иер. 7, 12, 14; 26, 6). Теперь есть еще тут незначительные остатки древних зданий.

Отсюда дорога огибает гору Харизим и поворачивает налево, в прелестную долину, лежащую между горами Харизимом и Гевалом. Первая, с своими вертикальными золотистыми утесами, подобно гигантской щетине поднимающимися кверху, и Гевал, покрытая зеленой травой и изрытая у подошвы множеством пещер, – как стены ограждают с двух сторон чудную долину, посреди которой протекает светлый ручей, питающий могучую растительность. Почва покрыта как бы роскошным ковром, по ярко-зеленому фону которого рассыпано множество прелестных цветов, какие можно видеть только в Палестине, во время ее чудной весны. Старые живописные оливковые и ореховые деревья сгущаются по мере приближения к Наплузе в настоящий лес, поверх которого видны мечети и крыши городских зданий. Под деревьями местами пестреют группы мусульман, расположившихся на коврах и подушках с неизменным наргиле в зубах подышать свежим загородным воздухом. У городских ворот нас остановил таможенный солдат, вещи осмотрели, и мы отправились вдоль длинной улицы, оживленной необычной в Палестине деятельностью. По обеим сторонам лавки народ в движении, в работе. Вьючные верблюды, лошади, мулы встречаются. Кое-как мы добрались чрез толпу до Самаритянского квартала, проехав несколькими крытыми улицами, под сводами которых нужно было иногда нагибаться почти до шеи лошади. Видный мужчина встретил нас у двери дома, к которому привел мукир. Незнакомец отрекомендовался Якобом Шаляби, хозяином отыскиваемой нами квартиры.